— Останемся друзьями, — сказал он не то для меня, не то для себя. И шагнул назад. — Получится? — Я поправила прядь волос, упавшую ему на лоб. Он перехватил мою ладонь, плавно опустил — и отпустил. — Получится. А я подумала… все-таки вот где она — та черта, которая отдалит нас друг от друга. С дождями, кажется, на сегодня все-таки было покончено. Когда я вернулась домой, уже смеркалось, но небо было до того чистое-невинное, что прошедший ливень выдавали только лужи. Мама была на занятии — знаю, поскольку сама занималась ее расписанием. А папа, впервые за долгое время вернувшись с работы вовремя, сразу после ужина ушел в гараж. Об этом мне сообщил Илья. Он сидел на кухне с кружкой чая, оттопырив мизинец, как какой-нибудь аристократ. Вообще, удивительно было видеть его за кухонным столом, а не за рабочим. — А ты чего тут расселся? — спросила сразу же после того, как Илья сдал папу. — Ну вообще — жду тебя. — Опять что-то должна? — Вот иногда думаю, Ника… — братец очень тяжело вздохнул. — В кого же ты такая злая? Кто тебя так сильно обидел, что ты теперь вымещаешь всю злость на мне, ни в чем не виноватом… — Нормальная я, — буркнула. Но все равно — стало немного стыдно. — Так зачем ждешь? — Просто. Погода нелетная. А у тебя прогулки. — Волновался, что ли? Илья ничего не ответил. Только наградил меня тяжелым взглядом. Затем поднялся — и я заметила, что левое запястье у него обмотано эластичным бинтом. Он достал кружку, бросил в нее случайный пакетик чая из моей коллекции, залил водой, уже, вероятно, остывшей. Поставил на то место, которое я обычно занимаю я. — Присаживайся, рассказывай, как погуляла. Должна рассказать, не мог же ждать зря? Спорить перехотелось, и я покорно плюхнулась на стул. — У тебя рука болит? — Немного, — Илья пожал плечами, — видимо, из-за компьютера. — Может, к врачу? Мой Илья — балбес, он может до последнего терпеть, но не обращаться за помощью. А вдруг там что-то серьезное? — Ну и что он мне скажет? Посоветует мазь. Или сменить профессию. Ника, давай-давай. Я жду, опять. Он вернулся на свой стул и даже мизинчик вновь оттопырил. В кухне царил сумрак, тенями гнездился на лице, прятал детали того, что происходит по сторонам. Видно было лишь, что творится прямо перед тобой — мы, наверное, постоянно находимся в состоянии сумрака, раз не привыкли (не хотим или не можем) замечать вещи, происходящие вне нашего поля зрения. Прямо перед были глаза Ильи. Уставшие, что ли, будто он самолично только что бегал под дождем. Тоже нашел бы себе подружку, чтобы она о нем заботилась и вселяла немного живости. Главное… главное, не такую, как я, которая отвергает чуть что. — Мне одногруппник в симпатии признался. Сказала — и сама не поверила, что это совсем недавно произошло именно со мной. Приснилось — пожалуйста, или придумалось в порыве мысленного полета. Не могло это всё быть в реальности. — Типа в любви? — Илья совсем не выглядел ошарашенным. — Такого слова не прозвучало. Он сказал, Ника… — Голос задрожал, будто еще мгновение — и меня во второй раз за день попросят ответить на это признание. — Ника, ты мне нравишься, но больше, чем друг… или не как друг, а как девушка. А я сказала — нет слов. Прямо так и сказала. Обидела. Илья несколько мгновений помолчал, потом заметил: — Даже если обидела — в этом нет никакой твоей ответственности. — Позволила понравиться кому-то больше, чем друг, — я хмыкнула. Звучало ведь по-глупому, но как сильно беспокоила вся эта ситуация. — А где эмоция? Что-то не вижу, чтобы у тебя глаза округлились. Не выдержав, я все-таки щелкнула выключателем. Кухня залилась желтым светом плавно, неравномерно, как будто поглотилась туманом. Илья сощурился. — Чему тут удивляться? Я скорее удивлен тому, что ты таких признаний не приносишь по несколько штук в день. — А должна? Вот у меня уже точно глаза стали двумя фарфоровыми блюдцами с серой каемочкой. — Прикольная ты. — Честное слово, я не помню, чтобы кто-то когда-то говорил мне, что я