– Датчане экспортируют свинину, французы – вино, Норвегия – нефть и лосося. Понимаешь, о чем я? Если б мы воевали и хотели ликвидировать лидера Талибана из дальнобойной снайперской винтовки, я бы, конечно, попросил тебя. Я очень ценю твою работу в Афганистане, Сверре. Сын не ответил. – У нас, у людей, разные природные задатки. Покойный Адам Смит назвал бы это разделением труда. Зря я сначала попросил тебя. – Улав улыбнулся. – Моя ошибка. Сверре мрачно смотрел на отца. Улава бесконечно раздражало, что сын даже не пытается возражать. Сейчас он явно обижен, хотя Улав всего-навсего сказал правду. Но рано или поздно ему придется этому научиться. С ранних лет Улав воспитывал Сверре как будущего наследника. Часто бросал перепуганного мальчонку в холодную воду, тот кричал и трепыхался, как рыбка. Лишь через год-другой он свыкся с суровым воспитанием, но Улав рассчитывал, что сын оценит «приучение к воде», когда станет старше. Увы, этого не произошло. В молодости Улав всегда думал, что уйдет с поста директора САГА и председателя правления фонда в обычном пенсионном возрасте. Но время шло, а он все не находил ни подходящего времени, ни достойного преемника. И поднял пенсионный возраст до семидесяти, о чем и сообщил детям и коллегам. Однако во время пышного торжества по случаю своего семидесятилетия, на котором присутствовали король и премьер-министр, постучал по бокалу и объявил, что после долгих размышлений решил «продлить свой срок». Формально и юридически закон был на его стороне. Как основателю фонда САГА устав давал ему право оставаться у руля сколь угодно долго, без каких-либо ограничений. Ведь без него семья станет еще одной сворой наследников старых денег, вечно сидящих в долгах, с огромной недвижимостью и нулевыми активами. – Это была попытка что-то сказать о человеке, который много для нас значил, – сказал Сверре. – А вовсе не новогодняя речь премьер-министра. Улав обнял сына за плечи. – Новогодние речи гроша ломаного не стоят, чувства в речах норвежских политиков не больше, чем в их публичных отчетах. – Я в политики не собираюсь. – Вот и хорошо, – сказал Улав. – Политики избираются на несколько лет и, отведав чуток афродизиака власти, уходят в забвение. Глянь на список тех, с кем вместе я заседал в правительстве. Все забыты, за редким исключением. А has been[19] политик – зрелище почти столь же печальное, как неудачливая телезнаменитость или спортсмен, ставший наркоманом. Ты, Сверре, из уцелевших, боксер с гранитной челюстью. Станешь руководителем, придется терпеть комментарии и похуже. Когда я был министром обороны, стервятники охотились за мной круглые сутки. Жизнь – это борьба, Сверре, ледяная купель, из которой ты либо выберешься на сушу, либо утонешь. Ладно, идем. Они вышли из раздевалки в коридор. В одном его конце винтовая лестница вела наверх, в башню, где располагался кабинет Улава. В противоположном конце была двустворчатая дверь в библиотеку, где в полном составе соберется семья, чтобы всесторонне обсудить задачи, связанные с кончиной Веры. Сири Греве стояла, прислонясь к шершавой каменной стене. Как всегда, на ней был костюм с юбкой в обтяжку, подчеркивающей длинные ноги, темно-синий цвет красиво контрастировал с волнистыми белокурыми волосами. По ее взгляду Улав мгновенно понял, что есть важные новости. – Сверре, ты иди, а я быстро поговорю с Греве, – сказал он, жестом отсылая сына. Тот, не говоря ни слова, исчез, а Улав по гранитному полу направился к адвокату. Что-то явно не так, как надо. – У тебя плохие новости? – Боюсь, могут возникнуть сложности, – ответила Греве. – Переход наследства легким не бывает, – сказал он, словно пытаясь отсрочить неприятности. Греве отбросила волосы со лба и сказала как отрезала: – Завещание пропало. Улав замер, руки в карманах. Мерзкий вкус во рту, ощущение, что он потерял контроль. Он был готов к тому, что завещание преподнесет неприятные сюрпризы, но никак не ожидал, что оно исчезло. – Завещание так просто не пропадает, – сказал он. – Я полагал, у судьи оно в надежной сохранности? – После семидесятого года Вера Линн действительно хранила свое завещание у судьи, – отвечала Греве. – В таком случае нам надо только получить к нему доступ? – Судья письменно подтверждает, что твоя мать под расписку забрала завещание. – Греве помахала бумагой. – Забрала в тот день, когда совершила самоубийство. Улав потер пальцами кончик носа, потом рот, потом подбородок. – Мама забирает завещание, чтобы затем прыгнуть с Обрыва? – В голове укладывается с