— Что ж, я рада, — ответила я. — Как по мне, горевать — лишь попусту время тратить. Печалью мертвого не оживить, да и живому она не в радость. Он едва заметно улыбнулся — видимо, за несколько месяцев так и не привык к моей простой и прямолинейной речи. — Вот, это тебе, — сказал он и протянул мне небольшой альбом в кожаном переплете с рисунками, сделанными на берегу во время наших многочасовых поисков. Я быстро его пролистала. — Почему ты мне его отдаешь? — спросила я. — Тут еще остались чистые странички, к тому же мы только начали исследование. Генри опустил глаза. — Я кое-что от тебя скрыл. Не хотел все портить. Я скоро уезжаю. С января я начну учиться в Королевском военном колледже в Грейт-Марлоу. Мы с матушкой на днях возвращаемся в Лондон, чтобы навестить родню и подготовиться к моему отъезду. Нужно столько мундиров пошить, а еще закупить снаряжение. Буду нарядный, как попугай! — Но ты же еще ребенок! — воскликнула я. В самом деле, Генри выглядел младше Джозефа, хотя был на целых два года старше. Наверное, сходство с ребенком ему придавали белокурые локоны. — Джозеф уже не первый месяц учится ремеслу и работает. Чем я хуже? Мне скоро четырнадцать, пора браться за дело. К тому же сейчас война. Я должен исполнить свой долг. — Но ты хотел стать ученым! Мы оба хотели! А теперь метишь в военные! Как же твое обещание?! И наш уговор! Ты обещал! Он отвел взгляд. «Опять плачет, наверное», — подумалось мне. — Это не мой выбор, Мэри. Но именно этого от меня ждут. И требуют. Прости. Для меня это все стало таким же потрясением, как и для тебя. Но нельзя всю жизнь прожить без забот. Ты как никто это знаешь. На меня нахлынуло странное чувство. Я и сама не понимала — и до сих пор не знаю, — что это было. Меня вдруг замутило: казалось, что я вот-вот упаду в обморок. Мне хотелось закричать во все горло и выкинуть что-нибудь… грубое. Резкое. Не успев опомниться, я со всей силы ударила Генри в грудь, он покачнулся, а потом начал кашлять. — Ну и пожалуйста! Скатертью дорожка, иждивенец! — Это сложное и красивое слово я впервые услышала от матушки. — Я даже рада избавиться от такой обузы! И каракули свои дурацкие забирай! Мне они не нужны! Я швырнула в него альбом с рисунками. Но Генри не стал его ловить. Книжечка рухнула в грязь, а он лишь печально на нее посмотрел. — Я буду по тебе скучать, Мэри. Ты стала мне настоящим другом. Я никогда тебя не забуду. Никогда. Однажды ты станешь великим ученым, помяни мое слово. Знаменитым геологом. Ты обязательно узнаешь, как останки древних существ оказались в плену у камней, и разгадаешь тайну зарождения жизни на Земле. Отыщешь множество диковинных созданий и сокровищ, каких еще свет не видывал. Я в этом не сомневаюсь. Ну же, Мэри! Неужели ты даже руку мне не пожмешь? Давай расстанемся друзьями. Прошу тебя. В его голосе звучала мольба. Обычно я стараюсь не поддаваться порывам, но в тот раз на меня обрушился шквал чувств. Я не сознавала, что делаю. Протянула ему руку, грязную, покрытую царапинами, с черными от глины ногтями, а потом резко отдернула. — Ты же сказал, что мы оба станем учеными! Ты обещал! Неделю назад! Всего неделю! Лгун! Я швырнула на землю несколько окаменелостей, которые мы отыскали в тот день, и они упали рядом с альбомом. Потом приподняла подол платья и кинулась бежать. Генри что-то кричал мне вслед. Кажется, обещал писать. Но я ни разу не обернулась, и его слова растворились в свисте ветра в моих ушах. Я бежала со всех ног, то и дело спотыкаясь и оскальзываясь на мокрой грязи. Во мне кипела жгучая ненависть к утесам, к Генри и ко времени, которое было потрачено на первую в моей жизни дружбу. Потрачено, как оказалось, совершенно впустую. Когда я влетела на кухню, матушка попыталась было меня задержать, но я пронеслась мимо. Рухнула на кровать, уткнулась в одеяло и зарыдала. Слезы