БРЁННЁЙСУНН-САННЕСШЁЭН Вчера я поездом уехала из Бергена и сегодня пишу эти слова уже в Редерхёугене. В архивах я нашла то, что искала. На дворе апрель, погода капризная – то задувает холодный ветер, то по-летнему тепло, повесть продвигается, как пароход по спокойному морю. Все время, пока пишу, я много думаю о том, как воспримут мой рассказ, каков будет отклик норвежской общественности. Об этом, разумеется, думают все писатели. Мы мечтаем о славе и боимся, что критики выставят нас голышом на всеобщее обозрение, пусть даже обыкновенно после этого следует более-менее благожелательное пожатие плечами, а затем забвение. Здесь ситуация иная. Молчания ждать не приходится. Что скажут потомки Тура и Улав? Сейчас, в 1970-м, два-три десятка лет спустя, уже достаточно очевидно, что    «бизнес-предатели» понесли куда более мягкое наказание, чем другие коллаборационисты, если вообще были наказаны. Они не были на фронте, не были палачами с кровью на руках, они «старались, чтобы колеса вертелись», как говаривал некий влиятельный адвокат. Капитал не только с успехом распределяет риски, но и распыляет ответственность между руководством и управляющими, материнскими компаниями и поставщиками. Кого, собственно, наказывать за коллаборационизм «Ганзейской компании»? Они же всего-навсего поступали так, как любой капиталист. Конечно, ситуация еще более пикантна оттого, что в 1949-м, по прямому ходатайству семейного адвоката Греве, Тур был посмертно награжден Боевым крестом с мечом, «за то, что он с огромным личным риском в самом начале 1940 года организовал на побережье Сопротивление». У меня не было выбора, и я поневоле приняла от его имени эту награду на церемонии, но сослалась на внезапное недомогание и покинула торжество сразу после короля Хокона. Медаль я заперла в стенном сейфе в Редерхёугене и никогда ее оттуда не доставала. Но Улав, когда подрос, стал проявлять к этой теме повышенный интерес, и все мои намеки пропали втуне. Однако до подлинной причины, почему все это настолько сложно и трудно, я еще не добралась. Ведь военные преступления не заканчиваются вместе с войной, они отбрасывают длинные тени в мирное время. * * * Уже стемнело, когда мы вышли из гавани Брённёйсунна. Дикие изрезанные берега Хельгеланна, такие красивые тогда, давным-давно, когда я плыла в другую сторону, проступали на заднем плане мрачными кулисами. В тот раз судно было освещенное и манящее, словно казино, сейчас вокруг черная ночь. Начался мокрый снег. Так бывает, когда температура опаснее всего – около нуля. Вот тогда человек замерзает до смерти. Я устроилась на корме, в кафетерии третьего класса, куда Тур наверняка не придет. Сидела, крутила в пальцах перечницу. Если через пять часов Бетси сойдет на берег и предупредит полицию, то нам конец. Рядом раздался голос. – Вера? – сказала официантка. – Рада тебя видеть, – сказала я. – Тебе письмо. – Она сделала книксен и исчезла, прежде чем я успела открыть рот. Быстро глянув по сторонам, я вскрыла конверт. «Встретимся в каюте 31. В.» И всё. Я порвала записку на мелкие клочки и поспешила на главную палубу, где располагалась означенная каюта. Вильгельм отворил, я скользнула внутрь и, когда он снова закрыл дверь, поцеловала его. Каюта была простенькая: две койки наискось друг над другом, чтобы эффективно использовать пространство, лакированный письменный стол у маленького иллюминатора. Каюта как каюта. Я села на нижнюю койку. – Один из коллег не смог поехать, – сказал он, – судно переполнено, так что мне повезло получить каюту. Тень скользнула по его лицу, когда он увидел измученное выражение моего лица. – Что случилось, Вера? Изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, я пересказала все, что услышала в провизионной. – С Бетси надо что-то делать. Время не ждет. Судно покачивалось. Из коридора долетали голоса на моем родном диалекте, и еще один, певучая тарабарщина, на какой изъясняются в Брённёйсунне, диковинная смесь тронхеймского и северонорвежского. Вильгельм смотрел на меня, в его глазах читались нежность и тревога. На секунду я забыла обо всем, но серьезность ситуации тотчас же вернулась. Мы шли курсом на Саннесшёэн. Через несколько часов будем там. – Ты ее