Кторов молча кивнул. Фамилия человека Кузнецов, Юрий. Но некоторое время назад он поменял фамилию, теперь по паспорту он Юрий Кольцов. Так вот у него была связь с Алевтиной, а потом она помогла любовнику сбежать из военного госпиталя. Кторов больше не мог говорить, его колотила дрожь, нижняя челюсть тряслась, он поднес к лицу ладони и заплакал, в эту минуту ему мучительно хотелось одного — умереть. Снова появился старик, сделал укол, Кторов немного успокоился, его угостили сигаретой, задали полтора десятка уточняющих вопросов, и на этом пока закончили, — поджимало время. * * * Все дальнейшие события и телефонные разговоры происходили под контролем КГБ. Кторову выдали чистую одежду, серый костюм, поношенный, но приличный, полосатую рубашку и пару ботинок. Но сначала разрешили снова пройти в душевую, умыться и привести себя в порядок. Затем перевезли из подвала на какую-то тихую квартиру, с высокими потолками, хорошо обставленную. Там были тюлевые занавески, плюшевые кресла, пара картин в массивных золоченых рамах и фикус в кадке, окна выходили во двор, царила почти мертвая тишина, только изредка прерываемая негромким трамвайным звоном с улицы, и пахло так, как пахнет в музеях. Кторова усадили за большой письменный стол, поставили перед ним телефонный аппарат и теплый чай в большой чашке, растолковали, что теперь он может ни о чем не беспокоиться, все звонки с его домашнего телефона переведены сюда. В этой квартире придется побыть до завтрашнего вечера, а пока за стариком отцом присмотрит сиделка. Через полтора часа Кторов должен будет позвонить Алевтине, сказать, что родственник уже в городе, только что они разговаривали по телефону, с вокзала минут через сорок он доберется до своей тетки. Тогда, как и было заранее договорено, Кторову сможет позвонить тот самый старый приятель Алевтины по Северному флоту и договориться о месте и времени завтрашней встречи. Кторову, когда будет говорить с Алевтиной, хорошо бы вставить в разговор, что он вчера немного простудился, поэтому голос такой сиплый, глухой, но он обещает лечиться, завтра на службу не пойдет, ну ее, здоровье дороже, Алевтина пусть помнит, что без нее он сходит с ума, и каждый прожитый — это мука смертная. Кторов сможет в разговоре для достоверности использовать лирические отступления, вводные реплики, они уже напечатанные на бумажках, и скоро будут разложены на столешнице, — выбирай, что нравится, — и дуй до горы. * * * В дальней по коридору комнате за закрытыми дверями шел другой разговор, телефонный, между Черных и Ильиным. Черных сказал, вылетает в Ленинград вечерним рейсом, вместе с ним будет Архипов, но сейчас для следствия он, наверное, бесполезен. После допроса он в плохой форме, видимых повреждений на лице и руках нет, но он в состоянии прострации, из которого его вряд ли удастся вывести, Архипов плохо понимает, где находится, с кем говорит, чего от него хотят. В таком виде отправлять его на встречу с Кольцовым нельзя, тот все поймет в первую же секунду, как только увидит этого кандидата, похожего на тень отца Гамлета. А что ждать от Кольцова, к тому же он наверняка будет вооружен, — сам черт не знает. Архипову нужна замена. Этот вариант наскоро прорабатывали еще в Москве и решили, что лучше Ильина никого не найти, он знает, что такое коды и шифры на флоте и, главное, он посвящен во все детали операции «Гарпун», в самые мелкие подробности. Он не даст себя запутать каверзными вопросами, — он не проколется, впрочем, нужно только встретиться с Кузнецовым в людном месте, поболтать минут десять-двадцать. Место встречи будет окружено вооруженными операми, все ходы и выходы перекрыты, — шанса уйти, — никакого. В крайнем случае, Кузнецова подстрелят, если что-то пойдет не по плану, — сразу пуля. Может быть, это к лучшему. Черных добавил, что надеется на Ильина, верит, как самому себе, тем более Ильин в этих играх не новичок. Подходящее место для встречи уже подобрали, теперь нужно правильно расставить людей, но до завтрашнего вечера еще много времени, они все успеют. Впрочем, через несколько часов Черных уже будет в Питере, они с Ильиным встретятся и все подробно обговорят. Черных слегка волновался, в этом состоянии он всегда говорил много, казенным языком, ему хотелось похлопать Ильина по плечу, обнять, и