Интерес к переезду в колонию был велик. К тому моменту Земля была перенаселена и некоторые территории стали необитаемы из-за подтопления или зноя. Архитекторы колонии выделили пространство для строительства жилья, которое быстро раскупили. Застройщики успешно пролоббировали вторую колонию, когда стало не хватать места в Колонии‑1. Но Колония‑2 строилась в спешке, поэтому в течение одного века вышла из строя система освещения главного купола, которая задумывалась как имитация земного неба – было приятно смотреть вверх и видеть голубизну вместо пустоты. Когда освещение испортилось, пропала поддельная атмосфера, прекратилась плавающая пикселизация, создающая впечатление облаков, не стало тщательно налаженных, запрограммированных восходов и закатов, голубое небо растворилось. Это не значит, что свет отключился, просто освещение стало жутко неземным: в ясный день колонисты видели вверху космос. Сочетание кромешной тьмы и яркого света вызывало у некоторых головокружение, и неизвестно, была ли причина физическая или психологическая. Хуже было то, что из-за неисправности купольного освещения пропала иллюзия двадцатичетырехчасовых суток. Теперь солнце восходило быстро и в две недели пересекало небосвод, после чего наступала двухнедельная ночь. Стоимость ремонта сочли неподъемной. В какой-то мере люди приспосабливались: окна спален оснащались заслонками, чтобы спать ночами, когда светит солнце. Усовершенствовали уличное освещение для тех дней, когда солнце заходило. Но стоимость недвижимости упала, и те, кто мог, переселились в Колонию‑1 либо в недавно отстроенную Колонию‑3. Название «Колония‑2» вышло из употребления; все окрестили ее «Градом Ночи». Здесь небо было всегда черным. Я вырос в Граде Ночи. Мой путь в школу проходил мимо дома, где провела детство Оливия Ллевеллин, писательница, которая ходила по тем же улицам двести лет тому назад, неподалеку от первых лунных переселенцев. Этот домик на усаженной деревьями улице когда-то был симпатичным, но сам квартал переживал упадок еще с детских лет Оливии Ллевеллин. Дом пришел в запустение – половина окон заколочены, повсюду граффити, но памятная табличка у двери сохранилась. Я не обращал внимания на дом до тех пор, пока моя мать не поведала мне, что назвала меня в честь второстепенного персонажа из романа «Мариенбад», самого известного произведения Оливии Ллевеллин, которое я не читал. Я вообще не любил читать в отличие от моей сестры Зои, сообщившей мне, что персонаж Гаспери-Жак совсем на меня не похож. Я решил не интересоваться, что она хотела этим сказать. Мне было одиннадцать лет, когда Зоя ее прочитала, то есть ей было лет тринадцать-четырнадцать. В этом возрасте она уже стала серьезной, целеустремленной личностью, намеренной пре- успеть на любом поприще, а я в свои одиннадцать уже заподозрил, что не стану таким, каким мне хотелось. И я бы не перенес, если бы она сказала мне, что тот другой Гаспери-Жак был, скажем, неотразим и привлекателен, прилежно делал уроки и никогда не промышлял мелкими кражами. Тем не менее я тайком проникся уважением к дому детства Оливии Ллевеллин, испытывая к нему родственные чувства. В нем жила семья: мальчик и девочка с родителями, неказистыми и жалкими, умевшими производить впечатление никчемных людишек. Вся семейка выглядела опустившейся и пришедшей в упадок. Они носили фамилию Андерсон. Родители подолгу просиживали на веранде, негромко споря или глазея на космос. Сын был грубияном и часто ввязывался в драки в школе. Дочь, моя ровесница, любила играть со старомодной зеркальной голограммой на переднем дворике, которая иногда танцевала с ней. И девочка улыбалась единственно лишь, когда она кружилась и прыгала возле дома, а ее голографическое подобие вторило ее движениям. Когда