Глаза все никак не хотели открываться, и Лиза, слыша вокруг себя непонятный гул, все же пересилила головную боль и распахнула веки. Она по-прежнему находилась в нехорошей квартире месье Клода, что означало – никакой это был не сон, а самая настоящая реальность. Только в коридоре теперь были чужие, незнакомые ей люди, кажется, все мужчины, облаченные в униформу. Судя по всему, в полицейскую униформу. Пошевелившись, Лиза попыталась приподняться, и в этот момент внимание всех присутствующих обратилось на нее. Они что-то закричали на французском, наставляя на нее свои пистолеты. Неужели они пристрелят ее – но за что? Она ведь, как и Степа, и месье Клод, – жертва этой мнимой работницы медицинской службы. Им надо на нее наставлять оружие, а не на нее… В этот момент до нее дошел смысл того, что они говорили ей на французском. – Положите оружие на пол! Немедленно положите оружие на пол, иначе нам придется применить силу! Немедленно! И только сейчас Лиза поняла, что, сидя на полу, неудобно упираясь спиной во что-то (вероятно, в сложенные вдоль стены картины), она держит что-то в руке. Не бутылку шампанского. Не шкатулку с золотыми монетами. А темную рукоятку пистолета. Ту самую, из которой работница медицинской службы выстрелила в Степу, а потом ударила ее по голове. Ну да, ударила, чтобы потом всунуть этот самый пистолет ей, потерявшей сознание, в руку, вызвать полицию и ретироваться. Впрочем, необязательно именно в этой последовательности. Отдернув руку от пистолета, который с глухим звуком выпал из ее ладони, причем окровавленной, на пол, Лиза крикнула: – Это все она! Поверьте мне, это именно она выстрелила в Степу и убила месье Клода… И поняла, что не кричит, а еле шепчет. Наставляя на Лизу табельное оружие, один из полицейских осторожно приблизился к ней, отшвырнул пистолет ногой в сторону, а потом, резко склонившись над ней, стал что-то бормотать. Как поняла Лиза, зачитывать ей права. К нему присоединились другие, они окружили Лизу. Посыпались вопросы, которых она не понимала: уж слишком быстро говорили по-французски. Лизу наклонили в сторону, она увидела лежавшую перед ней пеструю старую открытку – и поняла, что это именно она выпала из рук грабительницы и убийцы с модельной внешностью. Неужели та в самом деле наведалась в пещеру сокровищ, чтобы похитить старые открытки? Мысль об этом показалась Лизе крайне забавной, и она засмеялась, а потом вдруг стала плакать. Она плохо помнила то, что происходило дальше. Появились медики, которые бережно погрузили на мобильные носилки Степу, ужасно бледного и похожего на покойника, и вынесли прочь. С телом месье Клода, однако, не торопились. Около Лизы возникла невысокая молодая смуглая особа, которая обрушила на нее град вопросов на французском. Лиза, качая головой, зашептала: – Я не понимаю… Вы говорите слишком быстро… Я гражданки России. Хочу встретиться с послом! Особа, пробормотав что-то в рацию, исчезла, оставив ее в покое. Находясь в странной полудреме, то ли вызванной шоком от происходящего, то ли ударом рукояткой пистолета по голове, Лиза наблюдала за тем, как полицейские, быстро потеряв к ней интерес, с большим любопытством осматривают содержимое квартиры, явно выражая свой восторг и восхищение. Лиза пошевелилась, пытаясь привстать. А что, если попытаться сбежать? Ее рука задела что-то глянцевое – так и есть, та самая дурацкая открытка. Но если грабительница с внешностью модели приходила именно из-за нее, то она должна представлять для нее особую ценность. Гораздо большую, чем сокровища нехорошей парижской квартиры. Лиза осторожно задвинула руку, к коже которой прилипла открытка, за спину. А затем засунула ее в задний карман джинсов. А ведь хотела надеть сегодня юбку, но Степа убедил, что для долгой прогулки все же лучше джинсы. Степа, которого только что увезли в больницу. Или в морг? На глаза снова навернулись слезы, и Лиза принялась укорять себя за то, что плохо думала про своего друга и будущего мужа. Никакой он не монстр, каким она рисовала его в своем воображении, просто человек со своими представлениями и ценностями. И пусть они не подходят друг другу – теперь, не исключено, этот человек со своими представлениями и ценностями мертв. Выходит, только потому, что она не пошла с ним за шампанским и решила сунуться в чужую квартиру? Выходит, да. В этот момент из ванной вышел один из полицейских, державший в затянутой перчаткой руке шприц. Тот самый шприц, который Лиза до этого видела в руке грабителя и убийцы. Полицейские с неприязнью посмотрели в сторону Лизы, и та поняла: у грабительницы и убийцы с внешностью модели было