Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 22 из 86 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Это был не вопрос, и хотя греться в сауне Саше совсем не хотелось, она пошла следом за Греве. Именно здесь, в женской сауне под Редерхёугеном Сири обычно собирала свою обширную корпорацию – женщин, успешных в политике, культуре и экономике. В последние годы приглашали порой и Сашу. Ей, по мнению Сири, весьма нелишне иметь такой женский кружок в качестве противовеса «эгоцентричным и одержимым манией величия» редерхёугенским мужчинам. В бане Саша внимательно слушала рассуждения о том, как ляжет пасьянс при назначении министров в новом правительстве, истории про импотентов-хвастунов и про «открытые» браки, разъеденные ревностью, все это были излюбленные темы Сириной «корпорации». Глаза у женщин так и горели злорадством. Саша разделась и быстро приняла холодный душ. Сири Греве уже сидела нагишом на верхней лавке, скромно и естественно; она плеснула ковш воды на раскаленные камни, пар мгновенно устремился к потолку, и в течение нескольких секунд даже дышать было трудно. – Ну, Саша, – сказала Сири, – что стряслось? Саша начала пересказывать подробности из истории болезни, прочитанной в Блакстаде. Вся штука в том, что Саша понятия не имела, до каких пределов распространяется Сирина лояльность. За годы «банных» встреч они, конечно, сблизились и стали вроде как подругами, и здесь, в бане, Сири без стеснения посвящала Сашу в свои проблемы с любовниками («этот начальник в постели был на тройку, слишком развязный для того, чтобы кто-нибудь рискнул научить его, как занимаются любовью»). После развода с известным финансистом – он постоянно ее обманывал, и в конце концов терпение у Сири лопнуло – любовников у нее было много. Одновременно она являлась оруженосцем и ближайшим соратником Улава Фалка, семейству которого Греве служили уже в третьем поколении. Улав платил ей жалованье, а Саша прекрасно понимала, что очень мало кто готов не раздумывая перерезать пуповину, связывающую его с благодетелями. – Опекунский совет… – глядя в пространство, медленно проговорила Сири, когда Саша закончила рассказ. – Я не специалист в этой области, но, помнится, несколько лет назад был принят новый, модернизированный закон об опеке, который в большей степени учитывает интересы нуждающихся в опеке и основан на ратификации конвенции ООН о правах инвалидов. Главный момент таков: тот, кого берут под опеку, должен дать письменное согласие. Однако, разумеется, существуют исключения, и тогда можно в судебном порядке лишить человека правовой дееспособности. – Вот именно! И я хочу выяснить, что произошло, когда бабушкино дело поступило в Опекунский совет. – Думаешь, Вера могла находиться под опекой? – спросила Греве, прислонясь к спинке скамьи из древесины магнолии. – Не знаю, – тихо сказала Саша. – Я знаю только одно: что-то здесь не так. Адвокатом нашей семьи был тогда твой отец, помоги мне отыскать документы, из которых видно, что именно случилось в ту пору. Может, в архиве твоего отца что-то сохранилось, как думаешь? Сири Греве провела ладонями по гладкому лбу, потом по щекам. – Не могу, – вздохнула она. – Начав работать с САГА, я первым делом подписала некий документ. Отец с детства внушал мне: ты можешь в корне не соглашаться с Фалками, можешь возражать им, можешь даже выругать их без свидетелей, если надо. Но не можешь ни под каким видом нарушить обязательство хранить тайну. Саша посмотрела Сири Греве прямо в глаза. – Я – одна из Фалков. – Но здесь налицо определенные разногласия меж двумя Фалками. Ты знаешь, что я хочу тебе помочь, Саша. Между нами, девочками, верно? Могу встретиться с Улавом и обсудить с ним твое дело. – Нет, – сказала Саша, чувствуя, как внутри все кипит. – Об этом ты не скажешь папе ни слова. – А почему ты думаешь, что я соглашусь пренебречь лояльностью к Улаву? Хитрая лисица, эта Сири Греве. Саша почувствовала, что у нее горят щеки. Если она хочет добиться своего, надо отыскать