– Остались двое, – сказал Фортт. – Оба – наши с тобой… гм… добрые знакомые. Первый – тот нескладный тихий мистер в грязном костюме, будто пошитом из обивки старого кресла, а второй… – Дай угадаю, мистер Тень? Тип в цилиндре? – Угадал. – И куда они направились? – Не знаю, – сокрушенно ответил Фортт с таким видом, как будто только что с треском провалил экзамен на сыщика. – Я не успел заметить. Но кто-то из этих двоих точно идет за нами. Я мельком пару раз видел тень позади. – Так может, это и есть мистер Тень? – Я не уверен: тот, в костюме-обивке, тоже был не слишком-то дружелюбен. – Мне казалось, что Костюм-Обивка вылетел из трамвая еще раньше нас… – Я не уверен. Гуффин выглядел равнодушным – подозрения приятеля не особо его испугали. Он ответил безразличным тоном, да и то только потому, что нужно было что-то ответить: – То есть перед нами стоит «веселенький» выбор: у одного проходимца – нож, у другого – револьвер! Мерзость. – Даже любимое «мерзость» Гуффина прозвучало как-то неубедительно: серо, безэмоционально и сухо. – Ты что-то слишком спокоен, – подметил Пустое Место. – Я знаю, что делать, – важно заявил Манера Улыбаться. – Поверь, когда мы дойдем, этот тип (кем бы он из тех двух ни был) очень пожалеет, что решил преследовать двух таких благоразумных и порядочных джентльменов, как мы… ну и эту куклу-доходягу. – Куда дойдем? – Хм. Фортт обернулся. Шедшая за ними тень шмыгнула за афишную тумбу. – Как думаешь, что этому типу от нас нужно? – Может, он хочет просто узнать время. Ну, или ограбить нас. А может, прирезать тебя (или пристрелить). – Почему меня?! – поразился Фортт. – Потому что у тебя лицо жертвы, Пустое Место… хе-хе… – Не смешно! – Да ты не бойся: если кто-то тебя и убьет, это буду я. – Это, конечно же, утешает, – поморщился Фортт: ох, уж этот Гуффин и его шуточки… Где-то неподалеку раздался нарастающий гул винтов. Над парком в темном небе появилось несколько желтых огоньков, и вскоре из-за деревьев медленно выполз вонючий и дымный почтовый дирижабль. Он был ржав, точно совесть старого менялы, несколько кривых труб выкашливали темно-фиолетовые облачка дыма, а винты крутились с таким усилием, будто их приводили в действие вручную. Почтовик летел очень низко, и с земли можно было даже различить силуэты аэропочтальонов, сидевших в рубке за штурвалами. Шуты проводили ползущую к каналу махину подозрительными взглядами, пока та не скрылась за домами. – Что-то зачастили они, – пробормотал Фортт. – Не к добру это. Раньше почтовики коптили небо раз в неделю – и то в лучшем случае. Но только за сегодня это уже третий. Что-то назревает. Что-то нехорошее… Фортт впервые озвучил свои предчувствия и вдруг поймал себя на мысли, что никакие это уже не предчувствия. Этими словами он будто бы все же поставил точку и вынес некий вердикт. Подчеркнул предопределенность. И та, словно только того и ждала, ожила. А когда оживает предопределенность, в душе поселяются липкий страх, бессилие и безысходность. – «Назревает что-то нехорошее! Читайте во всех газетах!» – проворчал Гуффин. Дальше шуты шли молча. Слова Гуффина навели Фортта на определенные мысли. Шут искренне жалел, что не читает газеты – так он хотя бы знал, что творится в городе и, возможно, знал бы, чего ждать. Дядюшка Филлиус всегда говорил, что, если читать газеты, можно загодя подготовиться к мрачным временам: кто-то ограбил кондитерскую – запасаешься печеньем; падают в цене акции корабельной компании «Бриклоу Бригантинн» – покупаешь печенье; безумный ученый изобрел жуткую убийственную штуковину и пытается свести всех с ума – лезешь в погреб за печеньем. Да, дядюшка очень любил печенье, но суть была в другом: Джейкоб Фортт полагал, что, обладай он нужными сведениями, быть может, тогда он смог бы понять, что именно надвигается. Быть может, в газетах писали, почему почтовики зачастили, что за поломка была на мосту Ржавых Скрепок и (он вдруг вспомнил разговор сплетников со станции «Бремроук-Фейр») что это еще за шагающий дирижабль, вылезший из моря?! «Нужно будет раздобыть свежий выпуск “Габенской Крысы”, как только вернемся в «Балаганчик», – подумал он. – Там точно должно быть что-то, что все прояснит. Ну, если не все, то хотя бы кое-что…» – Пришли! – вырвал его из раздумий Манера Улыбаться. Пустое Место недоуменно огляделся по сторонам. Они никуда не пришли – просто остановились посреди улицы. Единственное, что здесь было, это вход в парк. Рядом с ним, недалеко от арки с вывеской «Элмз», горел фонарь – едва ли не единственный на всей улочке. Под фонарным столбом кто-то