предостаточно времени не только для того, чтобы вложить ей в руку собственный пистолет, но и сделать так, чтобы и на шприце, посредством которого была сделана смертельная инъекция месье Клоду, оставить отпечатки ее, Лизы, находившейся в полной отключке после удара рукояткой пистолета по голове. О, если бы только она пошла со Степой за шампанским! Лиза закусила губу и попыталась успокоить себя мыслью о том, что если бы даже и отправилась за шампанским вместе со Степой, но на обратном пути, увидев приоткрытую дверь нехорошей квартиры, все равно бы зашла туда. И он вслед за ней. И все бы, так или иначе, случилось. Дело в этом злополучном шампанском – если бы грабительница не испугалась хлопка пробки, приняв его за пистолетный выстрел, то и сама бы не выстрелила. А сходить за шампанским, чтобы отметить то, что она якобы согласилась уйти с работы и стать матерью их со Степой детей, предложил сам Степа. Лиза всхлипнула. Она что, обвиняет в произошедшем Степу? А ведь виноват не он и не она, а эта мнимая сотрудница медицинской службы, проникнувшая в нехорошую квартиру, дабы ограбить месье Клода. И забрать почтовые открытки, одна из которых лежала теперь у нее в заднем кармане джинсов. Все эти сумбурные мысли пронеслись у Лизы в ужасно гудевшей голове за мгновение до того, как к ней приблизилась все та же юная французская полицейская в сопровождении своего коллеги и произнесла на не очень хорошем английском: – Поднимайтесь, мадемуазель! Вы поедете с нами! Лиза не без труда поднялась, а полицейский, хорошо хоть не заводя руки за спину, живо защелкнул на ее запястьях наручники. Лиза ощутила себя матерой преступницей. Впрочем, в глазах полицейских, наводнивших нехорошую квартиру, она таковой и была. Еще бы, ведь как все выглядело со стороны: она с пистолетом в руке, из которого застрелен ее друг и будущий муж (впрочем, теперь уже вряд ли, и вовсе не по той причине, что она раздумала связать со Степой свою жизнь, а потому, что Степа в нехорошей парижской квартире потерял собственную), причем в руке окровавленной, о чем наверняка позаботилась грабительница с внешностью модели, мертвый старик в ванной комнате, убитый при помощи шприца, на котором – и в этом вряд ли могли быть теперь сомнения – имелись отпечатки. А, с учетом того, что грабительница действовала в перчатках, только ее собственные отпечатки. Лиза попыталась объяснить это юной полицейской, к которой, в отличие от ее коллег-мужчин, испытывала бóльшую симпатию, на смеси французского и английского, однако та, пребольно пихнув ее в спину, заявила: – Это все расскажете на допросе. А теперь переставляйте ноги, мадемуазель. Думаете, эта кровавая заваруха, которую вы тут устроили, нам всем нравится? Медленно выходя из квартиры с наручниками на запястьях, Лиза поняла, что даже для полицейских нет никаких сомнений в ее виновности. Ну конечно, она расскажет все, как было. И о грабительнице с внешностью модели парижских подиумов, и о том, что в квартире месье Клода она сама оказалась случайно. Ну, почти случайно. И Степа подтвердит ее слова. Конечно, подтвердит, если сможет. А что, если нет? Что, если Степа?.. Что, если Степа умрет – или даже уже умер? * * * Спускаясь по ступенькам, Лиза поняла: подлинный ужас даже не во всей этой кошмарной ситуации (не надо было ехать в Париж, не надо!) и в том, как они невзначай в нее влипли (не надо было заходить в чужую квартиру, не надо – просто бы отправилась в свою и ждала бы там Степу, попивая с ним сейчас шампанское, а потом занимаясь любовью – ну, или ссорясь и говоря по душам), а в том, с каким спокойствием, даже равнодушием, более того, хладнокровием она размышляет о том, что Степа умер. А что, если он действительно умер? Лиза была уверена, что от мысли об этом снова заплачет, но глаза остались сухими. И что же она за человек такой – не человек, а монстр! Может, она и заслуживала того, чтобы ее сейчас обвинили в убийстве, которого она не совершала, и посадили на ближайшие годы или даже десятилетия в благоустроенную французскую каталажку. Даже не в убийстве, а, с учетом бездыханного, судя по всему, месье Клода, в убийствах. Интересно, во Франции есть пожизненное заключение? Хорошо хоть, что казнь на гильотине отменили. Базовые европейские ценности все-таки… В фойе подъезда Лиза увидела столпившихся любопытных соседей, в основном пожилых дам и всего лишь одного господина – облаченного в красный шарф и черный берет месье Антуана. Лучше бы к нему, что ли, в гости сходила, позволила положить похотливую старческую длань себе на коленку, и все бы осталось в целости и сохранности, даже ее коленка.