Я остался в комнате один, но один – это недостаточно сильное слово. Я не был знаком ни с кем в этом столетии, и то обстоятельство, что мне приходилось испытывать такое раньше, нисколько не облегчало мое одиночество. На мгновение я забеспокоился за Хезлтона, но потом вспомнил, что мой сокамерник давно умер в преклонном возрасте. В изумлении я подошел к окну и посмотрел на море зелени. Ферма простиралась почти до горизонта; в солнечных лучах сельхозроботы медленно переползали с поля на поле. Вдали я увидел шпили Оклахома-Сити. Небо слепило синевой. 5 Фермой владели и заправляли Клара и Мариам – престарелая пара. Им было под девяносто, и они провели здесь всю жизнь. Они рады щедрому постояльцу, сказали они в первый вечер за ужином из соленого пирога со свежайшим салатом, какого я не пробовал десятилетиями, и не станут задавать мне лишних вопросов. Превыше всего они ценили частную жизнь. – Спасибо, – сказал я. – Ваша сестра оставила нам ваши документы, – сказала Клара. – Свидетельство о рождении и тому подобное. Хотите, чтобы мы обращались к вам по имени в документах? – Зовите меня Гаспери, – ответил я. – Пожалуйста. – Хорошо, Гаспери, – сказала Клара, – если вам понадобятся документы, они – в голубом шкафу у двери в коридор. В первые годы я вообще не выходил с фермы, но опасался, что когда-нибудь придется. Когда Мариам заболела, Клара отвезла ее в больницу, но кто отвезет Клару? Им было под девяносто. «Моим первым заданием в Институте было дело двойника», – рассказывал мне Ефрем в другой, непостижимой жизни. «Согласно нашей лучшей программе распознавания лиц, одна и та же женщина появлялась на фотографиях и видеозаписях, сделанных в 1925 и 2093 годах». Когда я задумывался о выходе с фермы, мне чудились камеры слежения, захватывающие мое лицо и посылающие сигналы тревоги сквозь века, агенты Института Времени, прибывающие на расследование, череда ужасов. Я переговорил с Кларой, которая деликатно навела справки у соседа, у которого нашелся друг с полезными связями, и вскоре я лежал навзничь на кухонном столе, и мне делали лазерное моделирование лица и перекраску радужки. Когда наркоз улетучился и я сел, хирурга уже не было. – Виски? – предложила Мариам. – Будьте добры, – ответил я. – У вас совершенно другая внешность, – сказала Клара, протянув мне зеркало, и у меня отвисла челюсть. Внешность у меня действительно совершенно изменилась. Но свое лицо я узнавал. 6 В конце того же месяца я обнаружил скрипку. Она оказалась очень старой, в футляре в самом дальнем углу стенного шкафа. Мариам долго на ней не играла. Клара организовала уроки у соседки. – Ее зовут Лина, – сказала Клара по дороге. – Она играет на скрипке всю жизнь, насколько я понимаю. Прибыла сюда тем же манером, что и вы, если вы улавливаете, о чем я. Я посмотрел на нее. Ей было уже девяносто два, но ее профиль был по-прежнему хорошо вылеплен. Глаза – непроницаемы. – Я понятия не имел, – сказал я. Наверное, в этом прозвучали нотки упрека, потому что Клара задержала на мне свой спокойный взгляд на пару секунд. – Знаете, я уважаю частную жизнь, – сказала она. – Равно как и она, судя по всему. За тридцать лет она почти не покидала ферму. Мы припарковались у фермы – серого уродства в духе кубизма, – из которого получилась бы гостиница. Я вспомнил слова Зои перед ее уходом четыре года назад: «Обживайся. Познакомься с соседями». И недоумевал, почему я так и не научился правильно толковать сказанное ею. Я вылез из грузовика на ослепительное солнце. Дверь распахнулась, и из дома вышла женщина моих лет, чуть за шестьдесят. – Доброе утро, Гаспери, – сказала Талия. 7 – Твоя сестра вовремя вытащила меня, – поведала мне Талия. – Она пришла в гостиницу однажды вечером, видимо, после выхода из тюрьмы, и сказала, что полиция завела на меня дело по поводу разглашения секретных сведений. – Справедливости ради надо сказать, что у тебя была привычка разглашать секретные сведения. – Мы сидели на веранде дома, где она жила, а между нами лежали наши скрипки. – Я вела себя опрометчиво. Испытывала судьбу, наверное. Она сказала, что собирается переселяться в Дальние Колонии, и настоятельно советовала мне лететь с ней, но Дальние Колонии имеют договор с Луной о выдаче преступников, так что по прибытии туда она предложила, чтобы Дальние Колонии не были моим конечным пунктом назначения. – И это было тридцать лет назад? – Двадцать шесть. Я видел след, оставленный четвертью века, прожитой на ферме – ее кожа потемнела на солнце, а она преисполнилась спокойствия. – На что они похожи? – спросил я. – Дальние Колонии? – Они прекрасны, – ответила она, – но мне не понравилось жить под землей. 8 Не прошло и года, как мы с Талией поженились, а когда Клара и Мариам умерли, они оставили нам ферму. За прошедшие годы, вечерами играя с женой на скрипке, занимаясь стряпней, прогуливаясь по нашим полям, наблюдая за движениями роботов, сидя на веранде и созерцая воздушные суда, взлетающие, как светлячки, на горизонте над Оклахома-Сити, я пришел к выводу: кое-чего Институт Времени так и не уразумел. Если появится неопровержимое доказательство того, что мы живем внутри симуляции, то правильной реакцией на эту новость должно быть: «Ну и что с того?» Жизнь, прожитая внутри симуляции, все равно остается жизнью. 9 Пошел обратный отсчет. Я чуял это, исходя из опыта жизни. Скоро, догадывался я, мне суждено поехать в Оклахома-Сити и начать играть на скрипке в терминале к 2195 году. Я знал это, ибо помнил из интервью, что моей жене предначертано умереть первой. 10 Тихонько в ночи от аневризмы в семьдесят пять. 11 Когда Талии не стало, я подолгу просиживал каждый вечер в одиночестве на веранде, глядя на воздушные суда, взлетающие над отдаленным городом. Мой пес Оди лежал рядом, положив голову на лапы. Поначалу я думал, что оттягиваю переезд в город, потому что люблю ферму, но однажды ночью меня осенило: меня манят эти огни. Спустя столько лет мне снова захотелось находиться среди людей. – Я возьму тебя с собой, – пообещал я Оди, и тот завилял хвостом. 12 Кто-то – кто угодно! – в Институте Времени должен был догадаться, учитывая уровень их интеллекта, что на самом-то деле аномалией был я. Нет, это не так. Я спровоцировал аномалию. Каким образом никто не догадался, что я брал интервью у самого себя? Благодаря документам, созданным Зоей, по бумагам меня звали Алан Сами, и я родился и прожил всю жизнь на ферме в пригороде Оклахома-Сити. Я наблюдал за аномалией из терминала. Однажды октябрьским днем в 2195 году я играл на скрипке, рядом лежал мой пес, и я почти одновременно увидел двух человек. Оливия Ллевеллин шагала по коридору, волоча за собой серебристый чемодан. Она не заметила человека, шагающего ко мне в нескольких метрах впереди нее, а я заметил. Он только что вышел из подсобного помещения. Когда он шагал ко мне наперерез Оливии Ллевеллин, у него за спиной заколыхался воздух. Он ничего не заметил, поскольку был сконцентрирован на мне и был несколько взволнован; это же было его первое интервью для Института Времени.