Папа закатывает глаза и раздувает ноздри. – Что такое «барет»? – спрашиваю я, оторвавшись от книги. Тетя Изабель улыбается, все так же склоняясь над письмом: – Вот оно. – Она указывает на отца. Я гляжу на него вопросительно: – Я думала, тебя зовут Барри. – Ты ошиблась, ягненок, – качает головой тетя. Я обожаю все ее прозвища, но папа недоволен. – Из, ты там роман строчишь? – Нет ответа. – Изабель, я с тобой говорю. – Нет, не говоришь, а насмехаешься. Папа вздыхает и, бормоча что-то о бесполезности переписки, уходит. Я возвращаюсь к книге, но через несколько минут спрашиваю: – Кому ты пишешь, тетя Изабель? – Своему врачу. – Тетя кладет карандаш и поворачивается ко мне: – Письма как бы… сглаживают острые углы в моем мозгу, понимаешь? Я киваю, но не понимаю. Ее вообще очень сложно понять. – Вот что, – продолжает тетя Из, – когда я уеду обратно в Бостон – пиши мне. Тогда увидишь, о чем я. – У меня тоже есть острые углы? – спрашиваю после секундного раздумья. Она улыбается, затем смеется, а я не знаю почему. – Может и есть, ягненок. Но ты пиши в любом случае. Это лучше, чем поддаваться безумию мира. – Она вдруг умолкает и смотрит на дверь, за которой только что исчез папа. – И дешевле, чем таблетки. Звуки возвращаются. Ровный гул автобусного двигателя и голос Арлин, теплый и взволнованный. – Мим, все хорошо? Я не отрываю глаз от мелькающего пейзажа. – Обычно мы делали вафли, – говорю. Короткая пауза. – Вафли, милая? – Каждую субботу. Папа замешивал и взбивал тесто, пока я сидела на шатком стуле и улыбалась. Потом я заливала смесь в вафельницу и… Еще одна пауза. – И? – произносит Арлин. – Что? – Ты остановилась посреди предложения, милая. Последняя фраза тети Изабель эхом стучит в голове: «Дешевле, чем таблетки… блетки… летки…» Таблетки = болезнь. Стиснув зубы, я поворачиваюсь к Арлин и смотрю ей прямо в глаза. Я тщательно подбираю слова, взвешиваю каждый слог. – Думаю, папа хороший человек, поддавшийся безумию мира. Поначалу Арлин не реагирует. Вообще, она явно встревожена, хотя я без понятия, связано это с моим ответом или с моим поведением в течение последних минут. Но потом… глаза ее вспыхивают, и Арлин кивает: – Как и многие другие, милая. Многие поддаются. Какое-то время едем молча, и не знаю насчет Арлин, но как же приятно сидеть к кому-то так близко и не чувствовать неистребимой потребности поговорить. Нам обеим достаточно просто… быть. В этом я сейчас и нуждаюсь. Потому что меня зовут Мэри Ирис Мэлоун, и я не в порядке. 4. «Абилитол» Встречи с доктором Уилсоном начались чуть более года назад. Его многочисленные степени в рамочках заверяли всех вокруг, что он настоящий врач, а не профессиональный клоун, как я опасалась. – Скажи, что ты здесь видишь, Мэри. – Меня не так зовут, док. Или… мои родители вас не предупредили? Губы его изогнулись в скромной улыбке. – Прости, Мим. Так что ты… – Опять неверно, – прошептала я. Доктор повернулся за помощью к моему отцу, но этот колодец уже давненько высох. – Ну хорошо. И как же тебя зовут? – Антуан, – с серьезной миной заявила я. – Мим, прекрати, – вмешался папа. – Ответь на вопросы доктора Уилсона. Большинство моих ровесниц давно перестали отвечать правду и говорят лишь то, чего от них ждут. Но где-то в средних классах, а может, еще раньше я решила, какой хочу быть и какой быть не собираюсь никогда и ни за что. – Мим? – подтолкнул доктор Уилсон. – Можешь сказать, что ты… – Где ваш медведь, док? – прервала я. – Извини, что? – Погодите… только не говорите, что вы безмедведный врач! Он нахмурился и снова уставился на отца. – В приемной доктора Макунди стоял… – вздохнул папа, будто мечтал сказать что угодно, кроме следующего: – …огроменный гризли. Чучело. – Да ладно? – В улыбке доктора Уилсона проскользнуло нечто мальчишеское, узнаваемое. Он думал, что лучше доктора Макунди. Я схватила стопку с чернильными пятнами и пролистала: – Пенис, пенис, пенис… Ух ты, это что, вагина? – Бога ради, Мим! – взмолился папа. Я бросила карточки на стол и выставила перед собой оба средних пальца: – Скажите, что вы здесь видите, док. Папа встал и посмотрел на маму, что тихо сидела рядом, сложив на коленях руки. Она не улыбалась, но и не хмурилась. – Ничего страшного, мистер Мэлоун, – успокоил доктор Уилсон, вынуждая отца сесть. Затем снова повернулся ко мне: – Вспомни, о чем мы говорили, Мим. Вспомни, как важно облекать все свои чувства в слова. Порой проблема кажется несущественной, пока не скажешь о ней вслух. Я закатила глаза: – Я чувствую злость и…