– Я все это знаю. Ты притащил меня сюда не затем, чтобы сообщить об этом. Сверре набрал в грудь воздуху. – Я предложил Саше и Андреа свой пакет в САГА. Они отказались. Поскольку же я скоро уезжаю в Афганистан, а это заставляет поразмыслить о важных вещах, я решил спросить, не заинтересует ли вас покупка. Поскольку речь идет о продаже прямым потомкам Большого Тура, ограничения не действуют. Если вы можете купить мой пакет, он ваш. Марта кивнула на шкаф. – Мне надо выпить. Он налил. – Я выясню, – сказала она. – В данный момент наличных у нас нет. Это ты прекрасно знаешь. Но, возможно, скоро все изменится. И тогда твое предложение вызовет интерес. – Как же все может измениться? – Когда найдется Верино завещание. Сверре помолчал, склонил голову набок, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. – Завещание действительно пропало, насколько я знаю. А мне нужна гарантия. – Продолжай. – Если что случится, если отец полностью потеряет хватку и сойдет со сцены, я хочу знать, что могу выкупить свою долю в САГА назад, пусть даже я ее продал. Марта посмотрела в прямоугольное поворотное зеркало, потом перевела взгляд на Сверре, печальный, сочувственный. – Стало быть, речь о твоем отце. – Нет, речь очень о многом. – Например? Он недовольно взглянул на нее и заметил, что обстановка для того, что он намеревался сказать, совершенно неподходящая. И все-таки выпалил: – Хочу порадовать тебя. Ты всегда мне нравилась, Марта. – Ты мне тоже, Сверре, – сказала она, положив руку ему на плечо, но какая-то нотка в ее голосе не дала ему почувствовать себя счастливым, даже наоборот. Он долго смотрел на нее; она допила виски. – Ты его любишь? – в конце концов спросил он. – Ты поэтому меня сюда притащил? – Марта повертела хрустальный стакан. – Все это никогда не было ничем таким, Сверре, а что ничем не было, давно миновало. Марта наклонилась к нему, быстро поцеловала и вышла, закрыв за собой дверь. Сверре неподвижно сидел в резном кресле, пока ее запах не улетучился. С террасы долетали оживленные разговоры и веселые детские голоса. Он встал, шаркающей походкой пошел к выходу, словно вдруг состарился. Словно из молодого многообещающего человека в один миг стал древним стариком, не изведав зрелости с ее своеобычной смесью карьерного роста и воспитания детей, словно нехватка женщин и славы была дырой, в которую утекали сила и энергия. * * * Когда он наконец заставил себя сойти вниз, народ уже садился за стол. Пришла и Саша, вместе с Мадсом и дочками. Зять вел нудный разговор с Кристианом Фалком о горных траверсах в Ютунхейме[102], Сверре хмуро кивнул им, прошел дальше. Улава не было видно. В столовой накрыли роскошный стол – красивая кружевная скатерть, цветы, сервиз цвета морской волны, блестящее серебро и высокие старинные канделябры. Большая люстра сверкала хрусталем. Возле стола спал Джаз. Внезапно гул голосов смолк, все повернулись к двери кухни. Там стоял Улав, подняв вверх ружье. «Какого черта отец затевает?» – подумал Сверре. У всех буквально челюсть отвисла. – Дорогие бергенцы! – сказал Улав. – Как всем нам известно, мы гордый род, несущий в себе все лучшее в Норвегии – традиции торговли вдоль нашего длинного побережья и управленческое наследие столицы. Порой это приводит к определенным разногласиям, но сегодня – день примирения. – Со старым ружьем? – удивленно сказал Ханс. – Это ружье марки «Перде», с соответствующим боекомплектом, найдено в маминых вещах на Обрыве. – Улав взглянул на Ханса. – Тур, мой отец, а твой дед, пользовался им, когда в тридцать пятом