– Хартли, говорите?.. – задумчиво проговорил Гуффин, и в его голосе прозвучало нечто по-настоящему недоброе. Выждав еще немного, шут выбрался из камышей и, кляня на чем свет стоит свои набравшие воды башмаки, затащил тележку и мешок обратно на брусчатку. – Они ушли? – спросила кукла. – А кто-то разрешал тебе раскрывать свой дурацкий кукольный рот? – прорычал Гуффин. – И вообще: важно не то, что они ушли, а то, куда они ушли. Говоря это, шут разъяренно глядел на два отдаляющихся огонька. – Куда они ушли? – спросила Сабрина. – Туда, куда было нужно нам. Теперь придется идти по неверной тропе. – Неверной? – Которую могло затопить. Все, хватит вопросов, глупая кукла. Взвалив мешок на плечо, Гуффин взялся за ручку тележки и, поругиваясь себе под нос, направился в ту сторону, откуда пришли люди с ковром, но в какой-то миг свернул вправо на неприметном перекрестке, спустился на пару ступенек (когда-то здесь была лестница) и пошагал по тропинке, которая оказалась вдвое уже, чем предыдущая, и к тому же втрое более скользкая. И вот тогда началось то, чего шут Манера Улыбаться пытался избежать. Начались неприятности. Но не сразу. Поначалу все было спокойно, лишь в воде по сторонам тропинки порой раздавался плеск, когда какая-нибудь жаба, торопясь избежать безжалостных шутовских башмаков, упрыгивала и уквакивала прочь. Началось все с того, что мигнул огонек. Гуффин не сразу обратил на него внимание. А между тем огонек загорелся снова. Уже ближе. А потом снова погас. Слякоть словно замерла. На нее опустилась зловещая тишина. Ветер стих совсем, даже морось, раздражавшая шута весь день, прекратила сыпаться. Вода застыла, кувшинки застыли. Кукла в мешке тоже застыла. Она вдруг почувствовала исходящий от шута страх. Свет мигнул уже в какой-то сотне ярдов по левую руку. – Что здесь творится, подерите вас… Жуткий, нечеловеческий крик прервал шута. А затем к нему добавился не менее жуткий, но уже вполне человеческий крик. А в следующий миг все стихло. Мигнул фонарь. Он был так близко, что Гуффин даже различил руку, что его держала, и искаженное ужасом лицо. А затем фонарь мигнул в последний раз. Послышался короткий вскрик, звякнуло разбившееся стекло, и все стихло. – Так, самое время отсюда убираться… – Гуффин крепче сжал ручку тележки. Поскальзываясь и спотыкаясь, он поспешно пошлепал по дорожке. – Нет уж! – бормотал он себе под нос. – Ни о каком пути в обход топей больше не может быть и речи. Переправа… только переправа… За спиной вдруг раздался хруст, и шут замер. Медленно обернулся… На дорожке никого не было или… Постойте! Что это за темная фигура стоит по пояс в воде?! Нет, это какая-то коряга… Слава бубенчикам на колпаке! Просто коряга… Гуффин продолжил бормотать, успокаивая самого себя: – Крики на болоте нас не касаются, так ведь? У нас свои дела… Он потопал дальше, все приговаривая о том, как ему не страшно и какой он смелый. Но тут вдруг все повторилось: не прошел Манера Улыбаться и десяти шагов, как хруст за спиной раздался снова. На этот раз он прозвучал совсем близко, будто бы прямо над ухом. Гуффин отпустил ручку тележки и выхватил из кармана пальто продолговатый зеленый цилиндр. – Кто здесь? – дрогнувшим голосом спросил он темноту. – Я вас не боюсь! И тут хрустнуло снова. Снова за спиной. Шут обернулся и… тут он все понял. – Мерзавка, это ты там скрипишь?! – яростно прошипел он. – Я пытаюсь починить ножку… – жалобно всхлипнула Сабрина в мешке. – Да будь ты неладно, проклятое полено! Прекрати немедленно, или я тебе и вторую ногу сломаю! Сабрина заплакала, а шут, обзывая куклу худшими словами, продолжил путь к переправе. И все же за злобой ему не удалось скрыть то, как он напуган. Гуффин боялся так сильно, что уже не замечал вездесущих комаров и почти даже не проклинал все на свете, когда поскальзывался на мшистых камнях заболоченной мостовой. Гуффин даже перестал оборачиваться, а все потому, что с определенного момента он перестал себе доверять: фантазия рисовала в каждом кусте, в каждой коряге или ржавой почтовой тумбе фигуру в