* * * Черных бросил папку, спустил ноги со стола и позвонил заместителю главного врача психиатрической больницы имени Ганнушкина на Потешной улице, узнать, как чувствует себя Олег Сидорович, по прозвищу Раскольников, если он более или менее в порядке, пусть подготовят его к визиту чекистов. Нужна гражданская одежда, куртка, какая-нибудь обувь. Через два часа Черных сидел в подвальном кабинете психиатрической больницы, курил и ждал, когда приведут Сидоровича. Хотелось задрать ноги и положить на стол, но стола как такового тут не было, только тумбочка, покрытая клеенкой. Из мебели три стула, привинченных к полу, и кушетка, гуляли сквозняки, окошко под потолком покрылись ледяной коркой. Черных думал, что с Матвеевым не надо мудрить, лучше действовать просто и решительно. Задать ему несколько вопросов: с кем, когда и при каких обстоятельствах он обсуждал ту историю восьмилетней давности? Ведь не мог же он все эти годы молчать, ясно, — не мог. Но Матвеев крепкий орешек, ему трудно будет развязать язык, самый верный путь — уложить его в больницу, для этого — нанести более или менее серьезную травму или травмы. В больнице его будут ждать новые испытания. Душная и жаркая одноместная палата, одноразовое скудное питание, медицинская сестра, которая, сколько ее ни зови, часами не подойдет, доктор окажется полным дураком, посетителей не пустят. Матвеев останется без обезболивающих препаратов, в одиночестве, в неизвестности… В таком состоянии он за пару недель слегка сдвинется рассудком и расскажет все, что знает. Тем временем сотрудники ОБХСС проведут ревизию на складе строительного треста, из больницы Матвеев переедет в тюрьму, а там суд, срок, — и дело сделано. Дверь открылась, порог переступил худой коротко стриженый мужчина лет сорока в больничной одежде: фланелевых шутовских штанишках и застиранной синей курточке, обут в кожаные шлепанцы на босу ногу. Санитар, сопровождавший больного, сказал, что будет ждать в коридоре. Сидорович он же Раскольников тепло улыбнулся, подошел в Черных, вставшему навстречу, с чувством пожал руку и даже обнял за плечи, занял стул, спросив разрешения, потянулся к пачке сигарет, лежавшей на тумбочке. — Олег, не буду ходить вокруг да около, — сказал Черных, он выглядел растроганным. — У меня хорошие новости. Очень хорошие. Разговаривал с твоим врачом, он сказал, что курс лечения подошел к концу, — ты вполне здоров. Соблюдал режим, принимал лекарства, короче, — молодец. И я рад за тебя, честное слово. Понимаю, каково почти здоровому человеку торчать в казенном доме… — А когда выпустят? — Сидорович пыхнул дымом, почему-то не проявив особой радости по поводу своего чудесного исцеления. — Прямо сейчас, — улыбнулся Черных. — Мы не будем оставаться здесь ни одной лишней минуты. Наверху в канцелярии уже готовят бумаги. И все, — свободен. Вон твоя одежда. Он показал на стопку тряпья и пару стоптанных башмаков в углу, на кушетке. Сидорович докурил сигарету и стал грызть ногти. Психиатр, с которым час назад разговаривал Черных, сказал нечто противоположное: шизофрения обострилась, в прошлом месяце больного дважды помещали в отдельный бокс и фиксировали, увеличена доза психотропных лекарств, но результата пока нет. Врач не советовал забирать Сидоровича из больницы, даже на короткое время, поскольку может случиться приступ неконтролируемой агрессии, что и раньше бывало, но сегодня Черных не хотел слушать советы. — Правда, есть и неприятная новость, — продолжил Черных. — На прошлой неделе твою жену видели с одним мужчиной… Говорят, они в близких отношениях. — Тогда у меня вопрос, — Сидорович грыз ногти и не отрывал взгляда от стопки одежды. — Прошлый раз вы показывали мужчину, ну, с которым мне изменяет жена. И разрешили его наказать. Значит, тогда вы ошиблись? Я зашиб не того? — Все правильно, не было ошибки. С тем мужчиной твоя жена тоже спала. А потом с другим. — Почему он выбрал именно мою жену, неужели в Москве