Что лишний раз доказывало: моя «Мона Лиза» написана одним из леонардесков, который был знаком с рисунками великого мастера и по какой-то причине скопировал их, перерисовывая шедевр. – Ну достаточно, – заметил мягко Шахрияр, забирая у меня кодекс Леонардо. С сожалением возвращая ему ветхие листы, которые держал в руках сам да Винчи, я произнесла: – Вы ведь продавать ее не намерены? Помещая кодекс обратно в ящик и задвигая его, Шахрияр подтвердил: – Не намерен. Пристально взирая на него, я спросила: – Но зачем тогда позвали меня сюда? Вы ведь хотели вести речь о сделке с моим боссом… Перс мягко поправил меня (и снова рубин на его пальце таинственно замерцал): – Нет, это он хотел, а не я. Однако я давно искал возможность сделать вам деловое предложение, причем так, чтобы ваш босс, будучи в курсе нашего рандеву, ничего бы не заподозрил. И вот настал этот момент, мадемуазель Симона. Прошу прощения, конечно же, мадемуазель Мона! Деловое предложение? Шахрияр, положив в рот очередной кусочек халвы, продолжил: – Только не делайте вид, что не понимаете, о чем идет речь. Все очень просто, мадемуазель. Факт, что вы обманываете своего богатого и не особо сведущего в искусстве, а если быть совсем честным, абсолютно в нем не разбирающегося, ужасно богатого босса… Я решила, что перебивать Шахрияра не стану и выслушаю все, что он намеревается мне сказать. – Факт, что вы, как принято выражаться в среде вашего босса, как это… Он наморщил лоб и изрек по-русски: – Крысятничаете, так ведь, мадемуазель? Я попросил перевести смысл этого дивного русского слова – это значит «вести себя, как крыса», то есть воровато, исподтишка таскать из-под носа у хищника. Вы ведь крысятничаете, мадемуазель Мона? На этот раз он выговорил это слово на французский манер, с очаровательным грассирующим «р», что сделало этот и правда распространенный в среде друзей моего босса термин еще более зловещим. – Факт, что ваш босс этого не знает. Факт, что если он узнает, то убьет вас. Причем это, как вам отлично известно, отнюдь не фигура речи. Факт, что вы в последнее время, осмелев, потеряли бдительность. Факт, что вы обманули вашего босса на миллионы. Факт, что вы и впредь намереваетесь обманывать своего босса на миллионы… Он ласково смотрел на меня, гладя ассирийскую бороду и посверкивая рубином в перстне. – Так давайте, мадемуазель Мона, обманывать его вместе! * * * Я не верила тому, что слышала. Хотя, если уж быть честной, верила, потому что была примерно к чему-то подобному и готова. – Факт, что сбывать оригиналы, которые вообще-то должны находиться в коллекции вашего босса, опасно. Факт, что это крайне опасно. Факт, что вы могли бы попасться уже на австралийской Библии. И факт, что помешал этому я. Факт, что вы все равно рано или поздно попадетесь. И также факт, что скорее рано, чем поздно… Поэтому-то мне и требовался Настоящий Шедевр, чтобы завладеть им, выйти из игры и, сорвав максимальный куш, покинуть босса, уплыв в прекрасное далеко. – Не достаточно ли фактов? – произнесла я намеренно нейтральным тоном. – Вы хотите, чтобы мы работали вместе? Шахрияр, усмехнувшись, ответил: – Я с самого начала, когда понял подоплеку ваших махинаций, решил, что мы найдем общий язык. Основная опасность в том, что оригиналы, продаваемые вами на сторону, всплывут, и это будет стоить вам жизни. Потому что ваш босс с вами церемониться не станет и на руки полиции не сдаст. Что правда, то правда: не будет – и не сдаст. – Вам нужен один-единственный клиент, и я готов стать таковым. Более того, я буду выкупать по мере необходимости те артефакты, которые вы пустили на сторону и которые когда-нибудь начнут поступать на рынок, причем перекупать кулуарно, без огласки. Потому что, надо признать, вы стали для вашего босса отличным консультантом в области эксклюзивных предметов искусства, и я не откажусь, чтобы все они пополнили мою коллекцию… – И что потребуется делать? – произнесла я, прекрасно понимая, что спасать меня от неприятностей (вопрос: попадает ли под это определение «долгое тюремное заключение» или даже смерть?) Шахрияр просто так не станет. И тем более не станет, инвестируя миллионы в скупку пущенных мной на сторону и замененных копиями подлинников. Месье, снова насладившись халвой, заявил: – О, вы отныне станете еще усерднее консультировать вашего босса, навязывая ему покупку тех предметов, которые нужны мне. В итоге он их купит, потратив на это свои миллионы, а через короткое время они будут заменены подделками, а подлинники окажутся здесь! Он обвел рукой