– Допустим, я видел вас дольше. Но и за полторы минуты можно многое понять, если знать, на что смотреть. Отец Гавриил подошел поближе и, не спрашивая разрешения, опустился на качели рядом с ней. Полину это напрягло, захотелось уйти, но она осталась. Сама не до конца понимая, почему. Может, чтобы задать вопрос… – Зачем вам это? Ладно Борис, но я вам никто, а Майоров… Вы с ним знакомы вообще? Как вы, не зная ни одного из нас, можете вот так… простите, лезть? – Я знаю людей, этого достаточно. Хотите забавный, но важный факт? Люди смелее всего в детстве. Одному ребенку понравился другой – и он сразу же действует. Подходит и говорит: давай дружить! Образно выражаясь, берет и протягивает сердце, не боясь, что его покалечат или разобьют. – У ребенка нет опыта боли, – указала Полина. – Все верно, в жизни бывает всякое. Ребенок протягивает сердце – и его иногда берегут, а иногда бьют, причем сильно. И чем раньше ребенок получает первый удар, тем тщательнее бережет свое сердце потом, тем осторожнее действует. В какой-то момент он и вовсе перестает пытаться, забывая о том, что свободное, сохраненное, согретое другим сердце – это счастье. – Слишком романтично для меня. Она хотела быть ироничной и этим отпугнуть его. Отец Гавриил не поддался, он выглядел расслабленным, как человек, который рассуждает о погоде, а не о чужих судьбах. Кто же воспринимает погоду как личное, в самом деле? – Не думаю. Помните, я просил не тревожить Бориса? Это потому, что я знаю, какой он. Он с вами будет счастлив вспышками, а в остальное время вам обоим будет плохо. Что же касается Марата Майорова… Я не мог не обратить на вас внимание, когда вы были вместе. Вот и все мое дело. – А это не попытка свести меня с Майоровым, чтобы я не приставала к Боре? Если так, имейте в виду: я дисциплинированно держусь подальше от бывшего. И дальше буду, с Майоровым или нет. – Похвально, но все же… Разве в глубине души вы не понимаете, о чем я говорю? Это она как раз понимала. Про схожесть характеров, про родство душ. Она сама снова и снова проговаривала такое женщинам, которые обращались к ней за помощью. Но как очередь дошла до нее, оказалось, что давать советы проще, чем следовать им. – Да не вышло бы из нас образцовой семьи… – А кто говорит про семью? – удивился отец Гавриил. – Вы б хоть парой себе побыть позволили! – Э… Разве это не считается жизнью во грехе? Вы не должны такое порицать? – Ложь и осознанное прикармливание несчастья я порицаю больше. – Не нужно это ему… Ну где я, а где он? Полина попыталась перевести разговор на Майорова, но священник быстро сообразил, что она делает, и не позволил. – Это уже не вам решать. Внешность, статус, возраст – все это мы не увидим глазами другого, а свое мнение на него перекидывать не надо. Что вас на самом деле тревожит, Полина? – Что я уже ничего не смогу ему дать, – прошептала Полина. За этой короткой фразой таилось признание, от которого Полине и самой хотелось бы убежать. Она слишком хорошо помнила, как любила когда-то Бориса – беззаветно, открыто. Она не стеснялась этого чувства, ей хотелось рассказать о нем целому свету. Она пообещала Борису, что никто не сможет любить его так, как она, и это было правдой. Она, хоть уже давно не была ребенком, открывалась, не боясь. А теперь что? Так не получится, страшно, и шрамы эти внутри – после той, первой, уже отгоревшей любви. И чужая земля. И слишком поздно… Рядом с Маратом нужно было все это признать, и Полина сразу чувствовала себя какой-то дефективной. Отец Гавриил не был впечатлен. – Ох уж мне эти солидные взрослые люди… Столько проблем на ровном месте придумать! В итоге глушите мыслями чувства и страдаете от этого! – Что делать? Страдание – часть жизни, – усмехнулась Полина. – Для меня любить – это отдавать. А дать ему столько, сколько он заслуживает, я уже не могу. – Полина, милая… Вы здесь столько дней работали с людьми, а не увидели самое главное. Думаете, те, кто потерял тут близких, размышляют, насколько совершенными их близкие были? Какими красивыми, престижными, как много им давали? Нет. Выжившие думают только о том, что все бы отдали, лишь бы вернуть потерянных. Любыми! Некрасивыми, злыми, грешными – но