мало женщин? — Ты сам знаешь ответ. Твоя жена красивая и добрая, — вот и… Она не смогла противостоять его натиску. Мне кажется, первый раз он взял ее силой. Понимаешь? А дальше все покатилось… Он друзей привел. И пошло, поехало… Чтобы окончательно не запутаться в женах, любовниках, насильниках и их друзьях, Черных оборвал разговор и прикурил сигарету. Далась Сидоровичу эта мифическая жена, ведь он и женат был один раз. Это была приличная женщина, библиотекарша, не самая красивая, мужчины ею мало интересовались. Брак существовал около полугода, в итоге библиотекаршу доставили в больницу с травмами средней тяжести, с пробитой головой. После выписки из больницы она, скрывалась от Сидоровича, даже переехала в другой город и обратно, в супружеское гнездышко, больше не вернулась. Спустя время он нашел симпатичную сожительницу, обещал отвести ее в загс, но подружка вовремя включила заднюю передачу. Возможно, мифическую жену бедняга придумал бессонными ночами в этой самой психушке, или, скажем, в Белых столбах, где его тоже хорошо знают и помнят. Потом придумал ее измену, вторую измену… Черт знает, какая каша у него в голове. Шесть лет назад Сидорович случайно попал в поле зрение чекистов, он проходил обвиняемым по уголовному делу об убийстве старухи, бывшей жительницы Балашихи, которая под грабительские проценты сужала нуждающихся деньгами. Сидорович почему-то решил, что бабка — сводня, она угрозами и шантажом заставляет жену ходить к разным мужчинам и получает деньги за посредничество и сексуальные услуги. * * * Бабка была задушена двужильным электрическим проводом, Сидоровича задержали. При обыске в доме старухи милиционеры нашли тайник с долларами США и английскими фунтами и, как полагается, передали все материалы КГБ. Тогда Черных обратил внимание на этого парня, решив, что, играя на ревности Раскольникова, его можно использовать для грязной работы, которую не с руки поручать кадровым чекистам, — кого-нибудь избить, припугнуть. Сидорович еще до начала болезни окончил московский институт физкультуры, перворазрядник по боксу и мышц у него больше, чем мозгов. За старушку процентщицу судья, посоветовавшись с Госбезопасностью, назначила принудительное лечение в психушке. Черных наведывался сюда время от времени, несколько раз вытаскивал Раскольникова на «оперативные мероприятия», а потом привозил назад и премировал печеньем и сигаретами. Иногда посылал к праздникам что-то съедобное. Раскольников вышел из глубокой задумчивости и сказал: — Сегодня ночью я слышал, что она опять изменила. Не по своей воле. Ее заставили… — От кого слышал? — Не важно, слышал и все. Теперь об этом уже многие знают, этого не скрыть. В палате, когда я выхожу, об этом шепчутся. И я снова в дурацком положении, — муж с рогами. Отсюда, из больницы, я не мог помочь ей. Не могу ничего исправить. Ты его знаешь? Черных полез в карман и положил на стол конверт. Сидорович долго разглядывал каждую карточку, тасовал их, словно карты, и снова смотрел на снабженца Матвеева долгим недобрым взглядом. — Кто он? — Кто бы ни был, он ее любовник. А вообще — по торговой части. Если хочешь с ним встретиться, я, пожалуй, смогу все устроить. Может быть, сегодня. В глазах Сидоровича загорелись оранжевые огоньки, будто он смотрел не на фотографии, а на яркое пламя. Черных кивнул на вещи и велел переодеваться. * * * Во внутреннем дворе ждали синие жигули, за рулем сидел Сергей Ильин. Через некоторое время оказались в Солнцево, неподалеку от железнодорожных путей, с неба летел снег с дождем, гудели товарные составы. Метров в пятидесяти на отшибе стоял трехэтажный желтый дом, один подъезд, над ним навес, сбитый из досок. Здесь жила мать Матвеева, он навещал ее по средам, после работы. Сначала ехал на склад строительных материалов, что на другой стороне железки, затем сюда. — Да, Ира будет мне благодарна, когда я разберусь с насильником. — Какая Ира? — Ну, жена моя. Черных