Джонни подошел к ней. – Вот то, что мы ищем. Начинается тут. Первого октября сорокового года, в этот месяц случилось кораблекрушение. Она думала о письмах из рукописи, между дир. Туром Фалком и адмиралом Отто Караксом, датированных 21.10.1940, «касательно перевозок немецких войск». – Ба! – весело послышалось у них за спиной. Оба вздрогнули и резко обернулись к двери. Высокий морщинистый лоб Ханса Фалка, опаленный солнцем пустыни в последней его поездке на Ближний Восток, отливал бронзой. – Александра Фалк и Джон Омар Берг, – сказал он. – Блистательная пара, если позволительно так сказать. Ты что, выставила своего правого социал-демократа за дверь, Саша? Она вздохнула. – Он в отпуске с девочками в Провансе. Ханс фыркнул. – Когда люди начинают отдыхать по отдельности, брак обычно заканчивается, поверь мне. – Н-да, ты у нас спец по неудачным бракам, – ответила она, – как и по полевой анестезии и курдской борьбе за независимость. Он огляделся. – Что вы ищете? По дороге она много думала о том, как ответить на этот самый вопрос. – Во время SAGA Arctic Challenge я буду рассказывать о бабушкиной жизни и писательской деятельности, так что сейчас меня интересуют подробности последнего рейса «Принцессы». Про работу Джонни ты сам знаешь. – Никогда раньше не видел этого человека, – пошутил Ханс. – Но со времен на Ближнем Востоке до меня дошли слухи, что на него нельзя положиться. Нашли что-нибудь интересное? Саша быстро покосилась на Джонни. – Пожалуй. Нам бы нужен еще часок. – Ни в коем разе! – перебил Ханс. – В главном доме готовят свежую треску. Продолжите завтра. В этом архиве с семидесятого никто не бывал, и, если б не вы, он бы так и стоял нетронутым еще лет сорок пять. Глава 27. Никого нет в живых Джонни спустился к швейцарской вилле. До сих пор фишки ложились в том порядке, как он рассчитывал: Григ отдал ему рукопись, Саша проглотила приманку, историю с компрометирующими материалами о семействе Фалк. И это только начало, он не сомневался. Интерьер столовой у бергенцев был, мягко говоря, многообразный, как в большом городе, где в архитектуре соседствуют друг с другом времена расцвета и упадка. Морское наследие семейства Фалк являло себя на цветастых обоях темными акварелями со шхунами, в тяжелых золоченых рамах, а их упадок и экономические проблемы были заметны по жуткому холоду в доме. На полу по всей комнате разбросаны пастельных цветов детские игрушки, тут же рядом покосившиеся, переполненные икейские стеллажи, забитые романами в стиле магического реализма в изданиях книжного клуба, неприбранный кухонный стол, заваленный недочищенной морковкой и травами, да вдобавок посеревшие бюсты Ленина и Карла Маркса на подоконнике. – Пойду уложу Пера, – сказала Сюнне. Чувствуя легкий запах пеленок, Ханс поцеловал мальчика на сон грядущий, потом подругу в волосы, а затем обернулся к Саше и Джонни. – Тридцать пять лет отец младенцев! – Он развел руками. – Тридцать пять лет. Представляете? – Смахивает на мазохизм, – сказала Саша. – Да уж, Саша, чертовски здорово, что ты приехала, – продолжал он, положив руку ей на плечо. Джонни заметил, что в его аристократичный бергенский лексикон проникла некоторая грубоватость, наверняка сознательный или бессознательный прием выстраивания собственного имиджа. К ним подошел долговязый атлетичный парень в тренировочном комбинезоне, с собранными в хвост угольно-черными волосами, поцеловал Марту. – Сашу ты знаешь, а это Джонни, – представила та. – Это Иван, мой муж, художник по инсталляциям, у него здесь мастерская. Иван молча кивнул. – Как вы, собственно, познакомились? – спросила Марта, она стояла, прислонясь к кухонному столу, с бокалом вина в руке. – Ну то есть ты, папа и Джонни? – В Бейруте. – Ханс по-мужски хлопнул Джонни по плечу. – Я очень быстро сообразил, что этот парнишка создан для большего, чем журналистика. Другие журналисты сидели в основном по гостиничным холлам, а Джон был на поле боя. Тогда как раз случилось одно из этих треклятых израильских вторжений. Южный Бейрут начисто разбомбили. Гуманитарный кризис огромных масштабов. – Ты