году вместе с группой английских лордов ездил в британскую Восточную Африку, охотился на антилоп и зебр. Иди сюда, Ханс. Ханс закатил глаза, но встал, подошел к Улаву. – Первоначально я думал подарить его Сверре, бесспорно лучшему стрелку в семье. Остальные кивнули Сверре, который сидел за столом, смущенный и гордый. – Но, с другой стороны, если вдуматься, винтовка попала к нам в семью в то время, когда Тур был женат на своей милой Харриет. Вот по этой причине и в знак нашей доброй воли я хочу вручить ее вам. Приклад гладкий, как бедро женщины… – Папа, – вмешалась Андреа, – винтовка, может, и тридцать пятого года, но, будь добр, выбирай сравнения поновее! – Ладно. – Он провел пальцами по прикладу. – Здесь выгравированы наш сокол и наш девиз: Familia Ante Omnia. Семья превыше всего. Обеими руками он протянул винтовку Хансу. Вокруг Сверре раздались разрозненные аплодисменты, меж тем как молодые девушки в белых блузках подлили гостям шампанского. Сверре удивило, что отцу вздумалось открыто провоцировать бергенцев вечером накануне совета. Винтовка никого из них не интересовала. Многие из детей Ханса были вегетарианцами, сам же он если и держал в руках оружие, то лишь на Ближнем Востоке в бытность молодым радикалом, а тогда оружие направляли против таких, как хозяева Редерхёугена. Словно чтобы еще подчеркнуть тему охоты и оружия, подали жареного молочного поросенка. Сверре положил себе щедрую порцию, хотя есть ему не хотелось. Он пил рюмку за рюмкой и скоро заметил, что мысли текут медленнее, речь потеряла внятность и разговор с соседкой по столу, скромной, хорошенькой и ужасно скучной женой Кристиана Фалка, быстро иссяк. Марта сидела наискось против него, соблазнительная, увлеченная непринужденной беседой с отцом и дядей, изредка посылая мужу, Ивану, затуманенный, преданный взгляд. Сверре выпил еще и почувствовал, что качается за столом, будто плывет. Младшая сестра быстро это заметила и потащила его в коридор, в туалет, где банковской карточкой сделала пару щедрых кокаиновых дорожек. – Хорошая штука, Сверре. Особенно для тебя в твоем состоянии. Это приказ. Через бумажную трубочку он вдохнул порошок, в носу онемело, но в голове прояснилось, и, вернувшись в столовую, он снова стал пить, с кокаином можно было пить дальше, он ведь как чистый авиационный бензин. Ханс встал и постучал по    хрустальному бокалу. Откашлялся. – Н-да, мне часто выпадает подводить итоги, – сказал он. – Но спасибо надо сказать не только Улаву за красивое колониальное ружье, которое он так щедро нам преподнес, – мы должны поблагодарить и Андреа Фалк, здешнюю представительницу вкуса и гедонизма. Твой жареный поросенок тает во рту, как масло… – Трехнедельный младенец! – перебил Эрик Фалк. – Вот что вы едите. Если бы вы хоть посмотрели те же фильмы, что и… – …сегодня мы обойдемся без доклада из Университета Ютуб, Эрик, – снисходительно перебил Ханс и продолжил дифирамб в честь Андреа и хозяев. – Вечером накануне поединка надо вкусно поесть, и этим искусством наши дорогие эстланнские Фалки владеют превосходно… Некоторые здесь знают, что я достиг возраста, когда равно смотришь и назад, и вперед. Вот почему я в сотрудничестве с молодым талантливым биографом решил рассказать о своей жизни и обо всем, в чем мне довелось участвовать, а это немало. Тут Сверре посмотрел на Сашу, которая не поднимала глаз от белой скатерти. Сам он чувствовал, что не мешало бы добавить «бензину», но Андреа не делала поползновений встать. – Биография, конечно, будет без прикрас, – продолжал Ханс, – это