вернуть! А нельзя, уже нельзя, и дальше придется идти без них. Вот что прерывает любовь, единственная достаточно сильная черта, а не набор характеристик, которые вы там себе придумали. Полине хотелось, чтобы он был прав. Она допускала, что он действительно прав, только вот принять это не получалось. Жить без ограничений страшно, смириться с назначенным себе приговором проще. Она ведь уже неплохо изучила Марата, знала, что он легко вспыхивает – потому и разозлился, потому и уехал. Но его настоящие чувства куда глубже и крепче. Если она найдет его в Москве, если хотя бы позвонит и позовет – он ответит… Но она не позвонит. – Знаете… Счастливая любовь, не обреченная, – это чудо. А чудес не бывает. – Эх, дети, – тяжело вздохнул отец Гавриил. – Все-таки легче с вами, когда вы маленькие и верите в Деда Мороза, хоть и язычество это знатное. Куда хуже, когда вы вбиваете себе в голову то, что взросление вас принципиально изменило. Обсуждение ее ошибок Полине надоело, она решила, что пора сменить тему: – Давайте лучше вместе сделаем что-нибудь полезное. Мне нужно поговорить с Еленой, сказать ей, что пришла пора уезжать. Буду признательна, если составите компанию. Отец Гавриил мгновенно прекратил улыбаться, и Полина прекрасно знала, почему. За все эти дни они оба не раз пытались поговорить с Еленой, но толку не было. Она все так же приходила на берег, спокойная, смиренная, с одной ей понятными молитвами. Она не отказывалась от разговоров, но и психолога, и священника слушала со спокойной мудростью древней старухи. Она никогда не плакала, никого не обвиняла, она больше не повышала голос. Она была монахиней в изгнании и этим аскетизмом, похоже, спасала себя. Теперь это должно было измениться. Руководство отеля мягко, но настойчиво вышвыривало из номеров всех, кого могло. Началось это с бригады киношников, следом за ними теперь отправлялись туристы, у которых не было веских причин жить здесь. К таким относилась и Елена. Ее муж умер, его тело перевезли в город, чтобы хранить в достойных условиях. Ее сын считался погибшим по умолчанию: специалисты, обследовавшие «Сонай», установили, что выжить там было невозможно, просто из-за течения удастся найти не все трупы. Чтобы запустились необходимые бюрократические процедуры, поиск тел решили опустить и просто выдать родным свидетельства о смерти. А личные молитвенные ритуалы Елены и ее абсолютное, всепоглощающее горе, от которого она спасалась на берегу, вообще никого не интересовали. Полина понятия не имела, как Елена отреагирует на эту новость. Могла остаться такой же ледяной статуей, если она уже мысленно похоронила себя вместе с родными. Это вполне вероятный исход, потому что она признавала смерть сына, она не спорила с результатами экспертизы. Но если признание было поверхностным, просто чтобы от нее отвязались, Елена могла и сорваться – ее истерика над телом мужа показывала, на что она способна. Так что Полине было даже проще от того, что священник сейчас рядом. Хотя он, несмотря на все молитвы Елены, не стал для нее особенным авторитетом. Похоже, ее личный ритуал покаяния допускал лишь прямое обращение к Богу. Но отец Гавриил был достаточно умен и деликатен, чтобы не отчитывать ее, не поучать, а позволить ей справляться с болью как получится. Она и сегодня была на берегу, в дальней части пляжа. Она уходила туда, когда в море купались другие отдыхающие. Сейчас Елена осталась одна – видимо, остальные побыли на пляже недолго, не выдержали, ушли. А она продолжила стоять на коленях, глядя на море так безмятежно, будто оно ничего у нее не отняло. Когда Полина и отец Гавриил подошли ближе, она не посмотрела на них, сказала только: – Здравствуйте. Они не могли вывести ее из себя даже частыми визитами и разговорами, которые наверняка казались ей бессмысленными. На фоне того уровня страдания, которое она пережила, это представлялось такой мелочью. Муж будет в земле, сын останется в море, а она одна застыла между ними, как призрак… – Елена, как вы? – тихо спросила Полина. Священник остался на шаг позади и позволил говорить ей. – Все как прежде. Я еще не закончила. – Понимаю… Елена, отель пора покидать. Не только вам, все уезжают теперь… – Я