И все-таки без ответа вновь осталась я. Сама стала этим несчастным белым флагом. Лепестком лилии, оторванным от венчика порывом беспощадного ветра и навсегда покинувшим родные края. Или дымом. Не настоящим огнем и даже не искоркой, у которой есть все перспективы стать таковым. А тенью, отголоском чего-то великого. А Ник стал моим ветром. Еще во время нашей первой встречи, когда мы мчались по залитой солнцем трассе, а настоящий, общий ветер трепал нашу одежду. Куда ветер, туда дым. Это дружба, в которой вы всегда рядом, но один из вас ведёт, а другой — ведётся, следует, как собачка на привязи за своим хозяином. Это зависимость, ведь ветер распаляет огонь, а дым без огня невозможен. Это просьба, которая прозвучит рано или поздно — позволь мне — Ты идешь? остаться. — Да. Прости. Задумалась. — И мгновенно потушила экран. — Больше никуда не будем заходить? — Ты голодна? Можем зайти в столовую, здесь неподалеку, возьмем что-нибудь с собой. Я помотала головой: — Можно просто попить чай. Художник… ну, то есть, колорист. Он ведь должен быть голодным. — У меня есть печенье. — Класс. Погнали. Кажется, Пашка не особо поверил моим словам. Но препятствовать и навязывать свою волю не стал, так что ни в какой столовую мы не пошли, а сразу отправились к нему. 2.8 У Пашки был красивый дом. Свеженький, этажей на двадцать, с большими затемненными балконами и всего одним подъездом. На входе нас встретила не только прохлада (как случалось всякий раз, когда я заходила в свой дом), но и консьержка — пожилая женщина в серой вязаной кофте, спрятанная в стеклянной будке. Пашка сказал уверенное «здравствуйте». А я что-то промурлыкала вслед за ним. Не то чтобы я людей боюсь, но все же мало прикольного в том, чтобы каждый раз, когда в дом входишь, с кем-то здороваться. Бесшумный лифт поднял нас на восемнадцатый этаж, и, выходя, я на всякий случай поинтересовалась, как здесь дела обстоят с давлением и не закружится ли у меня голова. Пашка меня уверил, что все будет хорошо. Но прежде посмеялся. Хорошо ему смеяться, а я, между прочим, высоты опасаюсь. Мне бы с моими предпочтениями лучше подошел домик где-нибудь на отшибе деревеньки, чтобы я в нем была сама себе хозяйкой… И вот мы наконец оказались внутри квартиры. Квартира под стать дому — белые обои на стенах, минималистичная мебель, и даже вещи не валялись повсюду. Не то чтобы у меня дома помойка, но мы живем в нём уже давным-давно и за это время успели порядочно накопить всякой всячины. Фотографии, статуэтки, наши с Ильей рукоделия, которыми мы осыпали маму, когда были маленькими. А здесь — все так аккуратно и функционально. И в раковине грязная посуда почему-то. Нас в детстве мама строго-настрого приучила убирать за собой, тем более в местах «общественного пользования», как она их называла. Илья со временем утратил этот навык, свинёнок он потому что, а вот у меня в голове он хранится до сих пор. Пашка проследил за моим взглядом. И чуть-чуть смутился. Заметил: — Уберу… — И тут же: — Ты какой чай будешь? Есть черный, есть зеленый. Без добавок. И, в общем, все. Чаи стояли в магазинных коробках, на одной из верхних полок. А у меня дома есть огромная стеклянная банка, в которую я ссыпаю все чайные пакетики, даже те, что без отдельных упаковок, на которых указан вкус. Скажем так, вношу элемент случайности в тщательно продуманную жизнь. Из-за этого на меня все вечно ругаются. Я так делаю уже года четыре, — а ругаться продолжают, до сих пор не осознав всю гениальность моей задумки. — Давай черный. И печеньки. Все-таки чувство голода оказалось выше моих моральных принципов. Наше быстрое чаепитие растянулось минут на сорок — какое-то время я посмущалась, все-таки впервые оказалась у Пашки в гостях, но затем начала тщательно подъедать все запасы печенья, которые только нашлись на кухне. Пашка в это время рассказывал, что у него произошло нового. Наверное, не стану оглашать все Пашкины секреты, но деньки у него, в принципе, шли неплохо. Пока я страдала от того, что мне абсолютно нечем заняться, Пашка успел написать штук в пять местных газет (я и не знала, что у нас в городе столько имеется). И в одной его, надо же, взяли в качестве нештатного сотрудника. Пообещали в ближайшее время отправить на какое-нибудь мероприятие, чтобы затем Пашка написал репортаж, и его напечатали. Хмыкнув, он сказал, что мероприятие, скорее всего, будет совсем маленьким и незначительным. А плата за репортаж и того скромнее — чисто чтобы покрыть расходы на дорогу туда и обратно. Но это первый шаг к настоящей журналистике. Мне будущая работа до сих пор кажется нереальной. А кто-то, вон, уже вовсю трудится. Это странно — с одной стороны, но