подумал, что каждый раз Сидорович называет свою жену разными именами, сегодня она Ира. Или он уверен, что состоит в браке сразу с несколькими женщинами? Трудно сказать. Черных пересел на заднее сидение и, набравшись терпения, стал разжевывать задание, повторяя по пять раз одно и то же. Сценарий такой: любовник жены живет на последнем третьем этаже, надо ждать его на верхней площадке между пролетами лестницы, это самое удобное место. Он пунктуальный, не любит опозданий, придет где-то в пять с четвертью, потому что сегодня работает на складе, тут рядом. Сидорович может крепко вломить ему, да, от всей души, сломать руку или ногу, на выбор… Но голова должна остаться на месте. Сидорович стоит у окна и смотрит на улицу, Матвеев идет по ступенькам, он минует лестничную площадку. Когда снабженец начнет подниматься по последнему пролету, Сидорович достанет из-под полы кусок арматуры и ударит любовника по ногам. Бить надо не кулаком, а именно железным прутом, и только со спины, этот Матвеев опасный тип, он хорошо дерется, важно не дать ему шанса. Ударил, еще раз ударил… Черных достал из-под сидения арматурный прут. Потом надо вытащить кошелек, чтобы менты, когда приедут на место происшествия, подумали — действовал грабитель, а не ревнивый муж. Когда все кончится, Сидорович спустится вниз, выйдет на улицу и свернет налево, — там высокий глухой забор, вон он, отсюда видно, створки ворот открыты настежь. А за забором пустырь, занесенный снегом, — машина будет там стоять, чтобы с улицы на нее не обратили внимания. — Сейчас без двадцати пять, — сказал Черных. — Ступай. В подъезде погреешься. Сидорович в коротком сереньком пальтишке и шапке из искусственной цигейки, пряча под полой железный прут, заспешил к дому, на ходу курил и сплевывал в снег. Потянулись минуты ожидания. — Это хорошая идея, — положить Матвеева в больницу, — сказал Ильин. — Человек постоянно чувствует боль, но, главное, тяготится своим беспомощным состоянием, неизвестностью. Ему кажется, что диагноз страшный, а врач скрывает правду. Появляется страх смерти. Надо договориться, чтобы не пускали мать. Мы с ним поговорим раз, другой… Если будет вола вертеть, еще чего-нибудь сломаем. Даже Раскольникова звать не будем. Черных молча кивнул, развернул сегодняшнюю газету и прочитал заметку о вреде алкоголя, а потом другую, доктор наук рассказывал, что социалистическая экономика уверенно поднимается вверх, растет как на дрожжах, а западная приближается к упадку и, как следствие, — гниению. — Прибыл, — сказал Ильин. Черных бросил газету. У подъезда остановились желтые жигули, появился Матвеев в пальто и кепке, в руке белый пакет, пластик обтягивал молочные бутылки, в другой руке какой-то бумажный сверток. На крыльце он потопал ногами, стряхивая снег, вошел. Черных посмотрел на часы, секундная стрелка сделала один круг, затем другой, — Ильин тронул машину с места, проехал немного и свернул в открытые ворота на пустырь, — секундная стрелка обежала еще несколько кругов, Сидорович не возвращался. Черных, чувствуя беду, вылез из машины, дошагал до ворот, — на улице никого. Он подумал, что ждать дальше нельзя, надо идти и выяснить, что там в подъезде стряслось, но решил постоять еще немного, на исходе четвертой минуты дверь хлопнула. Даже издалека было видно, что серое пальтишко Сидоровича на животе и груди заляпано кровью, и брюки в пятнах, ладони тоже в крови, нет, он не ранен, идет бодро, значит, это кровь Матвеева… Что же с ним сделал этот проклятый псих? В Руке Сидорович держал пакет из плотной почтовой бумаги, помахивал им на ходу. Откуда взялся этот пакет? Черных отступил назад, к машине, Сидорович вошел в ворота, сделал несколько шагов, остановился. Стало совсем тихо. — Что ты так долго? — спросил Черных. — Я задал ему несколько вопросов. Мы поговорили. Вот, посмотри. Сидорович бросил на снег почтовый пакет, Черных наклонился, в пакете — человеческая ладонь, на безымянном пальце