мне исполнилось двенадцать, она училась со мной в одном классе, и я узнал, что ее зовут Талия. Кто такая Талия Андерсон? Она любила рисовать, умела делать сальто назад на лужайке. В школе она чувствовала себя гораздо счастливее, чем дома. – Я тебя знаю, – отрывисто сказала она однажды, когда мы оказались рядом в очереди в столовой. – Ты всегда ходишь мимо нашего дома. – Он по пути, – сказал я. – По пути куда? – Да куда угодно. Я живу в конце тупика. – Я знаю, – сказала она. – Откуда ты знаешь, где я живу? – Я тоже прохожу мимо твоего дома, – ответила она. – Я срезаю угол через лужайку твоих соседей по пути на Окружную дорогу. На краю нашей лужайки стоял экран из листьев. Пройдешь сквозь листву, и ты на Окружной дороге, которая опоясывала все, что умещалось под куполом Града Ночи. Перейди дорогу и окажешься на странной, одичалой полосе, не шире полусотни футов, между дорогой и куполом. Жесткий кустарник, пыль, сорняки, мусор. Заброшенный пустырь. Маме не нравилось, когда мы там играли, поэтому Зоя никогда не решалась перейти Окружную дорогу, всегда поступая как велено, что раздражало. Мне же было по душе запустение, щекочущее ощущение опасности, присущее царству пустошей. В тот день после школы я перешел безлюдную дорогу впервые за много недель и долго стоял, прижав сложенные «домиком» ладони к куполу, вглядываясь в то, что снаружи. Композитное стекло было таким массивным, что превращало все по ту сторону в грезы, далекие, приглушенные, но я видел кратеры, метеоры, пепельную серость. Невдалеке светился матовый купол Колонии‑1. Мне стало любопытно, о чем думает Талия Андерсон, взирая на лунный пейзаж. Талию Андерсон перевели из нашего класса посреди полугодия, и она уехала из нашего квартала. Я не встречался с ней, пока мне не стукнуло тридцать с лишним, когда нас обоих принял на работу отель «Гранд Луна» в Колонии‑1. Я начал там работать через месяц после кончины моей матери. Она болела долго, годами, и в последние дни мы с Зоей жили в больнице денно и нощно, как усталые соратники, стояли на часах, пока наша мама бормотала во сне. Смерть была неминуема и оставалась таковой намного дольше, чем предсказывали врачи. Наша мама работала на почте с самого нашего детства, но в ее последние часы ей мерещилось, будто она снова трудится над докторской диссертацией в физической лаборатории, она бессвязно бредила уравнениями и гипотезой симуляции. – Ты понимаешь, о чем она говорит? – спросил я Зою в какой-то момент. – По большей части, – ответила Зоя. В те часы Зоя сидела у койки, закрыв глаза, слушая слова матери, как музыку. – Можешь мне объяснить? – Создавалось впечатление, словно находишься снаружи секретного клуба, сплющив нос о стекло. – Гипотезу симуляции? Да. – Она не открыла глаза. – Вспомни, как развивались голограммы и виртуальная реальность в наши дни. Если мы уже сейчас способны запускать достаточно убедительные имитации реальности, то представь, какими станут имитации лет через сто-двести? Согласно гипотезе симуляции, не исключено, что вся наша реальность – симуляция. Я не спал двое суток, и мне казалось, будто я грежу. – Допустим. Но раз уж мы живем в компьютере, – сказал я, – кому он принадлежит? – Как знать? Людям, живущим в будущем спустя несколько веков? Внеземному разуму? Эта не общепринятая теория, но о ней частенько вспоминают в Институте Времени. – Она открыла глаза. – О боже, только я тебе этого не говорила. Я устала. Я не имела права. – О чем не говорила? – Об Институте Времени. – Ладно, – сказал я, и она снова закрыла глаза. Я тоже смежил веки. Наша мама перестала бормотать и прерывисто задышала, а промежутки между вдохами-выдохами становились все длиннее. Когда все было кончено, мы с Зоей спали. Она разбудила меня ранним, тускло-серым