в себе толику отцовской беспощадности. И толику бабушкина чутья на тайны. – Помнишь, Сири, что, как ты сама говорила, было в твоем разводе хуже всего? Не деньги, не ощущение неудачи, даже не дети, – сказала Саша. – А то, что ты не знала о его изменах. – Как всегда, она не упомянула имя бывшего мужа Сири, он «тот, кого    нельзя называть». – Ощущение, что тебя обманули. Вот так же сейчас чувствую себя я. Стою на трибуне, как идиотская марионетка, и произношу торжественные речи о необходимости знать историю, а сама даже историю своей семьи не знаю. Сири Греве смотрела на нее большими глазами. – Это очень разные вещи… – Нет, – перебила Саша, – я не закончила. Ты собираешь тут, в бане, синечулочниц-феминисток. Прекрасно. Но как насчет истории одинокой писательницы, чью рукопись могущественные мужчины конфискуют, а ее самое заставляют молчать, разве это не история утеснения? Я не знаю, что произошло с Верой, и в семидесятом, и теперь, Сири, не знаю, но выясню. – А Улав?… – Папа считает, что Верина история направлена против семьи. Но это ошибка. Честность всегда лучше, чем подковерные тайны. Греве улыбнулась, в глазах ее читались удивление и симпатия. – Ему уже недолго осталось руководить САГА. Начнется новая глава нашей истории, и совсем неплохо быть в хороших отношениях с его преемником? Верно? Если между нами, девочками? – А то, – сказала Греве. – Идем? – Саша спрыгнула на прохладный пол. * * * Помимо двух писанных маслом портретов – отца, Августа Греве-младшего, и деда, Августа Греве-старшего, – в кабинете Сири Греве не было ничего такого: ни честерфилдовских кресел, ни тяжелых дубовых письменных столов. Современные диваны, стулья и письменный стол, все кремовых и кофейных оттенков, освещение – цилиндрические лампы золотисто-желтого цвета. Саша чуяла свежий запах Сири всю дорогу до двери, которую адвокат отперла. Пыльная комнатушка со стеллажами, которые можно было передвигать с помощью ручного маховика. Саша коротко кивнула. Быстрыми решительными движениями Греве вытянула одну полку и, скользнув тонкими пальцами по коричневым корешкам, достала нужную папку. – Ты не первый раз ее достаешь, – заметила Саша. – Понятно, ты всегда знала эту историю. Греве не ответила. – Переписка обширная, но полагаю, ты знаешь, что искать. Ты уверена, что хочешь услышать все?
Саша кивнула и потянулась за папкой, но Греве начала читать сама, вслух: – От Опекунского совета, двадцать восьмого мая тысяча девятьсот семидесятого года. «По ходатайству лечебницы Блакстад и ближайшего прямого наследника Веры М. Линн Опекунский совет принял решение о недееспособности сроком на три года. Согласно Закону от двадцать восьмого ноября тысяча восемьсот девяносто восьмого года о признании недееспособности с полным лишением правовой дееспособности, дабы предотвратить, что он или она подвергнут свое состояние или иные экономические интересы риску значительного сокращения…» – Стоп, – сказала Саша, и Греве умолкла. Саше казалось – почва уходит из-под ног, и она подперла голову руками, как делала всегда, когда волновалась. Настолько ее поразило услышанное. «Ближайший прямой наследник». Значит, не кто иной, как Улав ходатайствовал о признании своей матери недееспособной и взятии ее под опеку. Вера, ее бабушка, да, иной раз сумасшедшая, но для Саши еще и великая героиня и путеводная звезда, признается недееспособной; бабушка, сидящая в вольтеровском кресле с романом на коленях; ее Вера под опекой самого близкого человека… – Папа… – пробормотала она, чувствуя, как по спине бегут холодные мурашки. – Конечно, Улав, – сказала Греве без всяких сантиментов. – Мать психически больна и склонна к суициду – как, по-твоему, должен поступить такой человек, как Улав? – Что еще случилось за те три года? – спросила Саша. Она бы охотно поспорила с Греве, но не сейчас. – «Июнь тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Опека продлена на период в два года», – ровным голосом прочитала адвокат. – Но годом раньше Веру выписали из