прикольная… — Такая вся… с тонкой душевной организацией, себе на уме, но цепляет. — Ну спасибо, — пробурчала я. Обозвал меня чокнутой, но сделал это красиво. Типичный мой Илья. — Но делать-то мне что? Как теперь с ним общаться? Илья пожал плечами. — Ему тоже будет не в кайф, если ты будешь разыгрывать взаимность, но при этом ее не испытывать. — А что мне тогда разыгрывать? — Ничего. Если ничего к нему не испытываешь, так и скажи, чтобы он не ждал. Хотя я уже понял, что ты любишь заставить всех подождать. — В меня полетел укоризненный взгляд. — И, если после таких признаний в принципе не сможешь продолжать общение, то тоже не молчи об этом. — Так и сказать? Прости, не могу говорить? — И тонна сомнения в словах. — Лучше так, чем по темным закоулочкам прятаться. — Тебе, умному, легко советовать. — А сама задумалась: подобные советы ведь спроста не берутся. Значит, и Илье однажды приходилось наблюдать, как кто-то там прячется?.. — Вот именно, — Илья поднялся со стула и щелкнул меня по носу рукой, свободной от бинта. Вернулась с занятий мама, а вскоре и папа спустился к нам, простым людям, с гаража в квартиру. И оба спросили у меня, не попала ли я под сегодняшний ужасный ливень, и еще дважды я призналась, что попала, пока гуляла. Но про признание больше никому не сказала. Даже подружкам. Думаю, они сами все поймут, как только начнется сентябрь. Год назад, в первые дни учебы в институте, я постоянно бродила по коридорам, силясь отыскать нужную аудиторию. Здание старое, со множеством поворотов, и даже корпуса у нас есть, в которые можно пройти лишь через определенную дверь определенного этажа… Помню, был второй или третий учебный день, и мне нужно было попасть как раз в один из этих корпусов, а я не могла понять, как туда перейти — обидно было чуть ли не до слез. Потом услышала шаги за спиной. Это был мой одногруппник — взъерошенные волосы, но выражение лица донельзя ответственное. Сказал, что узнал меня. И предложил поискать аудиторию вместе. Так и началась вся эта история. Но теперь-то мы будем ходить по-отдельности. Сможет ли меня найти? В самых темных закутках… 3.3 Одна из ночей, когда совершенно не получается уснуть, хотя в день накануне — этот конкретный день — не случилось ничего такого, что могло бы настолько сильно задеть хрупкую душу. После Пашкиного признания прошло целых четверо суток. Он еще пару раз спросил у меня, как дела, а я ответила, что все идет как всегда, но дальше наше общение не продвинулось. Зато сейчас, рассматривая потолок в поисках истины, я осознала вот какую забавную вещь — ведь не так уж тяжко мне было пережить это волнительное событие. Преимущества творческого человека. Я как будто смотрела на все, что происходило тем днем, со стороны — сбоку ли, или сверху, не знаю. Будто это не я участвовала в том разговоре, а моя лирическая героиня. Которая нужна была ровно на единственное мгновение, то самое. Может, однажды я напишу об этом стих: как кто-то признался, а кто-то отверг, и ведь даже тогда я буду писать не про себя… И так каждый раз. Множественное расщепление личности. Иногда скажу какую-нибудь глупость или решусь на поступок, на который бы не решилась в здравом уме. И где-то внутри себя оправдываю это опытом, который получу в итоге — и который пригодится мне в творчестве. Чаще всего, правда, случается так, что опыт никаким образом не пригождается, а я жалею потом, что вообще решилась во все это ввязаться. Кто-то достаточно смелый, чтобы признаваться другим, а мне бы найти смелость самой себе признаться — из волнующих событий было еще одно. Ник. Он написал — я возвращаюсь, и я подумала, ну и черт бы с тобой, делай что тебе угодно, меня это никак не должно волновать. Но вчера, то есть спустя двое суток после этого сообщения (отоспался?), пришло следующее: «можем наконец по-нормальному встретиться и погулять». Брошусь ли я — помнится, задавалась вопросом, — так вот, я брошусь. * * * Были и приятные новости во всей этой кутерьме.