Остаток пути прошел в напряженном молчании… …Сумбурное и непонятное «неладное», о котором говорил Гриммсон, обрело плоть, когда кабинка со скрежетом вгрызлась днищем в землю. Гуффин выглянул из окошка, и открывшаяся картина вызвала у него оторопь. Что-то здесь произошло… На этом берегу стоял точно такой же столб с колесом, как и на том, с которого они отчалили. Возле столба разместилась паровая машина, управляющая канатной дорогой: дым из труб не шел, топка уже почти остыла. Рядом с машиной одиноко примостился пустующий стульчик, а из кучи угля торчала лопата. Кочегара нигде не было. Лишь шляпа-котелок валялась на земле возле стула. – Эй, Тодди! – позвал переправщик. – Ты куда подевался? Не дождавшись ответа, Гриммсон откинул дверцу-трап. – Вылезай! – велел он, но Гуффину отчего-то совершенно не хотелось следовать его приказу. – Я уж как-то тут обожду. – Не обождешь! Выполз на берег, я сказал… Больше переправщик не был похож на того душевного, хохотливого человека, каким казался все время в пути. Сейчас он выглядел, как тот, кто запросто может содрать с вас три шкуры. Желание ответить плохой шуткой на этот раз могло обернуться настоящими неприятностями, и Гуффину ничего не оставалось, кроме как послушаться – взвалив мешок на плечо, он выкатил из кабинки свой ящик. – Эй, Тодди! – вновь позвал переправщик, ступив на берег следом за пассажиром. Но, как и в прошлый раз, Слякоть ответила молчанием. – Ты где?! Шут решил, что сейчас наилучшее время удалиться, пока он не встрял в нечто по-настоящему мерзкое. – А ты куда направился? – Гриммсон схватил его за рукав. – Мне вообще-то пора, – промямлил Гуффин. – Чаепитие у тетушки Маклур. Смертельно опаздываю… – Никуда ты не пойдешь, – прошипел переправщик и выхватил из кармана револьвер. – Но я же заплатил… – заныл Гуффин. – Я не хочу… Но что именно он не хотел, так и осталось тайной. В стороне, у камышей, раздалось хлюпанье. Гриммсон повернул голову на звук. – Тодди… Гуффин попытался разглядеть, что там такое. Не сразу он различил распростертое на земле тело с раскинутыми в стороны руками. Над телом склонилось нечто бесформенное, похожее на ком, слепленный из ила, листьев и коряг. Это нечто будто обнимало кочегара Тодди Гриммсона, обволакивало его и… поглощало. Приглядевшись, Гуффин увидел лоснящуюся черную шею, сморщенную и похожую на гармошку. Шея плавно переходила в покатую голову в плесневелом цилиндре. Существо слилось смертельным поцелуем с головой мертвеца. Скула, ухо, щека и правый глаз Тодди Гриммсона исчезли в присосавшейся пасти, а левый глаз незряче уставился на свидетелей этого кошмара. Тело кочегара дергалось в такт пульсации твари, уродливая туша которого раз за разом сокращалась и расширялась, высасывая из него кровь. Переправщик, пораженный увиденным, распахнул рот. – Нет! Папа! Что ты делаешь?! У шута глаза на лоб полезли: «Папа? Это страшилище – отец братьев Гриммсон?» Монстр с мерзким хлюпаньем оторвался от головы мертвеца и повернулся к переправщику и его пассажиру. Фонарь высветил занимавшую почти все лицо круглую пасть. Огромная пиявка в изодранном пальто и цилиндре колыхалась из стороны в сторону над мертвецом. Это был тот, о ком в Фли ходили жуткие истории, – мистер Слякоть, Блютэгель. В отличие от Гуффина, Тедди Гриммсона вид монстра нисколько не испугал – лицо переправщика исказилось от негодования: – Ты должен пожирать чужаков! Болванов, которых мы к тебе приводим! Ты сожрал Тодди! Плохой… плохой папа! Гуффин неожиданно понял, к чему были вопросы переправщика: тот узнавал, можно ли скормить пассажира этой твари, чтобы потом они с братцем поживились тем, что он везет. Вот такое у них семейное дело: местных провозят, а чужаков грабят. Вернее, их обескровленные трупы. Но на этот раз что-то явно пошло не так. Пиявка поднялась, выдвинула вперед голову. Гуффин отшатнулся – тварь