Поэтому он отправил сына одного. Ничего не зная, делая слепую ставку, самую важную в своей жизни. Он последний раз прижал Тимура к себе, сильно, впервые прямо сказал, что любит – Андрей был не из тех, кто сыплет такими признаниями по поводу и без. Не умел, не приучен был, а тут само сорвалось. Будто чувствовал, что в последний раз. Он наверняка стоял потом на борту и смотрел на удаляющуюся голову сына, едва видную за волнами, сжимая кулаки так, что под ногтями собралась кровь. Он не видел, доплыл ли Тимур до большого корабля, не мог знать наверняка. Он умер с мыслями о том, что вполне мог убить своего ребенка – но и с надеждой, что Тимур остался жив. Тимур же до последнего не хотел покидать отца и прыгать в опасное серое море, но Андрей умел быть настойчивым. Потом уже мальчику стало не до сомнений и возмущения. При всех его навыках и опыте сражаться со стихией оказалось непередаваемо сложно. В бассейне Тимур сумел бы плавать в два раза быстрее – и раз в десять дольше. Но разве можно сравнить? То, через что он проходил теперь, ничем не напоминало комфорт бассейна. Мальчик устал, замерз, он сомневался, что движется в правильную сторону, он слышал рокот грома, который теперь казался пугающе близким… Он готов был сдаться. До корабля его донесло течение, а на плаву поддержал добытый отцом спасательный жилет. Тимура подняли на борт, направили в каюту. Он пытался объяснить, что произошло, но русского языка на корабле никто не знал. От усталости мальчик потерял сознание, потом началась лихорадка, толкнувшая его в беспамятство. Он не успел даже назвать свое имя, сумел только попросить помочь отцу, но этого никто не понял. Корабль, в отличие от «Соная», шторм пережил. Андрей в своем отчаянном, безумном на первый взгляд поступке оказался прав, хотя ему не суждено было узнать об этом. После шторма корабль вернулся в порт, мальчика, так и не пришедшего в сознание, передали в больницу. Через несколько дней Тимур очнулся, ему не сразу, но нашли переводчика. Мальчик помнил свое имя и имена родителей, однако от шока напрочь забыл названия отеля и катера, на котором плыл с отцом. Это замедлило поиск его родных, но потом в документах все же разобрались, Тимура доставили к матери. Им вдвоем еще через многое предстояло пройти. Похороны Андрея, новая жизнь без него, память о том, что он сделал – и вечное сожаление о том, что поблагодарить его уже не получится, что последние годы, проведенные вместе, они потратили на ссоры и пустые обиды. Но Елена и Тимур наконец-то были друг у друга, и это меняло все. Даже теперь, когда Полина получила объяснение произошедшего, внутреннее потрясение не отпускало. То, что это вообще случилось, когда именно случилось – как будто для нее сошлось! Словно ей дали знак, о котором она даже не просила… Отец Гавриил хотел бы сказать ей то же самое, это было видно сразу. Но он ограничился лишь тактичным: – Если вы нуждаетесь в чуде, нужно немного больше веры, чем обычно. Сказал – и ушел, как будто вообще все знал заранее, ничуть не волновался и просто не хотел портить другим сюрприз. А ведь совсем недавно стоял таким же соляным столбом, как Полина! Теперь, когда ее сын нашелся, Елена не хотела задерживаться в отеле. Она словно боялась, что море передумает и заберет его обратно. Полина не осуждала ее за это, не собиралась спорить и напоминать о здравом смысле. Психолог помогала как могла: договорилась о билетах и такси до аэропорта. Сначала предстояло уехать матери и сыну, а через несколько дней вместе с другими погибшими в Россию специальным рейсом должны были доставить Андрея. Поздним вечером Полина проводила маленькую семью, в которой осталось всего двое, но которой еще вчера не было, до ворот. Елена старалась не отпускать сына от себя, держала его за руку. Тимур, наверняка до этой истории колючий, как все подростки, без споров позволял матери все. Он теперь на многое смотрел по-другому. – Спасибо вам, – устало улыбнулась Елена. – За все. – Я на самом-то деле мало для вас сделала. Хотелось бы больше. – Вы сделали достаточно, Полина. Полина смотрела, как они уезжают, и думала о том, как одно чудо способно разнести на части сложную схему убеждений, запретов и ограничений. А еще думала о том, что, когда все это