утром, и мы долго сидели в тишине и благоговении перед неподвижным телом нашей мамы на постели. Мы выполнили все формальности, обнялись на прощание и пошли каждый своей дорогой. Я вернулся домой, в свою тесную квартирку, и несколько дней разговаривал только с моим котом. Были похороны. Опять неподвижность. Мне нужна была новая работа – уже некоторое время я был безработным и проедал свои сбережения – и вот месяц спустя после похорон я очутился в офисе гостиничного отдела кадров на цокольном этаже. Сотрудница – смутно кого-то напоминавшая русоволосая женщина. Меня приняли на должность, обозначенную в объявлении как «гостиничный детектив», с непонятными служебными обязанностями. – Откровенно говоря, – сказал я ей, – мне не совсем понятно, чем занимается гостиничный детектив. – Вопросами безопасности в гостинице, – сказала она. Я поймал себя на том, что забыл ее имя. Натали? Наташа? – Это не я придумала название должности. Вам не придется быть детективом. Вы лишь будете обозначать присутствие безопасности. – Я просто не хочу создавать о себе неверное представление, – сказал я. – Я оставил учебу за несколько месяцев до получения диплома по уголовному праву. – Мы можем говорить начистоту, Гаспери? – Ее черты явно кого-то напоминали. – Будьте так любезны. – Ваша обязанность – обращать внимание на происходящее вокруг и вызывать полицию, если заметите что-то подозрительное. – Это я могу. – В вашем голосе нет уверенности, – заметила она. – В себе я уверен. И не сомневаюсь, что справлюсь. Просто я хочу сказать… ведь с такой работой всякий справится? – Не удивляйтесь, но найти подходящего кандидата трудно именно по части внимательности, – сказала она. – Отвлекаемость – вот проблема. Помните тест в первый день интервью? – Конечно. – Это был тест на концентрацию внимания. Вы набрали высокий балл. Скажите, вы согласны с результатом теста? Вы умеете сосредотачивать внимание? – Да, – ответил я. И мне от этого стало приятно, потому что я никогда не задумывался об этом своем свойстве, но всю жизнь отличался неослабным вниманием. Я не преуспел на многих поприщах, зато пристальность моего внимания была всегда на высоте. Именно так я догадался, что моя бывшая жена завела любовника. Лишь благодаря вниманию. Не было никаких очевидных признаков, лишь едва заметная перемена в… Но вот сотрудница отдела кадров заговорила вновь и вернула меня из прошлого. – Минуточку, – сказал я. – Ведь мы встречались. – Раньше? – Талия, – сказал я. Она изменилась в лице. Упала маска. Когда она заговорила, ее голос зазвучал иначе, менее уверенно. – Теперь меня зовут Наталия, но все верно. – Она помолчала, глядя на меня. – Мы ходили в одну школу, ведь так? – Конец тупика, – ответил я, и в первый раз за все собеседование она искренне улыбнулась. – Я часами простаивала у Окружной дороги, – сказала она, – смотрела сквозь стекло. – Ты бываешь в Граде Ночи? – Никогда, – ответила она. 3 В Граде Ночи – никогда. Фраза обладала приятным ритмом и запала мне в память. Поначалу она часто вспоминалась мне на работе, потому что работа была смертельной тоской. Гостиница претендовала на стиль ретро, поэтому я ходил в костюме старинного кроя и шляпе причудливой формы под названием федора. Я обходил холлы и стоял на страже в вестибюле, обращая внимание на всех и вся, как было поручено. Мне всегда нравилось наблюдать за людьми, но обитатели гостиниц оказались на удивление скучными. Они заселялись и выселялись. Появлялись в вестибюле в неурочные часы и просили кофе. Бывали то пьяны, то трезвы. Приезжали в командировки или семьями на каникулы. Были усталыми или измотанными от переездов. Пытались тайком провести собак. За первые шесть месяцев мне пришлось вызывать полицию лишь однажды, когда я услышал крик женщины в