* * * Данилов отошел в сторону и встал в темном углу, Дато, набравшись мужества, шагнул вперед к Сурену и, выхватив из-за пояса семизарядный револьвер, взвел курок и заорал: — Хватит пялиться в окно. Подними грабли. Вставай. Только медленно. Сурен сделал пару шагов вперед, молча опустил саквояж на пол, поднял руки. Дато забежал за его спину, его руки тряслись, ствол револьвера выписывал в воздухе восьмерки, на лбу выступили капельки пота, глаза с расширенными зрачками блестели, словно внутри, где-то в голове, горел фонарик. Если спуск револьвера мягкий, этот малый запросто всадит пулю в затылок Сурена. Заволнуется, затрясется, чуть согнет палец… Данилов тоже поднял руки, он стоял в своем темном углу и смотрел куда-то в сторону, на него никто не обращал внимания, но Данилов руки не опускал. Вахтанг подошел, ловко сунул руки в карманы Сурена, вытащил из брюк портмоне, проверил его содержимое и сунул за пазуху. Ловкими пальцами прощупал пальто, складки одежды, схватил саквояж, отступил к окну, присел на пол и стал копаться с замком. — Что у тебя здесь? — спросил Вахтанг, он тоже волновался, голос сделался высоким, каким-то бабьим. — Что в саквояже? — Это личные вещи, — сказал Сурен. — Ничего интересного. — Подожди, — крикнул ему Дато. — Успеем с этим чемоданом. Смотри, какие у него на руках кольца. Господи… В жизни таких не видел. Вахтанг встал, подошел ближе, дернул Сурена за руку и стал разглядывать перстни. — Снимай, — сказал он. Сурен плюнул, снял печатку, перстень с бриллиантом и бросил на пол. Вахтанг наклонился и поднял, поцокал языком и опустил в карман, шагнул к Сурену и с коротким замахом ударил по лицу открытой ладонью, справа и слева, и снова слева. Во рту разошелся сладковатый вкус крови, Сурен сглотнул кровь. Вахтанг ударил прицельно в нос, Сурен качнулся. Он чувствовал, как из ноздри на губы скользнули горячие капли, прочертили дорожку от носа до губ, он слизал их. Капли снова выступили, скатились с подбородка и упали на пыльные доски пола. Сзади Дато несколько раз больно ткнул стволом револьвера в шею и в ухо. — Если еще раз что-то бросишь или плюнешь, — грохну, — заорал он. — Грохну к матери… Данилов в своем пальтишке букле стоял в углу с поднятыми руками, его лицо разрумянилось, только раз он посмотрел на Сурена, встретился с ним взглядом, — и будто обжегся. Вахтанг стоял в двух шагах от Сурена, дышал глубоко и жарко. — Ну, чего, особого приглашения ждешь? — крикнул он. — Третий перстень снимай. — Это серебряное колечко, — сказал Сурен. — Оно ничего не стоит. Для меня это просто память… — Пошел ты со своей памятью, — заорал сзади Дато и дулом револьвера ткнул в затылок. — За лохов наш держишь? Чтобы ты надел серебряное кольцо? У тебя деньги из ширинки сыплются, а ты носишь серебряное колечко…. Вот же бля… Это платина. А ты вставляешь про серебро. Снимай. — Оно не снимается. — Снимай, — заорал в лицо Вахтанг. — Сдохнуть хочешь? Устроим… Сурен повертел серебряный перстень на пальце, подергал. — Он не снимается. Говорю же… В следующую секунду, Сурен получил рукояткой револьвера по затылку. Удар оказался сильным и точным, против воли из груди вышел стон, Дато снова ударил, почти в то же место, рассек кожу. Свет померк в глазах, голова закружилась, Сурена шатнуло, он едва устоял. Вахтанг провел два встречных удара в подбородок, будто молотком, — он бил открытой ладонью. Сурен больше не мог сохранять равновесия, опустился на колени, он чувствовал, как кровь из рассечения на затылке стекает за воротник пальто. Вахтанг схватил его руку, попытался снять перстень, но не смог. Тогда он подставил табурет и заорал на Данилова: — Хрена стоишь? Поднял руки и стоит как засватанный… Давай топор. Сейчас ему палец рубану. Данилов опустил руки, подошел ближе, он стоял сзади, не смея выйти вперед и посмотреть в глаза Сурена. — Да бросьте вы, — сказал Данилов. — Чего вы привязались к этому кольцу? Надо чемодан открыть. Данилов вытащил из кармана выкидной нож, выскочило лезвие. Данилов хотел пропороть саквояж, но не сумел, он с силой провел лезвием вдоль и поперек корпуса, но не порезал его, на коже остались две едва приметные царапины. Данилов поднял связку ключей, лежавших на полу, присел на