стоял. Из-за раскрытой газеты не было видно лица этого господина, но Фортт с первого взгляда, понял, кто это, благодаря темно-синему мундиру, шлему с кокардой и белым форменным перчаткам. – Нет… – испуганно прошептал он. – Да, – с неприятным блеском в глазах ответил Гуффин. – Ты что, спятил? – А ты что, струсил? – И не стыжусь этого, – сказал Фортт. – Да этот хмырь, только нас увидит, тут же схватит и потащит за решетку. – За что? – За решетку. – Нет, в смысле, мы же ничего плохого не сделали… – А их брату плевать. Он что угодно может придумать: что ему наш запах не понравился, или взгляд, или походка, или сон, в котором мы ему якобы приснились прошлой ночью. Он закует нас в кандалы и посадит в «собачник». Забыл, что стряслось с моим кузеном Джимми? Я ведь тебе рассказывал: он тоже ничего не сделал – так просто полил ограду у какого-то дома, и все! Лучше связаться со стаей голодных бешеных собак, чем с одним фликом! На самом деле Джейкоб Фортт еще очень смягчил. Полицейские в Габене делились лишь на две категории: непроходимо тупых, неотесанных чурбанов и хитрых, коварных лисов. И те, и другие, без исключения, обладали дурным нравом и черной душой. Не зря ведь говорили: «В Саквояжне есть три беды: бедность, болезни и полиция». Пустое Место решил, что приятель решил над ним подшутить: да будь ты даже самым честным и порядочным человеком, тебе не стоит соваться к констеблю, ну а в их с Гуффином случае… у него просто не было слов. – Этот, вроде, не из злобных, – между тем сказал Манера Улыбаться. Прищурившись, он разглядывал здоровяка у фонарного столба. – К тому же он ведь на посту стоит – вряд ли ему захочется хватать нас и тащить через полгорода в Дом-с-синей-крышей. Нужно просто подобрать правильные слова… – Что еще за слова? – Ну, слова для облизывания… вернее, подлизывания. Нужно просто обратиться с почтением. – Ты не умеешь быть почтительным. Ты только рот раскроешь, он тут же пристукнет тебя дубинкой. Я не понимаю: зачем самим навлекать на себя беду?! – Я, вообще-то, думаю навлечь беду на того типа, который за нами следит. Ну и заодно узнаю дорогу. Ты хочешь сегодня выбраться из Тремпл-Толл, или нет? Фортт лихорадочно закачал головой. – Если для этого нужно подходить к флику, то мне плевать – я и в парке переночую. – Зато Брекенбоку не плевать, – напомнил Манера Улыбаться. – Он же грозился нам головы оторвать, если мы пропустим репетицию. Нужно перебраться через канал и попасть в «Балаганчик» как можно скорее. Или ты хочешь оказаться в Фли после третьего звонка? Со стороны могло бы показаться, что речь шла о старой театральной традиции, но в данном случае к театру это не имело никакого отношения. Здесь, по эту сторону канала, мало кто знал, что в тот миг, как вечер заканчивается и начинается ночь, по всему Фли из ржавых рупоров на столбах звучат три звонка, словно оповещая всю тамошнюю шушеру, что пора выбираться из своих нор. Это напоминало сигнал кормежки в тюрьме, и после звонков на улицах Блошиного района лучше было не оставаться. Фортт молчал. Гуффин покосился на него и продолжил: – Вижу, что не хочешь. Поэтому я пойду и узнаю у флика дорогу. – Ты? – с надеждой уточнил Фортт. – Я, – кивнул Гуффин. – Я ведь хороший друг. Можешь спрятаться и подождать меня. – Спасибо, Манера Улыбаться, – с горячностью произнес Фортт. – Ты действительно хороший друг. – Не смей благодарить, – рявкнул Гуффин. – Шуты не благодарят. – Прости. – И не извиняются! Проклятье! Не прибавив больше ни слова, Гуффин направился прямиком к констеблю. Фортт бросил ему вслед: – Может, оставишь мешок мне?! – Нет уж, я его не оставлю, – злобно процедил Манера Улыбаться. Фортт этого уже не слышал. Пару мгновений постояв на месте в раздумьях, он сорвался с места, перебежал мостовую и спрятался в ближайшем подъезде. Почувствовав себя в относительной безопасности, шут выглянул из-за двери. Наблюдая за тем, как Гуффин топает прямиком к фигуре, замершей у фонарного столба, он очень не вовремя вспомнил сказку про девочку Молли, которая вот так же беспечно шагала прямо в волчью пасть, и ему стало не по себе… Пустое Место отчаянно попытался придумать, что делать, если все вдруг закончится плохо и Манеру Улыбаться схватят, но все мысли сводились лишь к одному: «Что я скажу Брекенбоку?..» Оставалось надеяться, что Гуффин как следует пороется в своем несносном характере и откопает там, на дне, хотя бы щепотку почтительности. Но надежды эти были зыбкими, как «Туманные конфеты Фогги», которые продавались в Фли, – Пустое Место слишком хорошо знал своего друга…