знаешь, – задумчиво сказал Вильгельм. – Что ею движет? – Ею? Деньги. В идеологии она ничего не смыслит. – У меня есть деньги. Немного, но кое-что. Две сотни крон, это сколько? Месячный заработок? – Тура нам не переплюнуть, это точно, – уныло сказала я. Вильгельм сидел, закрыв лицо руками. – У нас есть выбор? – Есть другая возможность, – пробормотала я, не зная, верю ли сама себе. – Жди здесь. Ни в одном из салонов первого класса Бетси не было. Наверно, прячется где-нибудь в каюте, пока не причалим. И я принялась обыскивать судно. Сперва пошла на корму, но немецкие военные полицейские остановили меня. Далеко пробраться не удалось. Я поднялась выше, на безлюдную прогулочную палубу, миновала рубку машинного отделения с большими спасательными шлюпками вдоль борта, свернула на ют. Вот она где. Ледяной ветер насквозь продувал мою одежду. На транце трепетал вымпел. – Бетси, наконец-то я тебя нашла. – Вера? – Голос ее звучал неуверенно, вопросительно. – Помнишь, ты рассказывала, что твоему мужу пришлось бежать? – сказала я. – Шестого июля, верно? В этот день вы должны были встретиться с шетландским судном, но вместо этого нарвались на немцев? Она все еще ничего не заподозрила. – Точно. – Так вот, я в тот день работала в управлении порта, – продолжала я. – А поскольку память у меня хорошая, во всяком случае в том, что касается моей работы, я в точности знаю, какие суда выходили тогда в море. Бремангер, так ты говорила? В тот день там не было ни одного немецкого корабля. Они находились южнее, возле Остерёя. Ты соврала, Бетси, и об этом, и обо всем прочем. Оцепенев, она стояла у поручней. Наши глаза привыкли к темноте. За ее спиной я видела кильватерную струю. – Ты доносчица, Бетси, – продолжала я, нарочито спокойно, – сдаешь патриотов за деньги. Теперь вот собираешься в Саннесшёэне сдать меня. Надеюсь, за солидную сумму. Но у меня есть другое предложение. – Помогите! – крикнула Бетси. – Женщина из Сопротивления пытается мне угрожать! Я схватила ее за воротник, но она вывернулась, упала и отлетела к дверце. Я прыгнула за ней, приземлилась ей на ногу. Бетси вскрикнула от боли. Она судорожно брыкалась, я получила пинок в грудь, от которого едва не перехватило дыхание, но я перекатилась на бок и локтем двинула ее под дых. Пенные валы бились в борт, обдавая нас брызгами. Я встала, голова кружилась. Бетси тоже поднялась на ноги. Секунду мы обе переводили дух. Потом я врезала ей по физиономии. Не очень ловко, но она с криком отлетела к поручням. Я пнула ее по голени. – Чертова кукла! – взвизгнула она, когда я схватила ее за горло. – Помогите! В тот же миг она сумела вырваться из хватки, оттолкнула меня, прижала к поручням. Ледяная сталь буравила поясницу. Она нажала сильнее, моя голова и торс уже были над водой. Я думала о винте, что крутился там, внизу. Еще сантиметр-другой, и я рухну за борт, в ледяную воду. Бетси оказалась на удивление сильной. Я отчаянно напрягала мышцы живота, чтобы удержать равновесие. – Сдохни! – крикнула Бетси. Много лет спустя, когда я пишу эти строки, я по-прежнему вижу ее жесткий рот и безумный взгляд, мокрый снег и бурлящую воду за кормой. Отчаянным усилием я высвободила руки, вырвалась из ее хватки, быстро нагнулась, схватила ее и вышвырнула через перила, в море. Море бурлило от винтов, и звука падения я не слышала. Глянула по сторонам. Свидетелей не было. Секунду я всматривалась в кильватерную струю, но Бетси исчезла. * * * САННЕСШЁЭН-БУДЁ Я стояла на пороге, дрожа всем телом, меня бросало то в жар, то в холод, взгляд безумный. Одежда насквозь промокла, кофта порвана. Вильгельм испуганно вскочил с койки. Не говоря ни слова, обнял меня. Я расплакалась. Он молчал. Так оно и лучше. Именно так и надо. Мы долго стояли в тесной каюте, покачиваясь вместе с судном из стороны в сторону. – Бетси Флисдал не предупредит полицию, – в конце концов сказала я. – Хочешь рассказать? – спросил он. – Нет, – ответила я. – Ну и ладно. Что ж, можно и так сказать. Он достал бутылку водки, протянул мне. Я отпила глоток, села рядом с ним на койку, положила дрожащую руку ему на колено. – Она была просто девчонка, – сказала я. – Глупая и наивная девчонка. Но не злодейка. – Ладно, ладно, – утешал Вильгельм.