сказать слова, которые идут от души. Впрочем, он на службе, и всякая лирика здесь ни к чему. Через полтора часа Кторов перезвонил Алевтине, сказал, что родственник уже в Питере. Часть пятая: Сурен Глава 1 Машина Сурена едва ползла, временами казалось, что дорога никогда не кончится. Навстречу шли гражданские грузовики и легковушки, за ними потянулись военные, какие-то автобусы, пара БТР с солдатами на броне. Дорога узкая, движение регулировали военные, они пропускали транспорт, который шел к Еревану и задерживали тех, кто уезжал. Пыль стояла такая, что временами было непонятно, взошло ли солнце. «Ниву» то и дело останавливали, спрашивали документы, задавали вопросы, откуда он и куда путь держит, много ли в Спитаке пострадавших, непонятно было, зачем спрашивают, по делу или из любопытства. Ближе к Ленинакану, заставили съехать на обочину, хотя дорога была почти пуста, Сурен простоял больше часа, дожидаясь неизвестно чего, и гадал, куда, в какой госпиталь или больницу, увезли Лену, радио работало плохо, в эфире только шум помех. Какой-то мужчина с рюкзаком и чемоданом, который пешком шел в противоположную сторону, остановился передохнуть и сказал: что творится в Ленинакане, словами не передать, те, кто был в домах, — все погибли, город лежит в руинах, будто атомную бомбу сбросили. Через Ленинакан проезд закрыли, Сурен так и не увидел, что там творится, всех погнали куда-то далеко в объезд, по грунтовой полуразрушенной дороге, которая шла по холмам и предгорьям. Здесь были трещины и завалы, машины стояли, ожидая тяжелую технику. Наконец прибыли два грейдера и гусеничный трактор. Убрали камни, грунт и поваленные столбы. Впереди маячили невысокие горы, заросшие кустарником и мелким лесом, вокруг камни, серая земля и тучи пыли. На развилке машину в очередной раз остановил военный патруль, заставили съехать на обочину и ждать, когда пройдет колона, но время шло, колона не появлялась. Сурен завел разговор с молодым лейтенантом, командиром патруля, сказал, что военные жену в госпиталь увезли, а где искать, — неизвестно. Лейтенант пожал плечами, госпиталей много развернут, пройдет пара дней, составят списки пострадавших, — и жена найдется. Сейчас связист слушает эфир, — лейтенант показал на солдата срочника с переносной рацией в рюкзаке, — уже передавали, что два госпиталя разворачивают возле Еревана. И пострадавших принимают, может, жена уже там. Прошла колона техники, трактор «Беларусь» на колесном ходу и бульдозер, за ним грузовик потащил строительную бытовку на колесах. Кажется, и солдаты и водители на обочине чего-то ждали, каких-то новостей, хороших или плохих, — все поглядывали на радиста. Наконец, прошел шепоток, что Горбачев прервал свою поездку по Америке и летит сюда. Дорогу открыли, Сурен поехал дальше, вскоре он посадил в машину двух женщин сестер лет сорока и десятилетнего мальчика с перевязанной головой, голосовавших на въезде в какое-то село. Из вещей у них были два легких чемодана и сумка. Сурен не лез с вопросами, женщины оказались молчаливыми, мальчик жаловался боли в голове, плакал, а потом уснул у них на коленях. Снова дорогу перекрывали, опять ждали чего-то. Позже женщины вышли, не проехав сотни километров. Дальше машины шли только в одну сторону, навстречу. Быстро наступили сумерки, а за ними ночь, Сурен отогнал машину на голое место возле дороги. Он нашел консервы, купленные Левоном, и хлеб, размокший от минеральной воды, превратившийся в жидкую кислую кашу. Сурен не смог вспомнить, когда последний раз ел, сейчас проснулся дикий звериный голод. Он открыл ножом банку скумбрии, съел ее за минуту, пригоршнями отправлл в рот хлебную кашицу, но только разжег аппетит. Он ел и ел и, кажется, никогда не утолит голод. Наконец, отпустило, он разложил сидения, включил радио, здесь сигнал был, он лег, понимая, что не заснет. Все новости, местные грузинские и московские были только про землетрясение, но все это — общими пустыми словами, ничего не поймешь из этих новостей. Едва наступили предрассветные сумерки, он уже поднялся, влил в бак бензин из сорокалитровой канистры, которую держал в багажнике, выехал на дорогу, надеясь быстро проскочить, но путь оказался долгим, проезд то и дело перекрывали, навстречу двигались грузовики с военными, гражданские машины