не боялся? – Марта посмотрела на Джонни. – Конечно, боялся, – учтиво ответил он. – Не слушай тех, кто говорит, что не боялся. Но подобные конфликты на расстоянии кажутся страшнее, чем вблизи, когда ты в их гуще. Марта улыбнулась: – Ты говоришь прямо как папа. – Как там Курдистан? – спросил Джонни, обернувшись к Хансу. – Хуже, чем когда-либо. Помню, однажды на оккупированных территориях Палестины нас посетили норвежские парламентарии. «Так продолжаться не может», – сказали они, увидев, как обращаются с палестинцами. Они не представляли себе, как функционирует регион, ведь так продолжалось шесть десятков лет. А теперь прескверно в курдских районах. Джихадисты захватывают территории. Запад держится в стороне, храбрые курды – единственные, кто стоит между халифатом от Дамаска до Басры, который поддерживает Турция. Джихадисты обстреляли из орудий родильное отделение, мы едва успели спрятать детей в укрытие. – Ханс устало улыбнулся. – Но довольно об этом. Может, поедим? Под хрустальными люстрами вдоль стен столовой стояли сервант из темного лакированного красного дерева и мягкие стулья с вышитыми плюшевыми сиденьями. Марта и Ханс принесли блюда с треской и печеночным паштетом, отварную картошку и масло с петрушкой, разлили по большим стаканам для молока дешевое чилийское красное вино. Муж Марты молча сидел у торца стола. Марта, явно взяв на себя роль хозяйки, похвасталась, что у Ивана скоро состоится выставка в городской галерее, но Ханс с другого конца перебил ее, кашлянув: – Прежде всего я должен довести до вашего сведения печальную новость. Мне только что сообщили о кончине Юхана Грига. Почти все мы знали его, хоть и в разной степени. – Юхан? Умер? – глухо произнесла Саша. – Надпочечники отказали, – продолжал Ханс. – Он давно хворал и вчера вечером случился приступ. Бедняга не успел найти свой антидот. Джонни быстро взглянул на Сашу. Она сидела, открыв рот. – Помянем Юхана. – Ханс поднял стакан. – Добрый друг, отличный мужик и издатель. Он прожил долгую и хорошую жизнь. – За Юхана, – тихо повторили все. Некоторое время царило молчание. – Превосходная рыба, папа, – сказала Марта, остальные кивнули. Ханс тотчас начал рассказывать о сетном лове, о хитростях, каким научился в юности на Лофотенах и в бытность врачом в Северной Норвегии в семидесятые годы. – Вера была родом из тех мест. – Ханс посмотрел на Сашу. – Но у нее было сложное отношение к ним. Ни Улав, ни ты, верно, тоже особо там не бывали? Джонни заметил, что Саша неловко заерзала на стуле. – Ты встречал… – Она помолчала и докончила: – …ты встречал там много людей, которые знали бабушку? – Меньше, чем можно подумать, – сказал Ханс. – Жизнь там была тяжкая, многие рано умирали или уезжали. После войны лофотенские поселки на океане обезлюдели. – Но кто-то ведь ее помнил? Ханс налил еще вина. – Ты знаешь доктора Шульца? – Не получив ответа, Ханс продолжил: – Шульц был пионером, человеком с призванием, легендарным окружным врачом, который вырос в культурно-радикальном ословском обществе, но покинул его, чтобы помогать рыбакам и простому народу на севере. Он был образцом для меня и для многих радикально настроенных общественных медиков моего поколения. – Откуда он знал Веру? – Он лечил ее в больнице в Гравдале, когда она в детстве болела полиомиелитом. – Бабушка всю жизнь приволакивала ногу, – сказала Саша, и Джонни заметил, что она растрогана. – Но умела это скрывать. – Доктор Шульц и его жена, учительница, быстро заметили бабушкину одаренность. И позаботились о ней. Знакомили с книгами, настояли, чтобы она закончила среднюю школу, хотя ее мать и возражала. Они помогли ей уехать на юг. И опекали ее, когда она после кораблекрушения приехала на Лофотены. Глянув через стол, Джонни заметил Сашино любопытство. – В войну Вера жила у них? – Да, по-моему, время от времени. Но все это я рассказывал Улаву, и не раз, только ему вроде как было неинтересно. – А вот мне интересно, – сказала Саша. – Мне хочется рассказать эту историю на конференции. – Ага, – кивнул Ханс. – Значит, вот почему ты копаешься в здешних архивах?