с другой — восхищает. И все-таки вот чаепитие закончилось — кажется, вместе с тем, как закончилось печенье. Мы пошли в Пашкину комнату — и она, честно говоря, понравилась мне больше всех остальных мест в этой квартире. Была куда опрятнее комнаты моего Ильи, но в то же время дышала хоть какой-нибудь жизнью и индивидуальностью. Над просторным столом, на полочке, лежали тетради с конспектами, и по обложкам я мгновенно узнала практически каждую… Странно, что мы так часто выполняли задания вместе, но ни разу не бывали друг у друга в гостях. Девчонок я впервые пригласила к себе уже в сентябре, спустя пару недель учёбы. С тех пор и начались наши бесконечные посиделки. А вот с Пашкой мы вечерами оккупировали читальный зал. — А знаешь, что… — заметила я, успев все это обдумать, пока Пашка ходил в прихожую за рюкзаком. — Тебе тоже как-нибудь сходить ко мне в гости. — Да? — спросил так, будто бы совсем не ожидал от меня подобных предложений. Покивала: — Я шарлотку испеку. Она всем нравится. — Хорошо. Ради шарлотки — схожу. Я возмущенно захлопала глазами: — Обидно, что только ради шарлотки. Пожалуй, после этого небольшого разговорчика и начались всякие неловкие моменты. Первый наступил тогда, когда Пашке приспичило переодеться — конечно, не марать же такую красивую рубашку. Он вытащил из комода будто бы первую попавшуюся футболку, и я не нашла ничего умнее, кроме как отвернуться. А в слабом зеркальном отражении на поверхности все того же комода все равно разглядела его силуэт — как он медленно расстегивает пуговицы рубашки, а затем через голову натягивает на себя эту футболку, чисто черную. Затем он предложил переодеться мне. И над моим нарядом пришлось размышлять куда дольше. Пашка перебрал футболок пять, чистых и аккуратно сложенных, пока я не спросила, чем они все его не устраивает. И Пашка, тщательно отводя глаза, ответил — боится, что я в них не влезу. Меня охватило недоумение — по какой такой причине? В общем, Пашку смутило наличие у меня груди. Хотя, признаем честно, если она просматривается в этом платье, поскольку оно плотно прилегает к телу, это еще не значит, что я не должна вмещаться в мужские футболки. Выбрала себе сама. Темно-коричневую. Затем возникла следующая проблема — скажем так, проблема низа, и Пашка выделил мне шорты на завязочках, чтобы я могла подтянуть их под свою фигуру и не остаться без штанов в одно внезапное мгновение. Переодеваться я пошла в ванную. Успела поумнеть за десять минут. Футболка на мне висела свободно, даже очень, так что от фигуры мгновенно ничего не осталось. Зато шорты, будь они на полмиллиметра более узкими, я бы уже не смогла на себя натянуть. Вот тебе и раз. Когда я вернулась, Пашка уже читал инструкцию. На секунду он оторвал от неё взгляд и посмотрел на меня. Буркнул, что я прекрасно выгляжу, и вернулся к чтению. Я тоже взглянула на инструкцию для приличия. Один раз. Затем покосилась на Пашку — хотелось еще раз спросить, действительно ли он находится в здравом уме, если смеет поручать мне такие ответственные штуки. Но он был так увлечен текстом, что спрашивать я передумала. И начала мешать. Не в том смысле, что решила процесс нарушить, а краску. Маленький тюбик перенести в большой бутылёк, взболтать. И ничего сложного. Главное, следить, чтобы в процессе протекания реакции ничего не взорвалось. (Что это за реакции такие, которые могут превратить всего-навсего покраску волос в поле боя?) Пашка в прямом смысле за голову схватился, когда наконец заметил, насколько я продвинулась в своем развитии. Мне даже стало его немного жалко, но отступать назад было уже сложно. Потом у нас порвались перчатки, которые лежали в коробке. Порвались в тот самый момент, когда я начала надевать первую… Благо, Пашка додумался взять запасные. А затем сломалась напополам ручка кисточки, когда я проверяла ее на прочность… Запасной кисточки у нас не было, пришлось довольствоваться обломками. Емкостью для краски выбрали симпатичную зеленую мисочку, которую Пашка вытащил, похоже, из кухонного гарнитура. Подставкой под кроваво-красную кисточку мы выбрали трепетно-белый листок бумаги, потому что и мне, и Пашке стало жалко использовать подобным образом его стол. А на самого Пашку мы натянули пакет, который он зачем-то купил для коробки краски. Проделали в нем отверстие с закрытой стороны и натянули пакет через голову. Так что Пашка сидел теперь как сосиска. Пакет было жалко, но футболку — куда жальче. Увы, для меня пакета не осталось… Но вот подготовительный этап, занявший еще сорок, а то и больше минут моего гостевания, закончился. И началось искусство?.. Ещё куда большая череда смущений, будет правильнее сказать.