заметила, – кивнула Елена. – Я ждала, что мне об этом скажут. Мне обязательно уехать сегодня? Похоже, буря прошла стороной, не начавшись. Елена даже не собиралась срываться, свой отъезд она воспринимала лишь как смену места. Полина не сомневалась, что ее собеседница и в Москве продолжит свое покаяние. – Нет, не обязательно, – ответила Полина. – Вы можете пробыть здесь еще два дня. Или можете уехать раньше, если захотите. – На одного человека, наверно, легко найти билет… На троих было сложно, да еще и рядом. А на одного всегда остаются… Я побуду здесь, если можно. – Конечно, я… Психолог не успела договорить: отец Гавриил опустил руку ей на плечо и сжал с такой силой, что стало больно, хоть и не слишком. Полина просто не ожидала такого, замолчала от удивления, хотела обернуться к нему и спросить, что он устроил, но этого не понадобилось. Над пустым, укрытым холмами пляжем пролетел высокий, еще не сломанный временем мальчишеский голос: – Мама! И вот тогда Елена изменилась. Она, только что умиротворенная, безразличная ко всему, будто в другом мире живущая, вскочила на ноги. Она сорвалась с места, она бежала так быстро, что казалась огромной белой птицей, парящей у самой земли. Это для Полины прозвучавший голос был незнакомым, Елена узнала его мгновенно. Она бежала – а навстречу ей бежал высокий, нескладный, как многие подростки, мальчик. Они встретились на середине пляжа, и Елена упала перед ним на колени, обнимая, словно пытаясь укрыть своим телом, защитить от всего мира, чтобы уж точно, уж наверняка… Мальчика трясло, он и сам жался к ней, он плакал – и она плакала, нашептывая ему что-то. Они как будто слились в одно существо, они, еще пару минут назад совершенно невозможные, с четко определенной судьбой, вмиг переписанной кем-то. Женщина, которая ждала у моря, и мальчик, которого это море вдруг вернуло. Полина смотрела на них, потрясенная, как будто лишняя в этой реальности. Не может быть, неправильно… Похоже на чудо, но чудес не бывает. Он умер, он никак не мог выжить, совершенно никак! Невозможно. Не бывает. Как же тогда?.. Отец Гавриил, скорее всего, думал о том же, но все эти смыслы он вложил в одно-единственное слово: – Отмолила… Глава 12 Ты лучше возвращайся Уже потом, когда странный, завораживающий момент закончился, Полина узнала подробности этой истории. Чудо все же случилось – однако обошлось без магии и вмешательства высших сил. Тимур выжил благодаря своему отцу. В момент, когда «Сонай» затонул, мальчика на катере не было. Когда налетела гроза, «Сонай» находился далеко от берега. Капитан попытался вернуться, но немаленький катер просто носило по волнам, как хрупкую яичную скорлупку. Команда, дрожащая от холода и ужаса, пыталась убедить таких же напуганных пассажиров, что все под контролем и ничего страшного не случится. На некоторое время гроза поутихла, и верить в это стало чуть легче. Вот только на горизонте клубились темно-фиолетовые, исчерченные белыми жилами молний облака, и Андрей их прекрасно видел. Тогда он и принял решение, на которое способен не каждый отец. Неподалеку от катера, там, где горизонт был почище, показался корабль. Большой, раза в два больше «Соная». У этого судна были шансы выдержать битву со штормом, но капитан к кораблю плыть не захотел. И тогда Андрей надел на сына спасательный жилет, которых всем пассажирам почему-то не хватило, и велел ребенку прыгать за борт. Маленькому мальчику – прыгать в стальные волны моря, которое в любой момент могло снова впасть в ярость. Какой ад полыхал в этот момент в душе Андрея, Полина и представить не могла. Отец не был уверен, что не убивает прямо сейчас собственного сына, что капитан не прав… Если бы Тимур погиб, а катер выстоял морскую битву, Андрей вряд ли смог бы с этим жить. Такое решение не дается легко, перед ним всегда идет мучительная, сводящая с ума сомнениями борьба. У Андрея же не оставалось времени взвесить все аргументы – шторм возвращался, нужно было ловить недолгие минуты слабых волн. Он знал, что Тимур выносливый, великолепно обученный пловец. Знал Андрей и то, что сам так же хорошо плавать не умеет, он только задержит сына, а скорость стала одним из залогов выживания.