корточки, он выбрал самый маленький ключ, сунул его в скважину замка и повернул, замок щелкнул, но не открылся. — Чего делать? — крикнул он Сурену. — Как это дерьмо открывать? Сурен сидел на полу, ладонью он хотел вытереть кровь с лица, но только ее размазал. Голова слегка кружилась, с затылка за ворот пальто падали капли, горячие, как расплавленный воск. Сурен сказал: — Там, снизу замка, скоба. Надо ее на себя потянуть. Данилов возился еще пару минут, но ничего не получалось, тогда он оторвался от своего занятия и сказал громко, ни к кому не обращаясь: — Пусть сам откроет. * * * Данилов поднялся, ногой передвинул саквояж и бросил ключи. Сурен вздохнул, выбрал ключ, тот легко вошел в прорезь замочка, щелкнула скоба. Сурен приоткрыл саквояж, запустил руку в его темное нутро, а дальше все произошло слишком быстро, так быстро, что никто не сумел помешать. В руке Сурена оказался пистолет. Сидя на полу, он повернулся к Дато и дважды выстрели ему в живот. Револьвер вывалился из руки, Дато отступил к стене и сел на пол. Вахтанг отскочил в сторону, словно кипятком ошпарился, но позабыл, куда бежать. Данилов выбрал правильное направление, пинком открыл дверь и переступил порог, когда одна пуля по касательной задела ногу ниже колена, другая пуля, тоже по касательной, прошив пальто букле, задела бок. Дверь захлопнулась, Данилов загремел чем-то на крыльце, повалил ведра с водой, поднялся и захромал, но не к дороге, не на открытое место, а в глубину мандариновых зарослей. Вахтанг бросился в другой угол, хотел сходу плечом высадить оконную раму из хрупкой полусгнившей древесины, и оказаться с другой стороны, — посыпались стекла, рама, затрещав, переломилась в середине. Пришлось отступить и снова броситься на нее плечом. Сурен поднялся с пола, голова немного кружилась. Но полу хрипел Дато, он чувствовал только боль, но уже не понимал, что происходит, Сурен добил его выстрелом в голову, сделал пару шагов вперед. Вахтанг замер перед окном и оглянулся. Сурен прицельно выстрелил ему в голову, затем, повернулся, ударил по двери ногой и вышел на крыльцо. С гор дул ветер, ветви мандаринных деревьев двигались, было еще светло, но в небе уже висел прозрачный месяц. Сурен спустился с крыльца и пошел по хорошо заметному следу, Данилов уходил, волоча раненую ногу, разгребая жухлую листву, и оставлял за собой черную полосу голой земли. Сурен остановился, вспомнив, что в кармане есть платок, он намочил его в луже, стер с лица подсохшую кровь. Данилов ушел не слишком далеко, на пути стоял покосившийся глухой забор, Данилов не смог подтянуться и перелезть ограду, тогда он двинул вдоль забора, сообразив, что скоро наверняка попадется сломанная секция или большая дыра, в которую можно пролезть, с другой стороны забора он найдет укромное место, где можно будет затаиться и отсидеться до темноты. Он шел так быстро, как только мог, понимая, что шансов не так много. Он оглянулся, увидел Сурена и подумал, что все к лучшему, когда погоня закончится, будет шанс сказать пару слов в свое оправдание, выпросить жизнь. Но Сурен, видимо, понимал этот расчет и не захотел ничего слушать, не захотел подойти ближе, — выстрелил с двадцати шагов. Первая пуля обожгла бедро, было не очень больно, но нога сразу занемела, подломилась. Данилов почему-то не хотел падать, он повис на заборе, зацепившись за верхний край, и закричал, от страха или от боли. Сурен выстрелил точнее, попал в грудь, Данилов повалился на землю, захрипел, разодрал на груди рубаху. Сознание уходило, туманилось, свет пропадал, становилось темно. Теперь Данилов хорошо, во всех деталях, видел темную сырую листву, она двигалась от порывов ветра, шуршала, почему-то казалось, что это вовсе не ветер, это под листьями бегают, хаотично передвигаются сотни мышей и мелких крыс, многие сотни, даже тысячи этих тварей. Они, дождавшись своей минуты, вылезут из-под листьев и сожрут его заживо. Сурен медленно дошел до хибары, постоял, прислушиваясь, — тихо. Он отнес в машину саквояж, вернулся и обыскал убитых, надел на пальцы перстень с алмазом и печатку с ониксом, у Вахтанга при себе оказалось водительское удостоверение, у Дато в потайном кармане за подкладкой — паспорт. Сурен сел на край