…Сабрина слушала перепалку шутов с тревогой и волнением. Еще как только эти двое вышли из трамвая и двинулись вдоль парка, она вдруг поймала себя на том, что первый испуг – тот, который она испытала, когда пришла в себя, а затем поняла, что ее похитили, отступил. Лихорадочные мысли прекратили кавардак, поправили костюмчики и расселись по спичечным коробкам в ее голове. Нет, Сабрина не смирилась со своим положением, но где-то внутри словно разгорелась искорка. Ее утешала мысль, что рядом нет Хозяина. Мало, кто мог понять облегчение, которое она чувствовала, – лишь тот, кто знает, что это такое, когда твоя жизнь представляет собой страх без начала и без конца, когда ты вслушиваешься в каждый шорох, пытаясь понять: это ветер поскреб водосток, или ключ скрипнул в замочной скважине… И все же она напомнила себе, что эту искорку раздувать не стоит: куклы и искры – не друзья, от искры может начаться пожар, и ее волосы снова сгорят… Сабрина поймала себя на этом «снова»; к нему прицепилась уверенность в том, что в прошлый раз ее волосы загорелись не случайно – наказание… одно из бесконечных наказаний, которым подвергал ее Хозяин… Хозяин… она почти ничего не помнила, но его забыть попросту не смогла бы, хоть и неистово этого желала. И все же Сабрина понимала, что это невозможно: вся ее прежняя жизнь связана с Хозяином. Что же случилось в лавке игрушек? Куда Хозяин исчез?.. За весь путь, что шуты проделали в шатком дребезжащем вагоне и после того, как покинули его, ничего так и не прояснилось. Единственное, Сабрина поняла, что эти двое ничего не знают ни о том, кто она, ни куда исчез ее Хозяин. Краем уха она слушала болтовню своих похитителей и попутно пыталась подобрать ключик к собственным воспоминаниям. Трудность заключалась в том, что у нее не было ни одного ключа, а заглядывая в замочную скважину, она видела за ней лишь темноту. Темноту памяти и… темный подвал… подвал лавки игрушек и себя саму там – себя, которая сидит в центре этого подвала на стуле… «Я вспомнила!» – обрадовалась было Сабрина, и тут ее захлестнул ужас. Но не нынешний ужас, а старый – ужас, который она испытывала совсем недавно, сидя в том подвале. Хозяин… там был Хозяин! Он что-то говорил ей и… И тут то, что сказал идущий рядом Фортт, будто за шиворот, вытащило ее из черного тумана не до конца оформившихся воспоминаний. Что же он сказал?! Они с Гуффином обсуждали каких-то пассажиров из трамвая и затем он упомянул… нескладного тихого мистера в грязном костюме, будто пошитом из обивки старого кресла… «Костюм, будто пошитый из обивки старого кресла… Откуда мне это знакомо?» Сабрина старалась изо всех сил, но никак не могла вспомнить. Она поняла лишь, что это как-то связано с подвалом лавки игрушек. Шуты больше не упоминали обладателя странного костюма и говорили о разных непонятных вещах. Мысли Сабрины с окутанного мраком прошлого переключились на не менее непроглядное будущее. «Шуты… они несут меня этому Брекенбоку. Что со мной будет?» Все говорило о том, что ничего хорошего. Впереди была лишь пугающая неизвестность. Сабрина вдруг почувствовала себя стоящей за кулисами перед занавесом, который вел на сцену. Что за ним? Глубокий бездонный провал? Скалящиеся хищными зубьями капканы? Бушующее пламя? Она со страхом думала о том мгновении, когда шуты вернутся в «Балаганчик» и отдадут ее Брекенбоку. То, как похитители говорили об этом Брекенбоке, подсказывало, что ее нынешнее бедственно положение ни в какое сравнение не идет с тем, что ее ожидало. Сабрине отчетливо представились длинные пальцы, ломающие ее хрупкое тельце. На ум приходили пилы, сверла и каминный огонь. «Я не могу попасть к нему в лапы! – в отчаянии думала Сабрина. – Нужно сбежать! Но вот как? Увеличить дыру в мешке и выбраться, пока я трясусь за спиной Гуффина, не выйдет… Думай! Ты что-нибудь придумаешь!» А потом они… пришли. Фортт и Гуффин принялись спорить – речь шла о полицейском констебле, который стоял