пускали в объезд на грунтовые разбитые дороги. * * * Только к середине дня он добрался до небольшого села неподалеку от Батуми, отсюда до города всего ничего, но Сурен чувствовал: еще немного — и он заснет за рулем. Остановился у частного дома, толкнул калитку и вошел. Здесь жил старый приятель покойного отца дядя Серго. До появления Сурена он, накинув ватник на плечи, сидел на лавочке возле крыльца и терзал транзисторный приемник, низко наклонив голову, слушал новости. По двору, носились куры. Хозяин — сухой старик с загорелым лицом, седыми волосами, доходящими почти до плеч, крупным носом и голубыми навыкате глазами. Он давно похоронил жену, жил и работал в колхозе, где выращивали мандарины, но недавно в райкоме партии сказали, что пора уступать дорогу молодым, а самому отправляться на запасные пути. Теперь, говорят, колхоз ликвидируют, а землю скоро распродадут под дачи. Серго вернулся в дом своих предков и доживал свой век здесь. Увидав Сурена, вскочил, как ошпаренный, подбежал, обхватил двумя руками за шею и повис на ней, втащил его в комнату. Сурен посмотрел на себя в зеркало и увидел бродягу с землистым лицом, в каждую складку кожи въелась пыль, губы бескровные, волосы серо-желтые, будто седые. Куртка и штаны давно потеряли первоначальный цвет и сделались грязно-бурыми, заляпанными темными пятнами. Он снял башмаки, куртку и свитер. Серго порылся в бездонном сундуке, нашел кое-какую старую одежду, которую когда-то здесь оставил Сурен, на всякий случай, чтобы было во что переодеться, и вот такой случай произошел. Вещи были поношенными, они немного маловаты, но они гораздо лучше, чем грязные лохмотья. Хозяин отвел гостя в пристройку, где у него давно была устроена русская баня, но Сурен сказал, что баню топить не нужно, на нее нет сил, он помоется под душем. Вскоре Сурен вернулся в дом, хозяин усадил дорогого гостя в мягкое кресло, побежал через улицу к соседке, чтобы та помогла на стол накрыть, а когда вернулся, Сурен спал в кресле. Уже наступил поздний вечер, почти ночь, когда Сурен проснулся, вышел во двор и выкурил сигарету, потом они сели к столу, выпили чудесного розового вина, поужинали лобио, сыром, самодельной колбасой и вяленым мясом. Серго, человек не слишком любопытный, сыпал вопросами, как и что в Армении, велики ли разрушения, и есть ли надежда хоть в следующем году жилье восстановить, как поживает дядя Артур и тетка Ануш. Сурен отвечал, что у родственников все нормально, о землетрясении рассказал общими фразами, не вдаваясь в страшные подробности, но Серго все равно мрачнел, качал головой и наливал вина. — Значит, Артур и Ануш в порядке? — снова спросил Серго, словно чувствовал ложь. — В полном порядке, — ответил Сурен, вспоминая разрушенный дом, избитого до смерти старика с синим плоским лицом, который лежал на земле за развалинами надворных построек. В старике было трудно узнать дядю Артура. — Ему сейчас лучше, чем нам. Ну, в каком-то смысле лучше… Утром чуть свет Сурен встал, выпил чая и быстро собрался. Когда он шел к машине, по двору носились куры, а Серго, кажется, всю ночь просидевший со своим приемником, вышел на дорогу провожать. * * * Через час Сурен остановил машину во дворе пятиэтажного блочного дома, пешком поднялся на последний этаж и позвонил. Дверь открыла немолодая женщина, тетя Вера, в домашнем платье и синей кофте, поздоровалась, пропустила гостя в квартиру. Сурен останавливался здесь, когда бывал в Батуми, сейчас к его приезду квартира была убрана, пол помыт. Все тут по-старому, в большой комнате диван, над ним коврик с белым лебедем, который плавал в голубом пруду, сервант с посудой, телевизор в углу и платяной шкаф, на тумбочке телефонный аппарат. В комнате поменьше железная кровать с никелированной спинкой и комод. Тетя Вера отдала ключи, спросила надолго ли приехал, разговора о деньгах она не заводила, хорошо зная, что постоялец заплатит щедро, не скупясь. Сказала только, что в холодильнике свежий суп, яйца и козий сыр, — это для Сурена, — не нужно чего еще? Сурен поблагодарил, сказал, что он сыт и отсчитал деньги, тетя Вера, спрятала купюры под кофту, долго благодарила, потом вышла на балкон и стала снимать белье. Между двумя пятиэтажками была натянуты веревки, пропущенные через колесики, колесико крутишь, и белье