Но если так, то это не выдумка из дешевых романов, не запущенный с чьей-то легкой руки слух, а реальная организация, и, похоже, тайная. Члены которой назначили встречу в три часа ночи. – Прошу прощения, мадемуазель Мона, – произнес хозяин дома, пряча мобильный в карман пышного камзола. – Больше нас никто не потревожит. Кстати, отключите и свой! Пришлось подчиниться. Улыбнувшись Шахрияру, я сказала: – Я все равно ничего не поняла! Мы будем разговаривать в холле или вы проводите меня внутрь вашего потрясающего дома? Месье жестом указал налево, и мы вступили в роскошно обставленный салон. Миновав анфиладу комнат, мы оказались перед стальными дверями лифта. Шахрияр, поднеся к небольшой металлической табличке руку с рубиновым перстнем, произнес: – Реагирует на микрочип, вмонтированный в мою фамильную реликвию времен великих сельджуков. Знаете, я люблю старину, однако помимо этого преклоняюсь перед техническим прогрессом. Только после вас! Он указал на кабину лифта, двери которой услужливо распахнулись перед нами. Я зашла туда, думая о том, что будет, если Шахрияр, сделав мне ручкой, сам в кабину не последует, двери захлопнутся, и лифт унесется невесть куда. В ад? Да, он походил если и не на самого князя тьмы, так на одного из его ближайших помощников, этот безумно богатый щеголь, обитавший в замке Синей Бороды. Точнее, иссиня-черной и явно крашеной. Лифт унес нас куда-то вниз, и мы оказались в ярко освещенном, декорированном опять же в стиле рококо коридоре – будто оставались в салоне замка наверху, хотя на самом деле располагались под замком. В святая святых месье Шахрияра. Ну, или с учетом его инфернальной внешности и наверняка личности – в чертовских чертогах. * * * – Прошу вас положить мобильный вот сюда, – произнес он, указывая на старинный треножник, стоявший в углу коридора. Проследив, как я это делаю, месье накрыл чан крышкой и сказал: – Так-то лучше! Не надо никаких фотографий, геолокаций и записанных разговоров. Только после вас! Он снова пропустил меня вперед, я прошла по коридору, и мы остановились перед изящными высоченными дверями, которые месье снова открыл при помощи своего перстня, и мы вступили в огромный круглый зал, служивший одновременно библиотекой на двух уровнях и выставочным залом. Мое внимание привлекли стенды с различными экспонатами, явно из коллекции Шахрияра. На какое-то время я забылась, рассматривая диковинные рукописные миниатюры, а когда подняла глаза, то увидела, что месье, забравшись на приставную лестницу, снимает с полки, расположенной метрах в четырех от пола, какой-то солидный фолиант. – Вот, посмотрите, что у меня еще есть! Думаю, на вас это произведет впечатление. Я же, чувствуя, что у меня внезапно закружилась голова, уже знала, что он спешит показать мне – один из вариантов первопечатной, конца пятнадцатого века, Библии Иоганна Гутенберга. Тот самый, оригинал которой четыре года назад приобрел мой босс и который три года назад был заменен на искусную подделку и продан коллекционеру-библиофилу из Австралии. – Раритет, не так ли? – спускаясь ко мне с поистине дьявольской улыбкой, заявил месье. – Мне посчастливилось приобрести ее после смерти владельца из Сиднея у его наследников, минуя аукцион. Голова у меня закружилась еще сильнее. – Впрочем, мадемуазель, этот раритет никак не мог оказаться на аукционе, и знаете, почему? Потому что он уже был куплен на одном из них четыре года назад вашим боссом, месье Воротыйло, и до сих пор является украшением его коллекции! Мне сделалось дурно, а Шахрияр, откладывая Библию в сторону, произнес: – На вас лица нет, мадемуазель Мона. Ах, какой же я плохой хозяин. Ну да, все дело в том, что я так редко принимаю у себя гостей, в особенности таких очаровательных, как вы. Увы, напитков я здесь, в своем подземном хранилище, не храню: здесь поддерживается постоянный уровень влажности, столь необходимый экспонатам моей коллекции. Но могу предложить иранскую халву! Отведаете? Я отказалась, потому что в горле у меня пересохло и халва, которую я и так не особенно люблю, наверняка бы застряла у меня в горле. Я могла ею подавиться, как всего несколько часов назад мой босс, и меня пришлось бы реанимировать на месте. Не думаю, что месье Шахрияр с этим справился бы и что у него имеется под рукой дефибриллятор. Хотя кто знает. – Точно не