своим ростом превышала даже здоровяка-переправщика. – Не подходи! Гриммсон отпустил шута и вскинул револьвер. – Я выстрелю! Клянусь! Но монстр, видимо, не понимал или же ему было все равно. Он шагнул к переправщику и его пассажиру так уверенно и бесстрашно, словно револьверное дуло и не глядело ему в голову. Воспользовавшись тем, что Гриммсон отвлекся, шут начал медленно отодвигаться в сторону. Блютэгель все приближался, неотступно и неотвратимо; его воронкоподобная пасть то чуть сужалась, то расширялась, словно он пытался ухватить воздух… Переправщик медлил, револьвер в его руке дрожал. – Н-не п-подходи… Когда тварь оказалась в шаге от Тедди Гриммсона, тот все же не выдержал и нажал на спусковой крючок. Раздался глухой стук курка, и… никакого выстрела не последовало. Гриммсон раз за разом жал на спусковой крючок, но результат был все тем же – оружие насквозь проржавело. Гуффин меж тем пятился к дорожке, ведущей прочь с переправы, при этом он всем своим существом надеялся, что тварь сожрет коварного переправщика, и тогда он сможет ускользнуть… Гриммсон яростно постучал по револьверу, пытаясь таким странным образом привести оружие в чувство, и этих мгновений пиявке хватило, чтобы приблизиться к нему. Переправщик поднял голову… Пиявка нависла над ним. Ее складчатая шея исходила мелкой дрожью, из круглой черной глотки, расположенной сразу за похожей на рукав пальто пасти, исторглось утробное ворчание. – Нет! – закричал переправщик, и в следующий миг пиявка набросилась на него. Пасть охватила голову Гриммсона. Какое-то время тот еще дергался и пытался отбиваться, но прошло мгновение, другое, и он затих. Из руки выскользнул револьвер. Тело обвисло и рухнуло на землю. Блютэгель склонился над ним. Его черная склизкая туша запульсировала и начала раздуваться. Тем временем Гуффин, не отрывая взгляда от пиявки, пожирающей своего уже второго сына, отходил все дальше и дальше. Он двигался с максимальной осторожностью, чтобы не привлечь внимание твари каким-нибудь неосторожным звуком, и вскоре оказался на мощеной булыжником дорожке, за которой уже виднелись очертания домов на улице Глухих Старух. И тут колеса его тележки предательски скрипнули… Блютэгель поднял голову. – Проклятье… Пиявка, видимо, решила устроить себе настоящий пир. Шут бросил мешок на землю; из него тут же раздались треск и плач, но ему сейчас до этого не было дела. – Ну не надо… – попросил Гуфин. – Давай обойдемся без третьего блюда… Блютэгель распрямился. Покачиваясь, он направился к застывшему шуту. Напившись крови, пиявка разрослась до невероятных размеров. Монстр вырос еще минимум на три-четыре головы, его колышущееся, исходящее волнами брюхо обвисло почти до самой земли. Гуффин в отчаянии рылся в кармане. – Где же ты?! Где?! Шут до последнего не планировал использовать свое тайное оружие, но, если он сейчас будет тянуть и медлить, следующим сожрут его. О, вот и оно! Гуффин выхватил из кармана тонкий зеленый цилиндр. Тот не выглядел хоть сколько-нибудь опасным. – Спички! Куда же я засунул спички?! Спички обнаружились в кармане штанов. Блютэгель приближался, роняя с пальто обрывки ила и листья… Гуффин, чиркая одну за другой спички о свою щетинистую щеку и ломая их (щека отсырела), попятился, и тут под ногу попалась подлая коряга, которая, вне всякого сомнения, была в сговоре с жуткой тварью. С визгом шут упал и выронил спичку. Из руки выкатился зеленый цилиндрик… Сабрина ворочалась в мешке. Она пыталась найти дыру, хотела увидеть, что там происходит, но мешковина перепуталась – кукла хваталась за нее, торопливо перебирала ее пальцами, но все не могла отыскать свое импровизированное окошко… Она не видела того, что Блютэгель уже нависает над Гуффином. Не видела, как черная голова склоняется к своей жертве… Гуффин скреб пальцами по земле в попытках дотянуться к своему зеленому цилиндру…