закончится, она вернется в Москву и найдет Майорова. Позвонит ему или даже придет без приглашения. Может, отыщет его в театре, это проще всего. Возможно, она ошиблась и он будет не рад ей. Он уже остыл, отпустил и оттолкнет ее. Но она хотя бы будет знать наверняка – и ей не придется тащить с собой мысли о том, что она все разрушила так бездарно и глупо. Все это будет потом, через неделю где-то, а по ощущениям – через целую жизнь. Сейчас в отеле еще оставались постояльцы, причем самые сложные, те, которые держались за надежду до последнего, не желая признавать ее призрачной. Разговоры с ними опустошали, но Полина была готова к этому, она не собиралась перекидывать ответственность на других психологов. Чего бы она ни хотела сейчас, что бы ни чувствовала, ее личным желаниям придется подождать. Ну а если Марат не сумеет потерпеть хотя бы столько, это тоже важный показатель. Стоять на опустевшей парковке не было смысла, да и день, по сути, закончился. Полина медленно направилась к отелю, когда путь ей неожиданно преградили три охранника. Эти были из местных, давно работавших здесь, и она их несколько раз видела, приветственно кивала при встрече, но на этом их общение заканчивалось. Теперь же они стояли перед ней и даже не собирались притворяться, будто это случайность. – Что-то произошло? – нахмурилась Полина. Пока в ситуации не было ничего пугающего – мало ли, кто их послал! И все же Полине стало не по себе. Она вдруг особенно остро ощутила, как далеко сейчас другие люди, каким тихим отель становится ночью. – Нужно идти с нами, – сказал один из охранников. Остальные двое продолжали мрачно разглядывать Полину. – Зачем? – Надо. – Это не ответ. На сей раз он ответил ей многословно – но по-турецки. Второй охранник усмехнулся, третий остался равнодушным. Они определенно собирались разыграть карту с плохим знанием языка, тут многие этим пользовались. Полина не представляла, действительно они не говорят по-русски или прикидываются, предчувствие беды нарастало. – Кто послал за мной? – Надо идти. Идти как раз не хотелось, но она пока не видела ни одного варианта развития событий, который закончился бы для нее хорошо. За спиной у нее – парковка, открытая площадка, на которой ее легко поймают. Машин в такое время нет и не предвидится. К отелю она точно не прорвется. Любая попытка побега или сопротивления приведет лишь к тому, что пленницу будут держать или оглушат. Хотя бы видимость свободы Полина могла сохранить до тех пор, пока подыгрывала им. – Ладно, показывайте, куда идти, – безразлично произнесла она. Знать бы еще, что им нужно. В последнее время она не делала ничего особенного… Или это из-за импровизированного расследования, которое устроили они с Майоровым? Но это же смешно, они ничего не добились! Почему именно сейчас? Охранники повели ее в сторону от обоих корпусов, и это делало ситуацию еще хуже. Исчезал шанс на спасительный сценарий, при котором Полина действительно получила приглашение от руководства отеля, пусть и очень странное. Аллея вела в темноту – к выходу в заповедник или к морю. Там не говорить хорошо, а прятать тело. Полине все-таки пришлось пойти на отчаянный шаг. В отдалении от корпусов охранники чуть расслабились, считая, что она им подчинилась. Полина только этого и ждала, она резко свернула в сторону и скрылась за цветущими кустами. Она направлялась к руинам первого корпуса. Там иногда допоздна задерживались спасатели, от них тоже требовали закончить работу побыстрее. Если бы на обломках оказался кто-то из своих, хоть кто-то, а желательно – Борис, все сложилось бы по-другому… Но она сразу, миновав заросли, поняла, что ее расчет не оправдался. Если бы спасатели задержались, над руинами сейчас горели бы яркие прожекторы, по технике безопасности так положено. Однако там работали лишь рыжие фонари, призванные показать, куда не стоит соваться. Полина остановилась перед руинами и резко обернулась. От кустов уже отделились три тени, стремительно приближавшиеся к ней. Бежать вперед было нельзя. Бежать назад – тоже. Куда ни сунься – везде плохо, Сцилла и Харибда. Полина, только сегодня научившаяся если не верить в чудеса, то хотя бы допускать их существование, оказалась в западне. * * * Рейс перенесли почти на