трудом, – сказала Греве, – но выходит так. Он засунул руки в карманы, прошелся по лестничной площадке. – Каков здесь worst case[20], Греве? Таков был его всегдашний принцип, его деловой секрет: когда эксперты по атомному оружию или климатологи выступали в САГА с докладами, Улав непременно спрашивал, до чего все может дойти в худшем случае, и соответственно выстраивал стратегии. – Возможно, Вера хотела избавиться от завещания. Но worst case: она составила новое, юридически неоспоримое завещание, учитывающее интересы других ветвей семьи. – Ханса и этих чертовых бергенцев, – проворчал Улав. Ословская ветвь в Редерхёугене, сперва под богемным присмотром Веры, а позднее под его собственным надзором, очень разбогатела благодаря доходам группы САГА. А одноименный фонд вдобавок обеспечил их кое-чем еще более ценным – влиянием. Но надолго ли? – Такие вот дела. – Греве кивнула на библиотеку. – Пора. Идем. Глава 5. Значительные ценности Итак, вопрос в том, где похоронить усопшую, – сказал похоронщик, упитанный краснощекий мужчина средних лет в темном костюме. На сей счет Саша составила себе вполне обоснованное мнение и послушно подняла руку. Четыре дня минуло с тех пор, как она нашла бабушку, и все время, днем и ночью, перед глазами у нее стояла эта картина: тело под обрывом, лежащее ничком, промокший вязаный жилет с гербом, темно-зеленый от воды. Никогда раньше Саша не находила покойников, видела и то очень-очень редко. С собственными травмами она как-нибудь справится. Куда хуже было навалившееся на нее чувство вины. Вера повела себя странно, уже когда Саша задала наивный, дурацкий вопрос, может ли бабушка рассказать о кораблекрушении. И тем же вечером Вера положила конец всему. – В Мемориале на Кладбище Спасителя? – предложил Сверре. – Он уже потерял былой блеск, – буркнул Улав. – Либо переполнен, либо просто вышел у покойников из моды. – Папа, – резко сказала Саша. – Нельзя так говорить. – Отец похоронен на Западном кладбище, – продолжал Улав. – Западное вполне подойдет. Родственное захоронение, никаких вопросов не возникнет. – Я против, – сказала Саша. Все взгляды обратились на нее. Совещание происходило в библиотечном атриуме, светлом, круглом помещении радиусом примерно пять метров. Солнце светило в узкое окно, кольцом опоясывающее помещение, и слепило Сашу. На круглом плафоне – сюжеты библейских Книг Царств. Под окном, до пола из светлого полированного гранита, тянулись стеллажи с книгами, посредине стоял стол и глубокие кресла для читателей, где теперь и расположилась семья. – И с чем же ты не согласна? – спросил Улав. – Я предлагаю устроить мемориал у Обрыва, – ответила Саша. – А ее прах развеять над фьордом. Похоронщик неуверенно глянул по сторонам и записал. – Над фьордом, ну что ж. Улав не удостоил его взглядом, посмотрел на адвоката: – Греве, что на сей счет говорит закон? – Чисто формально это возможно, коль скоро развеивание праха происходит не над плотной застройкой и не над акваторией с интенсивным движением прогулочных судов. Далее похоронщик заговорил о практической стороне церемонии – устроит ли их мореный гроб из вишневого дерева, какую фотографию Веры они предложат для программы прощания, какие музыканты будут играть в церкви и на поминках. – Как насчет «Серебряных мальчиков»? – спросил Улав. – Я хочу, чтобы в церкви пели именно они. Похоронщик замялся: – На хор мальчиков всегда много запросов, и, мне кажется, заполучить их будет трудновато, срок слишком короткий. – Ладно, – с досадой сказал Улав, глянув на «Ролекс-Дейтону» с ремешком цветов норвежского флага. – Я сам позвоню дирижеру. И если у нас возникнут еще вопросы, мой сын позвонит вам. Похоронщик кивнул и поспешил к выходу. Вполне в духе отца – вот так унижать людей, но, долгие годы наблюдая подобные сцены, Саша об этом почти не задумывалась. Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, Сири вовлекла ее в свой круг: формально – любительниц женской бани под Редерхёугеном, а по сути, женщин, настроенных противостоять мужскому засилью в семье. Что бы им и бабушку туда пригласить, она была вполне себе стихийной феминисткой, однако это никому в голову не пришло. Да и сама бабушка при всей ее буйной фантазии вряд ли бы согласилась, а теперь уже поздно. Улав откашлялся. – Цель нашего небольшого совещания – довести до вашего сведения, во-первых, практическую информацию о похоронах, а во-вторых, юридические вопросы, связанные с наследованием. Андреа по-прежнему в Швеции, но постарается приехать как можно скорее.