я вам обещаю. Если что-то правда, пусть он об этом напишет, даже если и выставит меня в неприглядном свете. Как я понимаю, мой биограф просил и вас внести свой вклад. Надеюсь, вы пошли ему навстречу. Мы все не без греха, однако честность помогает достичь мира в семье, я всегда так считал. Он вздохнул, отпил из бокала. – В этой связи мне хотелось бы сказать несколько слов о человеке, который займет в биографии более важное место, чем кое-кто думает, и которого, увы, с нами уже нет… Вера, милая Вера, – тихо сказал он, меж тем как Улав встревоженно заерзал на стуле. – Вера сыграла решающую роль в жизни большинства из нас. И в моей тоже. Воодушевила меня, когда я был молод, тогда она провела в Хорднесе целую зиму, писала у нас свою повесть о «Принцессе Рагнхильд», пока у нее не отняли все. Он сделал паузу, и Сверре заметил, что отец посерел лицом. – Да, отняли. Все отняли. Ее предали и власть имущие, и те, кто по идее был ей ближе всех. – Он обвел взглядом ословскую родню. – Вера вас не простила. – Остальное подождет до завтра, – перебил Улав. – Будет достаточно времени для твоих творческих рассказов. – Нет, не подождет, – ответил Ханс. – Ведь именно я хорошо ее знал. Все последующие годы я навещал Веру. Сначала в Блакстаде, потом на Обрыве. Я слушал ее рассказы. Да, порой они звучали безумно, эти истории о призраках с затонувшего парохода, которые являлись в туннелях Редерхёугена. Она говорила о няне, погибшей в крушении и блуждающей теперь в темных коридорах под Редерхёугеном с маленьким плачущим Улавом на руках. Вот что она рассказывала, а вы не желали слушать. – Думаю, пора подавать десерт, – сказал Улав и хлопнул в ладоши. – Пока еще не пора, – сказал Ханс. – За два дня до смерти Вера позвонила мне. Подробности нашего разговора я до сих пор никому не сообщал, но, если коротко, она сказала, что хочет передать… точнее говоря, вернуть нам… усадьбу Хорднес. У нее была еще какая-то важная информация, которой нельзя было поделиться по телефону, но которая могла представить проблему наследства в новом свете. Да, можешь скептически смеяться, Улав, но мой биограф поможет мне разъяснить как раз этот вопрос. – Ханс поднял вверх палец, словно стародавний сказочник. – В смысле, если мы не сумеем разобраться в нем на этом неформальном семейном совете. Сверре допил бокал. – Знаешь, Ханс, я с тобой согласен. – Улав любил вывести противника из равновесия неожиданным предложением. – Не будем откладывать до завтра. Давайте проведем этот треклятый совет прямо сейчас. Послушаем, что ты имеешь сказать. * * * Саша наблюдала за этой сценой с растущим неудовольствием. Какой стыд, идиотское фалковское ружье, прислоненное сейчас к комоду под портретом в золотой раме, под серьезным взором Теодора Фалка, и Ханс, открыто выставляющий себя на посмешище перед большой семьей, – все настолько безнадежно, что здесь определенно таится нечто другое. Она сама лишь пригубила вино, а вот взгляды брата и сестры давно уже осоловели, стали расплывчатыми, как и у большинства бергенцев. Что ж, Ханс Фалк, очевидно, планировал на завтрашнем совете раскрыть секреты отношений с Верой и сейчас хотел посеять в родне страх. Он недооценил отца. Но говорил ли Ханс Фалк правду? В самом ли деле он был Вере преданным другом и опорой аж с семидесятого года? Улав сидел в задумчивости, наклонясь вперед, на своем хозяйском месте. Но вот он медленно встал, обошел стол, остановился рядом с ней и наклонился к ее уху. Она почуяла запах его стариковского парфюма. – Ты готова, Александра? Давай полный газ.