сутки. Марат понятия не имел, почему так получилось, да и не хотел знать. Ему казалось, что причина может быть одна: судьба хочет поиздеваться над ним. Иначе почему это произошло именно сейчас? Обычно он относился к таким сбоям графика иначе – воспринимал их спокойно, а порой и наслаждался. Иногда он снимал отель, а иногда Марату нравилось прогуливаться по гудящему, пульсирующему жизнью зданию аэропорта, слушать уникальную мелодию, которую создает смесь многих языков, наблюдать, как огромные металлические птицы улетают в небо. Но теперь, именно теперь, Майорову хотелось поскорее убраться отсюда. Разорвать связь со страной, словно так можно разорвать и связь с человеком. Прочертить для себя условную линию, за которой все воспоминания можно будет сжечь. Притвориться, что ничего не случилось. И вот произошла задержка рейса. Если это не издевательство со стороны мироздания, то что тогда? Марат и не пытался скрыть свое плохое настроение, поэтому остальные члены съемочной группы потихоньку отсели от Майорова, оставили одного у окна. Он пониже надвинул бейсболку, чтобы его наконец перестали узнавать российские туристы. Он то и дело косился на табло, ожидая, когда строка с номером его рейса очистится от красной отметки о задержке. Только бы улететь. После этого станет легче. Должно! Пока же ему приходилось отбиваться от собственных мыслей, которые окружили его стаей рычащих дворняг. Они пытались втолковать, что взять и уйти – это очень просто. И напиться тоже просто. И улыбаться отработанной улыбкой, что бы ни творилось внутри. Но это все временные меры, вот в чем подвох их простоты. Однажды придется проснуться все с теми же мыслями – или окончательно спиться, но это очень уж сомнительный исход. С другой стороны, ну а что еще ему остается? Ему ж не шестнадцать лет, чтобы топтаться вокруг одной идеи. А было бы шестнадцать – это ничего не изменило бы, он просто надоел бы Полине, и все. Марат уже знал, что выдержит. Если он пережил предательство Ксении и потерю детей, он и с этим справится. Он продолжит двигаться дальше, просто чуть более усталым, чуть более поблекшим, дающим все более желчные интервью. Но при всем этом, возможно, ему станет не больно – или циники просто привыкают к боли, приспосабливаются существовать с ней и уже не замечают. Уйти всегда проще, чем остаться, если в дело вовлечены гордость и обида. Но если все-таки остаться… Тут уже будущее не очевидно. Может произойти что угодно. Сначала Марат думал об этом с раздражением, потом – с легким любопытством. Просто чтобы отвлечь себя, пока на табло горит красным задержка рейса. Мысль приживалась, пускала корни, разрасталась, дополняясь все новыми деталями. Он воспринимал ее как забаву, а потом вдруг поднялся, взял чемодан и направился к выходу из аэропорта. Неожиданно для себя. По пути он набрал номер Катрин. – Ну что еще? – простонала в трубку она. – Теперь ты будешь мне печень выклевывать? Я отвечу тебе то же, что и остальным: я не могу повлиять на авиакомпанию! – Возрадуйся же: я звоню по другому поводу. – Майоров… почему у меня такое чувство, что радоваться я буду недолго? – Потому что у тебя хорошая интуиция, – рассудил Марат. – А я остаюсь в Турции. – Ты… что?! – За свой счет, разумеется. И новый билет тоже за свой счет куплю. – Марат, ты совсем двинулся? – Очень может быть, – согласился он. – Но в Москве я прямо сейчас не нужен, если понадобится что-то доснять, сделаем позже. Сроки не срываются, я скоро прилечу. – Дебил, – заключила Катрин. – Последний раз с тобой работаю! – Ты каждый раз это говоришь. – Ты… ты ведь не собираешься сделать какую-нибудь глупость? – заволновалась она, и этот вопрос задала не продюсер, а та Катя, которую он знал много лет назад. – Нет, Кать. Я собираюсь перестать делать глупости. Мне нужно в отель. – Тогда ты лучше возвращайся, наверно… Он почему-то не сомневался, что она поймет. Из прохлады аэропорта Марат нырнул в густую жару, делавшую воздух тяжелым и как будто осязаемым. Через такую жару нужно было не идти, а плыть, а она, дополненная горячим паром от десятков работающих двигателей, над асфальтом шла волнами. Мир здесь был индустриальной пустыней, которую пытались украсить куцыми деревцами, но ничего толкового из этого не вышло.