текли рекой, не желая останавливаться. Я не понимала, откуда во мне столько боли. Ведь на моем теле не было ран. Все кости были целы. Но боль не отпускала. Я плакала долго и безутешно, не в силах остановиться. Но в конце концов рыдания стихли. Казалось, я наплакалась на целую жизнь вперед. Слез больше не осталось. Я уснула и видела удивительные сны. Будто на нас с Генри сошел оползень. Генри сумел выбраться и стал громко меня звать. А я тонула в грязи, тщетно пытаясь спастись. На следующий день я пошла к Черной Жиле и отыскала его альбом. Он валялся в грязи, и странички слегка разбухли от влаги. Земля вокруг была усеяна нашими вчерашними находками. Альбом я спрятала в дыру в кладбищенской ограде, где впервые встретила Генри де ла Беша. Моего французишку. Я уже успела по нему соскучиться. 11. Коварство Черной Жилы После расставания с Генри мне расхотелось искать окаменелости. Он уехал, а отец был вечно занят в мастерской — изготавливал обеденный стол и стулья для сквайра Стока и его супруги. Я совсем перестала ходить на побережье и слонялась по дому без дела. В конце концов матушка, удрученная донельзя моим видом, отправила меня к Гарри Мэю, отцовскому приятелю-рыбаку, узнать, не одолжит ли он нам несколько скумбрий. Нашла я его на Коббе. Он сидел с рыбацким ножом и угрем в руках. Острое лезвие стремительно ударило по морской твари, обезглавив ее, но змееподобное тело вывернулось у Гарри из рук и ускользнуло в воду, словно живое, хотя, по его словам, угорь был уже мертв. Его бездыханное тело теперь, должно быть, лежало на дне морском, среди ила, а жуткая зубастая голова, хищно скалясь, истекала кровью на высоком каменном волнорезе. Гарри страшно злился на себя, и это было видно. Злился и ругался, как пьяные матросы. Некоторые из них, как и угорь, тоже идут ко дну и гибнут. — А ведь он мог бы досыта накормить нескольких человек, — расстроенно заметил Гарри. До того как отсечь морской твари голову, он пообещал угостить меня кусочком, если я захочу. Но угорь аппетита во мне не пробудил — он походил на змею, да и к тому же был скользким, как целое ведро слизней. Так что, когда длинное тело свалилось обратно в море, я нисколечко не пожалела. Но зато никак не могла отвести глаз от головы. — А можно я ее заберу? — спросила я. Гарри взглянул на меня как на полоумную, честное слово! — Ты хочешь… голову? — уточнил он. — Да. Можно? Я и сама не знала зачем, но чутье — то самое, что помогало отыскивать сокровища на берегу, — подсказывало: голова угря мне и впрямь нужна. Возможно, в тот миг я почувствовала себя ученым, как бы сказал Генри. — Ты всегда была чудаковатой девчушкой, но вот чего-чего, а кровожадности я в тебе не примечал. Впрочем, забирай, конечно, только сперва моя жена сварит из нее похлебку. Зайди за головой через пару дней, но учти — останется только шкелет. Вероятно, он имел в виду череп, но поправлять я его не стала. Как раз череп мне и был нужен, а вовсе не зеленовато-черная шкурка, не слой серой слизи, не плотная вязь кровеносных сосудов, пронизывающая всю голову, и не огромные мертвые глаза. Мне хотелось разобраться в строении головы с ее гигантскими зубами и челюстями. Я согласно кивнула и направилась домой. В голове вертелись все новые и новые идеи. Мне доводилось видеть множество рыбьих скелетов, а в траве за кладбищем я находила немало овечьих и коровьих черепов. И по сравнению с обликом живых зверей выглядели они довольно странно. Мне всегда казалось, что у овцы очень маленький рот. Если понаблюдать за тем, как та жует, то кажется, что она лишь легонько подергивает носом, словно младенец, лакомящийся грудным молоком, или моя матушка, жующая хлеб с закрытым ртом. (Не то что Джозеф — он ел так, что было отлично видно кусочки хлеба у него во рту. Они метались, будто комья водорослей в волнах.) Но если повнимательнее