черном, наблюдающую за ним. О, он прекрасно знал, кто здесь может таиться. И меньше всего хотел столкнуться с ним… Наконец дорожка оборвалась, уйдя под затянутую кувшинками воду. Шут остановился. У края воды стоял высокий чугунный столб, на вершине которого расположились фонарь и колесо с натянутым на его обод тросом. Трос тянулся над болотом к очередному столбу, а оттуда – к еще одному, и так дальше, пока не терялся в темноте. К тому столбу, что был на берегу, прислонилась небольшая тумба с вывеской «Переправа», под которой значилась приписка: «Зажги фонарь». Грохнув мешок с ойкнувшей куклой на землю, Гуффин открыл дверцу на тумбе и переключил торчавший в ее глубине рычажок. Самовзводное огниво чиркнуло, и промасленный фитиль в плафоне над головой, фыркнув, загорелся; не прошло и минуты, как фонарь облепили стрекозы. – Что дальше? – Гуффин шморгнул носом и взялся исследовать тумбу на предмет рычагов, которые он, видимо, должен был дернуть, чтобы переправа заработала. Впрочем, сломать он ничего не успел, так как тут колесо на столбе пришло в движение и начало вращаться; канат на ободе, в свою очередь, натужно заскрипел, будто старый каторжник, вознамерившийся рассказать случайному слушателю о своей горемычной судьбе. – Подождем… – Шут поежился в своем пальто и огляделся по сторонам. Кругом, кроме темноты и вездесущего камыша, казалось, ничего было. Гуффин всматривался в заросли у дорожки – ему померещилось, что они как-то уж подозрительно колышутся, и крепко сжал в кармане свое тайное оружие – не хотелось бы пускать его в ход. Сабрина также наблюдала за болотом – из мешка. Она никого не видела, но это не значило, что поблизости никого нет. Ей стало страшно. – Ну давай же… быстрее… Над зеленоватой водой ползла серая дымка. Стрекозы с легким стуком бились о плафон фонаря, скрипел проворачиваемый трос. И тут вдруг Гуффин издал булькающий звук, словно подавился – это он так выражал радость: над болотом появился огонек. Вскоре огонек превратился в фонарь, который свисал с крыши небольшой ржавой кабинки, ползущей под протянутым над болотом тросом. Кабинка приблизилась. Внутри сидел непритязательного вида тип в потертом моряцком бушлате; почти все его лицо было скрыто под нависающими мохнатыми бровями, плавно перетекающими в черную щетину. Высунув голову в вязаной шапке из окошка, он придирчиво оглядел будущего пассажира. Между тем кабинка причалила. С неимоверным скрежетом на двух распорках откинулась дверка-трап. Гуффин уже собрался было подняться на борт, но здоровяк преградив ему путь, встал в проходе: – Не так быстро! – рявкнул он. – Оплата вперед. Кислое лицо Гуффина выдавало, что он намеревался пересечь Слякоть в кабинке канатной дороги бесплатно, а потом что-нибудь придумать, чтобы увильнуть от оплаты. Но это был Фли – здешним, так сказать, городским служащим палец в рот не клади. Шут нехотя полез в карман пальто. – У меня есть огрызок мыла, мышеловка и дохлая кошка. – Три фунта. – Что?! – вскинулся Гуффин. – Это обдираловка! – Тедди и Тодди Гриммсоны не катают никого за так! – А где Тедди? – Гуффин привстал на носочки, пытаясь разглядеть в кабинке еще кого-то, но там был лишь этот недоброжелательный тип. – Тедди Гриммсон – это я, – сказал неприветливый обладатель черного бушлата. – А мой брат Тодди – на том берегу, на улице Глухих Старух, кочегарит у топочки. Три фунта, или проваливай… – Почему сразу три? Был же фунт когда-то! – Ну да. Так фунт и есть. За одного. А ты добавь мешок и ящик. Кто его знает: вдруг у тебя в них еще парочка твоих приятелей горбится, и вы пытаетесь обмишулить братьев Гриммсон. – Да никого там нет, клянусь своими пятками! – Три фунта. – непоколебимо сказал мистер Гриммсон. – И без шуточек… – добавил он, многозначительно скосив взгляд на ржавый револьвер, торчащий у него из кармана бушлата. – Цены, как в Саквояжне какой-то, – проворчал Гуффин и достал из дыры под подкладкой пальто три фунта. – Осторожнее с оскорблениями. – Мистер Гриммсон выхватил денежки у шута из руки и отодвинулся в сторону, пропуская пассажира.