хотите? – произнес с явным огорчением хозяин дома, протягивая мне огромное золоченое (или, не исключено, золотое) блюдо, на котором стройными рядами лежали кусочки разных видов халвы. – Мне поставляют от лучшего производителя халвы во всем Иране! Знаете, я покинул мою родину много десятилетий назад, говорю по-французски лучше, чем на фарси, живу в Сен-Клу, однако не могу прожить без настоящей иранской халвы. И он с явно большим аппетитом проглотил один за другим два кусочка. – Кстати, почему родители назвали вас Моной? – спросил он, вдруг решив свернуть со скользкой темы поддельных предметов искусства на светскую беседу. Я пояснила: – Мое полное имя – Симона. Мои родители – отец латыш, мама поволжская немка – встретились на Рижском взморье и познакомились под крайне популярную тогда песню Владимира Кузьмина, одного советского исполнителя, «Симона, девушка моей мечты…». Ну, а год спустя в Риге появилась на свет я. Месье Шахрияр вдруг пропел с отличным чувством ритма и на русском практически без акцента: – Симона, девушка моей мечты! О yes! Симона, королева красоты! Вап – тап – пап – пап паду – паб – паду баду – паб та – бап – паб – паб – паду паб. И, перейдя на свой изысканный французский, добавил, явно наслаждаясь выражением моего ошарашенного лица: – О, я ведь говорю по-русски! Хотя и плохо-плохо. И даже, как видите, пою. А так как вашу историю я знаю, вы ведь охотно рассказываете ее на светских раутах, то подготовился к рандеву с вами и заучил слова этого замечательного шлягера. Подготовился к рандеву со мной? Ну да, подготовился – не зря же не только «Симону» на русском пел, но и Библию показывал. Очень хорошо подготовился. – Вы прямо-таки кладезь скрытых талантов! – произнесла я, и месье Шахрияр, поглаживая бороду, заметил: – Как и вы, Симона… – Так называла меня мама, и никто более, но мама умерла. Так что прошу, зовите меня Моной, месье! Шахрияр, взяв новый кусочек халвы с золоченого (или золотого?) блюда, сочувственно произнес: – Рак – страшная болезнь. Моя матушка тоже скончалась от него, и, несмотря на то что она лечилась у лучших врачей планеты, спасти ее они не смогли, хотя и подарили лет пять-шесть существования инвалида… Моей не было суждено даже этого. Он (на пальце снова сверкнул рубин в перстне, открывавшем все двери в этом странном замке Черной Бороды) философски вздохнул, отправил в рот кусочек халвы – и вдруг закашлялся. Наблюдая за тем, как кашель месье Шахрияра переходит в судорожный лай, я, недолго думая, подскочила к нему, желая, как и в случае с моим боссом, оказать первую медицинскую помощь и резким ударом колена в спину заставить месье выплюнуть застрявший у него в трахее кусочек халвы, но еще до того, как я смогла заключить его со спины в свои объятия, тот, рассмеявшись, прекратил судорожно кашлять и заявил: – Хотел проверить вашу реакцию – и вашу мораль, мадемуазель. Поняв, что он только что меня разыграл, я недовольно буркнула: – И что, остались довольны? – Весьма. Вы бы могли оставить меня умирать, если бы я на самом деле подавился кусочком халвы. Посмотрели бы на то, как я агонизирую, вызвали бы медиков, и никто бы не упрекнул вас в том, что вы убили меня! – Зачем мне вас убивать? – произнесла я, а месье усмехнулся: – Хотя бы ради этой Библии, которая была подделана по вашему заказу. Подделка находится в коллекции вашего хозяина, а подлинник, как видите, угодил в итоге ко мне в руки. Я молчала, не зная, что сказать. Да и можно ли было что-то возразить на это? – Ну, или ради другого раритета, из-за которого ваш босс, вами успешно уже в течение многих лет околпачиваемый, и послал вас сюда. Хотите увидеть? Он имел в виду кодекс Леонардо. – Хочу, – ответила я, и Шахрияр, подойдя к одному из ближайших стендов, подал мне белые нитяные перчатки, сам натянул пару, а потом осторожно выдвинул ящик красного дерева. Внутри я заметила кодекс Леонардо. * * * Месье действительно позволил мне взять его в руки и осторожно пролистать. Затаив дыхание, я рассматривала сделанные более полутысячелетия назад записи да Винчи, его рисунки – и не могла отвести взора от странного узора частоколом внизу всех трех страниц. Точно такой же узор был на копии «Моны Лизы», на которую я наткнулась в антикварном салоне Барбары. Моей «Моны Лизы», пусть и принадлежавшей какой-то глупой рыжеволосой русской девчонке.