рассмотреть череп овцы, становится ясно: длинный ряд зубов начинается аж от огромных глазниц. А иногда в траве удается разыскать нижнюю челюсть, отвалившуюся от черепа. Зубы у овец плоские, как жернова на городской мельнице. А если пощупать свои собственные челюсти, пока что-нибудь жуешь, становится понятно, что они начинаются у самого уха и крепятся на какой-то шарнир, словно крышка сундука. Как соединяются верхняя и нижняя челюсти? И почему распадаются после смерти? Я знала, что череп угря поможет мне найти ответы на эти вопросы. И все гадала, сколько же у него зубов и как широко он может раскрыть пасть. Когда я вернулась домой, матушка сидела на стуле и штопала отцовскую рубашку. Увидев меня, она улыбнулась и подвинулась, приглашая сесть рядом. Я знала, что это значит. Матушка хотела опять завести ненавистный мне разговор. Я остановилась подле нее, но садиться не стала, хотя она выразительно похлопала по сиденью. — Иди ко мне, дочурка. Какая ты уже большая! У меня славные новости! — провозгласила она и попыталась притянуть меня к себе. Я высвободилась из ее объятий, гадая, что же будет дальше. — О, Мэри! Весной у тебя появится маленький братик. Или сестренка. Слава Божьему милосердию! — сообщила она, поглаживая себя по животу. Так вот что у нее за новости. Скоро на свет появится новый человек. Новый рот, который нужно будет кормить. Наверное, у меня вытянулось лицо, потому что матушка поспешно добавила: — Когда у тебя появятся свои дети, ты меня поймешь, Мэри. Я пропустила ее слова мимо ушей. На детей уходит столько денег и времени! Я уже давно решила, что не стану их заводить, — некогда мне. А еще решила говорить лишь о том, что интересно мне самой. — Я сегодня видела, как угрю… морскому угрю… отрубили голову. А тело уползло в море… прямо так, без головы… Так вот, череп я заберу себе. Гарри разрешил. Матушка вздохнула и покачала головой: — О, Мэри… Что с твоей бедной головушкой сделала эта гадкая молния? Какое же ты у меня диковинное создание. Я улыбнулась. Мне нравилось быть странной, нравилось, что все вокруг обыкновенные, а я нет. Еще бы. Ведь я ученый, пускай и втайне. *** В ту неделю погода окончательно испортилась. На побережье обрушились октябрьские бури, да такие мощные, каких наш край не видывал уже много лет. Море было то серым, то черным, то зеленым, то снова черным. Оно ревело, стонало и с силой билось о Кобб. Дождь лил как из ведра. Река Лайм вновь вышла из берегов и устремилась к морю, заполонив собой Кумб-стрит. Отец запретил мне ходить на поиски окаменелостей — причем не только в одиночку, но и вместе с ним! — Особенно теперь, когда ты осталась одна-одинешенька, — подмигнув мне, заметил он. — Да-да, моя маленькая Молния! Не думай, что я не знаю о твоем сообщнике! Как бы там ни было, он уехал и ходить на побережье теперь слишком опасно. Ужасно опасно. Твоя матушка ни за что меня не простит, если я тебя отпущу. Так что будь умницей. Рассортируй-ка лучше для меня все наши находки. Я покажу тебе, как пользоваться зубилом, и тогда ты сможешь сама зачищать наши диковинки. Он поставил передо мной большое ведро с камнями, которые отыскал утром после одной из самых сильных бурь за последние дни. — Вот. Я не могу отпустить тебя в горы, но представь, что они сами пришли к тебе в гости. Поглядим, как ты справишься. А вечером я еще что-нибудь принесу. Бури — наши помощники! Сколько богатств они нам дарят! Значит, снова был страшный обвал и идти туда очень опасно. Но сколько же сокровищ выкинуло на берег! — Нет, Мэри. И не надейся меня переубедить, — сказал отец, заметив мой взгляд. — Тебе со мной нельзя. Оставайся дома. Я дал твоей матушке обещание и не могу его нарушить. Ты же у меня умница. — А можно я схожу к Гарри и заберу у него череп угря? — спросила я. — А то вдруг он подумает, что череп мне больше не нужен.