само к тебе едет. Хозяйка уложила все в корзину из-под фруктов и попрощалась, — когда здесь гости, она на время переезжала к сестре, — и спросила, не надо ли что-нибудь постирать, наконец ушла… Сурен после душа завернулся в простыню, вытащил из потайного кармана перстень с алмазом и золотую печатку, на безымянный палец левой руки надел серебряный перстень, что подарила Лена. Он сел на диван и сделал несколько звонков. Он не знал человека, которому звонил, но знал, что этот парень живет здесь и готов помочь за приличное вознаграждение. Через час в квартире появился молодой человек с двумя сумками, набитыми одеждой, он оставил поклажу, сказал, что подождет во дворе и ушел. Сурен примерил вещи, выбрал короткое шерстяное пальто, пару свитеров, рубашки и ботинки из толстой кожи. Все импортное, слегка поношенное, но чистое и выглаженное. Он вышел на балкон, засунув пальцы в рот, свистнул. Молодой человек поднялся наверх, сложил в одну сумку то, что не подошло, получил расчет и ушел. Вскоре пришел некий Резо, мужчина средних лет, изыскано одетый, с модельной стрижкой, он часто улыбался и светился изнутри, как пасхальное яичко. Спустились вниз и осмотрели «Ниву». Сурен сказал, что работа срочная, машина может понадобиться через день-другой, надо отрихтовать кузов, покрасить его, поменять стекла, проверить движок и тормоза. — Лобовуха будет самопальная, — сказал Резо. — Сталинитовая. Наши ребята отливают. Хорошее качество. Когда увидите — понравится. Триплекс сейчас, сами понимаете, ни за какие деньги. По кузову нет вопросов. Сделаем, покрасим. Все проверим, фильтры поменяем, масло. Но нужно трое суток, это минимум. Сурен сказал, что добавит за срочность столько, сколько надо. Резо помялся и ответил, что в принципе к завтрашнему вечеру можно успеть, он поговорит с людьми, они поймут. Срочно, значит, срочно. Резо еще немного помялся, будто боялся схлопотать по шее, глубоко вздохнул и назвал цену. Заказчик был не в настроении торговаться, — достал бумажник и дал половину вперед, Резо забрал ключи, сел в машину и уехал, Сурен поднялся наверх, сделал еще один звонок старому знакомому Геннадию Данилову. — Значит, ты уже здесь? — радости в голосе не было. — Быстро… Это хорошо, что приехал. Отлично это, ждал тебя. Черт, сколько лет, сколько зим… — Да, дружище, я тут. У тебя все готово? — Ну, нет, не совсем, — Данилов замялся. — Это не для телефона. Появились некоторые сложности. Непредвиденные обстоятельства. Ты на машине? — Только что сдал ее в ремонт. Ее помяло в Спитаке. После землетрясения дорог почти не осталось. Проехать можно только на танке. На обратной дороге я ее чудом не угробил. — Ну, ты поторопился с ремонтом. Поспешил. Я бы нашел хороших мастеров, самых лучших и дешевых. Жаль. Ну, ладно… Что ж, если так, то так. Скоро заеду, мы обо всем поговорим. — Ты сам в порядке? — Конечно, все отлично. У меня есть неплохое вино. Достал по случаю. Ну, ты знаешь, как сейчас трудно с горючим. Даже в Батуми. Горбачев решил так: если от голода люди не вымрут, то без вина точно загнуться, — Данилов засмеялся своей шутке. — Но я подумал, — Сурен приедет, надо достать хоть из-под земли. Ты меня знаешь… Глава 2 Данилов приехал через полчаса, посигналил двумя короткими гудками. Сурен взял акушерский саквояж, проверил, заперт ли замок, и спустился вниз, Данилов стоял возле своих ярко желтых «жигулей», вертел на пальце ключи. Он шагнул вперед, обнял Сурена, а потом долго тискал его руку, улыбался, не разжимая губ. Выглядел старый приятель неважно, видимо, глядя на него, невольно подумаешь, что тяжелые времена наступили для всех и нескоро кончатся. За года три, что они не виделись, Данилов похудел, пальто свободно болталось на плечах. Глаза слезились, губы были сухими, растрескавшимися, на щеках странный румянец, похожий на пигментные пятна. — Значит, дружище, ты эвакуировался с концами? — он бросил взгляд на саквояж и улыбнулся. — Все правильно: все свое надо носить с собой. Я так и знал, я чувствовал, что ты ничего не оставишь в Ереване. Потому что туда не вернешься. Правильно? — Ну, можно и так сказать. — Не тяжело? Кажется, чемоданчик, — антикварная вещь? — Да, кожа хорошая. Таких сейчас не делают. Влажными глазами Данилов смотрел на саквояж, кивал головой, что-то кумекая про себя.