гостиничном номере, но и тогда вызов исходил не от меня: я позвонил ночному администратору, а тот вызвал полицию. Когда санитары увозили женщину, меня там не было. Работа была спокойная. Мои мысли блуждали. В Граде Ночи – никогда. Как здесь жилось Талии? Очевидно, не блестяще, это и дураку понятно. Одни семьи лучше других. Когда ее семья переехала из дома Оливии Ллевеллин, туда въехала другая, но от этой семьи у меня осталось лишь впечатление неопрятности. В гостинице я встречал Талию лишь от случая к случаю, она проходила мимо по вестибюлю, направляясь домой после работы. В те дни я обитал в безликой квартирке в доме с такими же безликими квартирками на самой окраине Колонии‑1, настолько близко к периферии, что купол едва не касался крыши здания. Порой темными ночами мне нравилось переходить улицу к периферии, смотреть сквозь композитное стекло на мерцающую вдалеке Колонию‑2. Моя жизнь в те дни была такой же безликой и стесненной, как квартира. Я пытался не думать слишком много о матери, спал днями напролет. Мой кот всегда будил меня под вечер. На закате я принимал пищу, которую вполне можно было назвать либо ужином, либо завтраком, облачался в униформу и шел в гостиницу, чтобы семь часов глазеть на людей. К тому времени, когда моей сестре Зое исполнилось тридцать семь, я пробыл в гостинице уже полгода. Зоя работала физиком в университете и занималась технологиями квантового блокчейна, непостижимого для моего ума, хотя Зоя несколько раз добросовестно пыталась мне его объяснить. Я позвонил ей, чтобы поздравить с днем рождения, и за мгновение до того, как она подняла трубку, меня осенило, что я не поздравил ее с пожизненным контрактом. Когда это было? Месяц назад? Я почувствовал знакомые угрызения совести. – С днем рождения, – сказал я. – И мои поздравления. – Спасибо, Гаспери. – Она никогда не цеплялась за мои промахи, и я не мог понять, почему мне от этого так гнусно. Осознание того, что меня терпят по доброте душевной, причиняло мне тупую боль. – Как тебе живется? – В тридцать семь? – Голос у нее был утомленный. – Нет, на постоянной ставке. Какие ощущения? – Ощущение стабильности, – сказала она. – Какие планы на день рождения? Она помолчала. – Гаспери, – сказала она, – ты бы мог прийти ко мне на работу сегодня вечером? – Конечно, – ответил я. – Разумеется. Когда она просила меня зайти к ней на службу? Всего лишь раз, только поступив на работу. Университет находился неподалеку от моей квартиры, но представлял собой совсем другой мир. Сколько же я ее не видел? Несколько месяцев, осознал я. Я взял на работе больничный, потом повалялся на диване, наслаждаясь нечаянной свободой. Мой кот Марвин грузно запрыгнул мне на грудь, вытянул лапы и завалился спать, урча во сне. Передо мной сверкала россыпь праздных, многообещающих вечерних часов. Я стащил с себя Марвина, принял душ, прилично оделся, зашел в булочную и купил четыре кекса «Красный бархат», надеясь, что Зоя все еще обожает их. К семи вечера на дальнем конце купола в оранжево-розовых лучах садилось солнце. Я прожил в Колонии‑1 всего год, так что подсветка купола все еще воспринималась мной как театральная декорация. Достаточно ли будет кексов? Может, прикупить цветов? Я взял букет неброских желтых растений и к семи часам стоял у ворот Института Времени. Для сканирования радужки я снял темные очки и неуклюже продержал их в руке на протяжении шести сканирований, когда нашел Зою, которая ходила взад-вперед по своему кабинету. Она не выглядела как женщина, отмечающая день рождения. Зоя рассеянно взяла цветы, и по тому, как она положила их на стол, я понял, что она забыла про букет, как только выпустила его из рук. Мне подумалось, а вдруг она с кем-то рассталась, но личная жизнь Зои всегда была запретной темой.