неподалеку. «Констебли ловят злодеев, – это Сабрина знала. – Бесстрашные констебли, они приходят на помощь к тем, кто оказался в беде, спасают их, вызволяют… Добрые и честные, они – настоящие джентльмены, и ни за что не бросят несчастную, которую похитили…» Если бы кто-то подслушал сейчас ее мысли, он бы лишь тяжко вздохнул или посоветовал бы принять лекарство в виде билета из этой гадкой дыры, в которой полицейские – вовсе не такие, как о них думала наивная кукла, видимо, почерпнувшая свои сведения из детской книжки о храбром констебле Бертране Боне. Впрочем, мыслей ее никто не слышал и дать совет не мог, поэтому Сабрина в мешке подобралась и сжала в волнении кулачки, не в силах поверить своему счастью и глупости шута. Гуффин не оставил мешок с ней Фортту! Он нес ее прямо к констеблю! Это ее шанс! Это возможность спастись, вырваться от этих злыдней и избежать еще худшей судьбы! Когда до столба с констеблем оставалось всего несколько футов, Сабрина принялась вырываться и биться в мешке. И завопила, зовя на помощь: – Помогите! Спасите! Это я! Я здесь! Меня похитили! Помогите! Любой другой на месте Манеры Улыбаться в этот миг бросил бы мешок и бросился бы бежать, но шут в зеленом пальто даже не остановился. – Замолчи, иначе худо будет, – в ярости прошипел он и встряхнул мешок. – Тебе никто не поможет… Как бы ни хотела Сабрина верить в обратное, она вдруг поняла, что Гуффин прав. Констебль никак не отреагировал на призывы о помощи и, судя по всему, даже не оторвался от чтения газеты. Подобное жестокое равнодушие убило в Сабрине любую надежду. Ее охватила безысходность, и она прекратила дергаться. Подойдя к столбу, шут стащил со спины мешок и, поставив его на тротуар, потянулся, с хрустом разминая шею, спину и плечи. После чего сказал, напустив в голос липкого, как варенье, лизоблюдства: – Мое нижайшее почтение, господин констебль! Добрый вечер, сэр! – Да-да… – проскрипел в ответ полицейский, даже не подумав опускать свою газету. – У меня возникло… кхм… затрудненьице, сэр, – продолжил Манера Улыбаться. – Дело в том, что я ищу некоего мистера Баллуни. Он часто бывает в этих местах. Вы его знаете? Перевернув страницу, констебль отчеканил: – Продавец воздушных шаров? Разумеется, знаю. Он весь день стоял у входа в парк, но недавно отправился домой. – А не будете ли вы столь любезны, чтобы сказать мне, где мистер Баллуни живет? – Пройдете через туннель Уир – за ним будет улица Пчел. Вам нужен подъезд номер восемь, квартира номер… хррм… без номера – это птичник под самой крышей. – О, благодарю, господин констебль! – пролебезил Гуффин. – Вы мне очень помогли. Правду говорят, что доблестные констебли из Дома-с-синей-крышей – лучшие друзья тех, кто попал в затруднительное положение. – Помогите… – едва слышно прошептала Сабрина. Нашарив край дыры в мешке, она в отчаянии выглянула наружу. – Спасите… похитили… шуты… похитили… Полицейский, как и прежде, ничего не замечал. Зато Сабрина заметила. Что-то в этом высоченном широкоплечем человеке, скрывающим лицо за разворотом газеты, было странным. Вот только что? Констебль перевернул последнюю страницу – газета закончилась, но он не собирался прекращать чтение – раскрыл ее заново и снова погрузился в статьи да заметки, будто запустил на граммофоне пластинку по второму кругу. И тут Гуффин сказал такое, от чего его спутник (Пустое Место, прячущийся неподалеку и, видимо, сейчас искренне недоумевающий, как это Манера Улыбаться до сих пор не схвачен) пришел бы в еще большее недоумение: – Он уже здесь? – У почтового окна в туннеле Уир. Сабрина с ужасом поняла, что констебль и шут связаны друг с другом. И тут она неожиданно осознала, что именно ей показалось странным в этом полицейском. Нет, сам представитель закона выглядел, как обычный констебль, а все детали его формы и обмундирования соответствовали уставу Дома-с-синей-крышей: шлем, перчатки, свисток и фонарь – все на месте. Но кое-чего все же не хватало. На боку у полицейского