лечебницы! – Впервые Саша не сумела сдержаться. Она дрожала от ярости. Что они творили? – Возможно, вот это немного тебя утешит, – сказала Греве. – Согласно документам Опекунского совета в семьдесят пятом Веру восстановили в правах. И вернули ей собственность – Редерхёуген, Хорднес и охотничий домик. Но об этом мы уже говорили. Что Улав отнял у нее? И как Саше действовать дальше в разысканиях? Она ничего не сказала, но закрыла глаза. Бежать от правды больше нельзя. – Я тебя предупреждала, – сказала Сири Греве. Глава 16. Нам нужен снайпер Сверре шел по лужайке перед главным домом, когда услыхал хлопок. Он вздрогнул. Этот звук всегда возвращал его в тот день на пыльной горной дороге, когда пули ударили по бронемашине, водитель резко затормозил и парни под прикрытием дымовой шашки бросились в канаву и ответили на огонь талибов. Девять лет минуло с тех пор, как он впервые летел над Афганистаном. Каждый день ему недоставало того пронзительного ощущения, когда – после промежуточной посадки в Турции – он проснулся в чартерном самолете, на котором солдат переправляли дальше. Он и сейчас как наяву видел чужой ландшафт внизу, за иллюминатором – опаленные солнцем лоскутные поля, пустыни и снежные горы вдали. Гиндукуш – само название звучало чуждо и романтично, как из приключенческих книг, какие он запоем читал в детстве. Вокруг, вытянувшись на жестких деревянных сиденьях, спали солдаты-товарищи. Он по-прежнему чувствовал растроганность при одной мысли о них, о взводе, о расчете, о напарнике. Звуку, который он только что слышал, недоставало остроты боевого патрона. Может, помповое ружье? Сверре демобилизовался три года назад и все три года жалел. Само собой, на этом настоял отец. Армия, безусловно, хороша для закалки характера, но только на время, особенно если не «желаешь стать пропойцей-майором, завсегдатаем борделей в Южном Судане», так сказал Улав. И подчеркнул, что в Редерхёугене его ждут дела поважнее. Так Сверре стал вице-президентом САГА и занял кабинет прямо под отцовским. С тех пор он мечтал возглавить САГА. Почти каждый вечер Сверре работал, в выходные и в отпуске тоже. На пробежках – и то слушал подкаст о руководстве. Он поставил себе цель: каждый день совершать как минимум один поступок – большой или малый, – который приблизит его к президентскому креслу. В случайности он не верил. Со временем упорный труд и систематичность себя оправдают. Но что-то пошло не так. Отцовский «срок» постоянно продлевался, и Улав вроде как больше внимания уделял другим претендентам. Со смертью бабушки и неопределенностью вокруг наследства ситуация только обострилась. Холодный ветер насквозь продувал тонкую белую рубашку под твидовым пиджаком. На дорожке возле бюста Большого Тура Сверре поскользнулся на замерзшей лужице, упал и некоторое время барахтался, вскрикивая от боли. Меж стволов леска завиднелось море. На причале сидели Сашины девочки в компании мальчиков чуть постарше. Один из них размахивал над головой ружьем. На мысу далеко в заливе била крыльями чайка, явно раненая. – Вы что тут вытворяете? – крикнул Сверре. – Он просто показывал нам, как стреляют из помпового ружья. – Марго кивнула на долговязого мальчишку с ружьем. – А чайка улетела и теперь слишком далеко. – Ты что, не видишь, у чайки кровь! – сердито воскликнула Камилла. – Стрелять в чаек запрещено, – строго сказал Сверре. – Дай-ка сюда ружье. С пристыженным видом мальчик отдал ему ружье. – Птичке больно, – сказала Камилла. По прямой до птицы было примерно метров семьдесят-восемьдесят. Сверре снял твидовый пиджак, вскинул ружье. Чтобы почувствовать себя свободным, больше ничего и не надо. Он прицелился. Давненько не стрелял из помпового ружья, да и вообще не стрелял. Чайка сумела взлететь и сейчас набирала высоту. Все дело в дыхании: вдох, выдох, стреляй, когда в легких пусто, на курок жми мягко. Он выстрелил. Птица упала на склон, так же стремительно, как безжизненная мишень-тарелочка.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!