золотой перстень, тот самый, что носил Матвеев. За одну секунду в голове пронесся целый ураган мыслей. Откуда у Сидоровича нож или топорик? С какой целью он отрезал руку? Жив Матвеев или… — Ты что наделал, дурень. Зачем ты отрезал кисть руки? — Этой рукой он ласкал Лену. — Полчаса назад она была Ирой. — И что с того? Вы сами даете ей разные имена. Чтобы меня запутать. — Как ты ухитрился отрезать руку, чем? — Разбитой бутылкой, но это не важно. Сидорович запустил руку в карман и кинул на снег что-то темно-красное. Черных похолодел душой, — этот урод бедняге член оттяпал. — Он мне кое-что сказал, — Раскольников перешел на крик. — Сказал… Ну, перед смертью люди не врут. Он сказал, что ты… Ты тоже в их банде. Ты тоже приходил насиловать мою жену. Каждый вечер. В присутствии других мужчин. Да, ты насиловал Елену. Надругался над ней. Ты и сейчас делаешь ей больно, издеваешься. Вы с ним заодно. Твари… — Слышь, он соврал, — крикнул Черных, отходя назад, но было поздно. Сидорович уже бросился на него, как бык. Противников разделяло всего несколько метров, Черных успел отступить в сторону, выхватил из кармана пальто пистолет и выстрелил от бедра, не поднимая руки до уровня плеча. Сидорович остановился, сделал еще шаг, нагнул голову, будто увидел на снегу брошенный член, и удивился находке, затем он медленно опустился на колени, из носа полилась кровь, шапка сползла на затылок. Еще дважды прозвучали хлопки выстрелов, на путях загудел локомотив. Черных сел в машину, выругался последними словами, — теперь надо вызывать милицию и писать разные бумажки, — иначе нельзя. Неизвестный гражданин без документов, по виду бродяга, психопат, бросился с ножом на оперативного сотрудника КГБ, находившегося при исполнение служебных обязанностей, — и был убит из табельного оружия. Позднее милиционеры сами, без чужих подсказок, найдут в подъезде оскопленный труп Матвеева. Ильин словно прочитал чужие мысли, достал из бардачка финку с наборной плексигласовой рукояткой, вышел и вложил ее в руку убитого. Глава 4 Черных получил донесение из Питера, где было сказано, что слежка за Алевтиной Крыловой продолжается, но установить личности всех граждан, с которыми врачиха встречается или разговаривает, — пока нет технической возможности. Вечерами ей домой звонили люди с разных телефонов, в основном по работе, иногда спрашивали мужа, который почти месяц работает в Мурманске. Днем в поликлинику на прием приходили два с лишним десятка разных посетителей, телефон в кабинете звонил без перерыва. Черных немного приуныл, но утешился мыслью, что два весьма любопытных разговора все-таки записали, правда, не с начала, с середины, связь плохая, на линии помехи, треск и свист, в расшифровке пропущены слова и даже предложения, но общий смысл более или менее ясен. Мужчина, личность которого не идентифицирована, номер телефона не определен, спрашивает Крылову, как дела, но не поясняет, о каких делах ведет речь. Но Крыловой и не нужно пояснений, она отвечает, что все, о чем раньше говорили, остается в силе. Человек в Москве ждет, он сможет приехать в скором времени, как только получит из Питера посылку. Концовка разговора отсутствует. Следующий разговор, точнее, его отрывок — откуда-то с середины, записан через три дня после первого, Крылова снова не называет собеседника по имени. Говорит, что со дня на день отправит посылку, а затем родственник приедет в Питер, но не известно, в какой день. Мужчина отвечает, что сам собирается в Питер. Концовки разговора нет. Некоторое время Черных мерил шагами кабинет, потом упал в кресло, вызвал капитана Сергея Ильина и сказал, что больше ждать нельзя, возможно, даже наверняка, в Питере происходит что-то важное, но что именно, — они не знают. Надо ехать, завтра же выпустят приказ за подписью начальника второго главного управления, — Ильину будут делегированы самые широкие полномочия, он получит все, что потребуется, для выполнения задания.