свой бункер, и рубин на его руке снова сверкнул. – Каковы будут мои комиссионные? – спросила я холодно, и ответ меня ничуть не удивил. – Разве ваша жизнь, мадемуазель Мона, не стоит всех шедевров в мире? Вы будете выкупать у меня свое право на существование, заставляя вашего босса за свои деньги покупать то, что надо мне, заменяя это подделками и безвозмездно отдавая мне оригиналы. Разве это плохая сделка? При всем ужасе ситуации и том непреложном факте, что Шахрияр держал меня за жабры, я не могла не признать: нет, не такая уж и плохая. Он тем временем продолжал: – Посудите сами: вы уже скопили приличное состояние, крысятничая. Вы не шикуете, значит, ваша кубышка полна. От меня не требуется платить вам что-то за вашу работу, так как у вас все есть. – И почему я должна пойти на это? – спросила я, понимая, что уже внутренне согласилась на рабские условия, делавшие меня в одночасье собственностью перса. Причем, судя по всему, навсегда. – Из любви к искусству! – расхохотался он. – К искусству Возрождения, мадемуазель Мона. Ну, и к вашей жизни, конечно… Смерив его ледяным взором, я отчеканила: – Пять лет. Шахрияр уставился на меня, действительно не понимая, что я имею в виду. – Простите, что, мадемуазель? – Пять лет, месье! – отчетливо повторила я. – И не днем больше. Наша сделка заключается ровно на пять лет, начиная с сегодняшнего дня. Какое сегодня сентября, двенадцатое? Шахрияр вздохнул: – Ну ладно, пять так пять. Кто знает, что со всеми нами будет через пять лет? Никто не знает, что будет и через пять минут. Давайте это считать нашей устной договоренностью, мадемуазель! Он явно издевался: можно подумать, что договоренность письменная что-то изменила бы, реши он ею пренебречь и по истечении пяти лет заявить мне в лицо, что передумал и сделка без моего согласия пролонгирована на следующие пять лет. Или сто пять. – Или вы настаиваете на контракте, нотариусе и непременном плоховатеньком шампанском после подписания договора обеими сторонами? – продолжал издеваться Шахрияр, на что я ответила: – Думаю, пергамента из кожи некрещеного младенца и крови девственницы, куда надо обмакнуть павлинье перо, вполне достаточно, месье. Где вы это держите? Шахрияр, снова расхохотавшись, заявил: – Я сразу понял, что мы договоримся, мадемуазель. Кстати, вам ведь придется разочаровать своего босса и передать ему, что кодекс Леонардо не продается. Хотя почему, собственно, мы должны его разочаровывать? Ведь тот кодекс, который вы видели, не оригинал, который я еще от аукционного дома получить элементарно не успел, а заранее изготовленная по моему заказу копия! Он подошел к стенду, выдвинул ящик и извлек кодекс, который я всего несколько минут назад рассматривала трепеща, небрежно, как кипу газет недельной давности – и не надевая нитяных перчаток. – Можете хоть сейчас взять с собой, хотя эта копия обошлась мне в шестьдесят тысяч евро. Неплохо, не так ли? Ваш босс ее получит, но не сегодня и не завтра. Это станет венцом долгих, упорных, на время угасающих и потом снова активизирующихся переговоров. Я, так и быть, уступлю ему копию, подлинность которой вы, мадемуазель, подтвердите, как подтвердят эксперты, которых я сам назначу и к которым вы посоветуете обратиться своему боссу. Уступлю за сколько… Ну, Билл Гейтс еще в далеком 94-м приобрел так называемый Лестерский кодекс из восемнадцати страниц за баснословную сумму – без малого тридцать один миллион долларов. С учетом комиссионных аукционного дома: за все тридцать пять. – За прошедшие с тех пор скоро как тридцать лет цены взлетели до небес, доллар обесценился. Ну, в кодексе всего три страницы, да и состояние не самое лучшее. Думаю, десяти миллионов будет достаточно. Я хмыкнула, а Шахрияр произнес: – Думаете, можно потребовать двенадцать? Я возразила: – Его финансовая граница на аукционе была три триста. Почему ему после аукциона надо платить в три, а то и в четыре раза больше? – Потому что вы его в этом убедите, мадемуазель! – усмехнулся Шахрияр, мой новый босс. – В этом и будет заключаться ваша задача: я устанавливаю цены, вы делаете так, чтобы ваш недалекий русский олигарх раскошелился. А то, что раскошелится, не сомневаюсь. Раскочегарьте его самолюбие, сыграйте на его страсти коллекционера. И он заплатит! Я поняла, что перс прав. – Так что мне передать ему после нашего сегодняшнего рандеву? – спросила я. – Что вы согласны на переговоры? – Что я категорически их отклоняю и ни в чем не заинтересован. А на следующей неделе я приглашу вас в ресторан. Где вы будете в это время?