отсутствовала дубинка – излюбленная компаньонка каждого констебля. Но вовсе не это привлекло внимание куклы. Как и говорилось, господин в синей форме стоял на посту у фонарного столба, но дело в том, что фонарные столбы не являлись полицейскими постами в Тремпл-Толл. Хозяин часто жаловался на «пучеглазых рыб в мундирах, приклеенных к своим… тумбам…» И то верно: полицейские посты в Саквояжном районе представляли собой темно-синие паровые тумбы с торчащими во все стороны сигнальными трубами. С этих тумб констебли связывались с Полицейской площадью или запрашивали подмогу с ближайших постов, но чаще всего из труб раздавалось понятное каждому и четкое в своей лаконичности оповещение: «Все прочь! Работает полиция!» Что касается этого конкретного констебля и этого конкретного «поста», то полицейский совершенно точно присутствовал, а сигнальная тумба – совершенно точно нет. «Это не настоящий констебль! – догадалась Сабрина. – Здесь готовится какое-то темное дело!» Шут между тем продолжал: – Также, почтенный господин констебль, – сказал он, – я считаю своим долгом сообщить вам о некоей подозрительной персоне, которая преследует меня по этой улице. Она затаилась где-то в ближайших подворотнях – выжидает. Намерения, смею вас заверить, у нее не самые добрые или, вернее, самые недобрые. – Про-ве-рю, – пропечатал констебль, механическим жестом сложил газету, поправил тесемку шлема под подбородком и, раскачиваясь, словно он не по улице идет, а по палубе корабля, направился в сторону аптеки и трамвайной станции. Гуффин же, дождавшись, когда полицейский растворится в темноте улицы, снова взгромоздил мешок на плечо, развернулся и пошагал туда, где его ждал Фортт. – Ну как? – спросил Пустое Место, выбравшись из своего укрытия, когда приятель подошел. – Ты все узнал? Куда пошел этот флик? Манера Улыбаться не ответил. Его лицо исказилось, и он сбросил мешок на землю. Сабрина ударилась руками о камни брусчатки и взвыла от боли. Кажется, она сломала кисть. Но Гуффину этого было мало. – Ах ты, мерзавка! Он набросился на мешок и принялся бить его ногами и зонтиком. Кукла закричала. Она пыталась закрывать лицо руками, хоть как-то защититься, но удары проходили через них. Безжалостные башмаки топтали и пинали ее в мешке, зонтик раз за разом опускался на ее голову. Крик Сабрины заполонил улицу, но ее мучителю было все равно. Он впал в настоящее исступление, и не собирался останавливаться. – Что… ты… делаешь? – потрясенно прошептал Джейкоб Фортт, не в силах сдвинуться с места или хоть что-то предпринять. Он ничего не понимал. В Манеру Улыбаться будто что-то вселилось… Гуффин, ничего не замечая кругом, продолжал избивать куклу. Она кричал от боли и ужаса, ее лицо покрылось зелеными слезами, но ее крик лишь раззадоривал злобного шута. – Думаешь, ты самая умная?! Думаешь, самая умная?! Фортт вздрогнул и сбросил оцепенение. – Что ты делаешь?! – закричал он. – Остановись! Но удары не прекращались. Сабрина ощущала каждый. А еще она почувствовала, что вот-вот умрет… Возможно, кто-то думает, что куклу нельзя убить, но он ошибается. Некоторые куклы, такие как Сабрина, нежнее и чувствительнее, чем большинство живых людей. Кукольники намеренно их такими делают, чтобы… воспитывать. Не обязательно пилить этих бедолаг пилой или тесать рубанком, если хочешь причинить им боль. Фортт схватил Гуффина за лацканы пальто и оттащил от мешка. – Оставь ее! – Она пыталась выдать нас! – в ярости проревел Гуффин, вырываясь. – Ты не должен ее бить! Не смей трогать ее, ты, проклятый злыдень! – Что? – гаркнул Гуффин. – Ты слюнтяй! Я всегда знал, что ты тряпка, Пустое Место! Тебе жалко эту уродливую деревяшку?! – Нет, – солгал Фортт. – Но ты подумай, что скажет Брекенбок, если кукла будет сломана! Хочешь, чтобы он не засчитал ее, как возврат долга? Что тогда станем делать? Манера Улыбаться тяжело дышал. Его глаза налились кровью. Он весь взмок и, кажется, сломал зонт. О зонте он и сожалел.