стола, смочил чачей носовой платок и прижег ссадину на затылке. Побаливала голова, он сделал глоток чачи из горлышка, затем еще один. Посидел немного и еще глотнул. Голова больше не болела, он сходил к машине и вернулся с канистрой бензина, разлил бензин по полу, оставил дверь открытой, вышел за порог. Он скрутил газету, поджег и бросил ее в лужицу бензина, затем поставил канистру обратно в багажник, сел на водительское место и закурил. Он видел, как за темными окнами поднимались языки пламени. Часть шестая: Кольцов Глава 1 Черных прилетел в Питер ранним утром, он заехал в гостиницу, приказал водителю ждать, поднялся в номер, оставил вещи и принял душ. Затем поехал на квартиру, где ждали Ильин и местные оперативники. Он постарался ободрить Ильина, но тот не казался испуганным или подавленным, скорее, наоборот. Еще раз отрепетировали сцену будущей встречи, Черных задавал вопросы, которые мог задать Кольцов, Ильин отвечал, все гладко: ответы простые, ясные и конкретные. Черных разложил на столе документы, привезенные из Москвы, это копии шифровок из архива ВМФ, касавшиеся операции «Гарпун». Бумаги совершенно секретные, Ильин возьмет их с собой, тут никакого риска нет, чекисты рядом… Ни вчерашним вечером, ни ночью звонка от Кольцова не было. Он позвонил около одиннадцати утра, сказал, где они встретятся. Ильин ответил, что ему удобнее на дальней окраине в ресторане «Самоцветы», место тихое, там можно поужинать и пошептаться. Но Кольцов, хорошо знавший город, отказался: это район новостроек, голый и пустой, через дорогу снежное поле, уходящее к горизонту, если что-то пойдет не так, оттуда ноги не унесешь, и спрятаться там негде. И добавил: заказывает музыку тот, кто платит, Ильин помялся, но согласился. Встречу Кольцов назначил на пять тридцать вечера в бывшей шашлычной, теперь кафе «Парус». Звонок был из таксофона, что возле почтамта, длился три минуты, вскоре к таксофону прибыли оперативники в штатском, но Кольцова след простыл. Чекисты посовещались и решили, что, если поторопиться, времени хватит, чтобы осмотреть лабиринты переулков и проходных дворов, перекрыть все щели и расставить людей рядом с «Парусом». Четверо техников в штатском выехали на место, поговорили с директором заведения неким Михаилом Филипповым, в прошлом судимым за кражу двух свиных туш, ящика мясных консервов и бочонка столярного клея со склада госрезерва. Директору объяснили, что сегодня в чайную придет вор в законе, за которым наблюдает Госбезопасность, этот вор будет сидеть у витрины за угловым столиком, технические сотрудники установят там подслушивающую аппаратуру. — А почему вы думаете, что он сядет именно за тот столик? — отважился на вопрос Филиппов. — Потому что он сядет там, — был ответ. Филиппов сказал, что накануне вечером заказал крепленое вино, которое здесь иногда продают в розлив, какие будут указания: пускать вино в продажу или попридержать по случаю появления вора в законе? Гэбэшники ответили: вино пустить в продажу, чтобы оно рекой лилось. Какой без вина разговор, и еще хорошо бы закуску, хоть самую завалящую. «Парус» закрыли на санитарный час, за это время техники осмотрели помещение, решая, где ставить прослушивающее устройство, ретранслятор и несколько микрофонов. Сначала хотели под столешницей углового стола, но это слишком заметно, если кто-то уронит мелочь и наклонится, чтобы поднять, может заметить аппаратуру, не такую уж маленькую. Тогда из фургона принесли тумбу, которую поставили рядом с угловым столиком. На тумбе по трафарету краской было выведено: место для использованных подносов. Сама тумба запиралась на замочек. Внутри полный комплект аппаратуры, два микрофона. Отсюда сигнал пойдет на ретранслятор, установленный в кабинете Филиппова, там сигнал усиливался и отправляется в ближайший оперативный пункт милиции, что в двух кварталах от «Паруса», там организовали что-то вроде оперативного штаба. В опорном пункте было всего четыре комнаты, последнюю по коридору, самую большую, заняли два московских оперативника и Черных. Он проверил звук, выспросил техников, не будет ли сбоев и помех, когда дойдет до дела. После этого санитарный час в «Парусе» закончился, в продажу выбросили крепленое вино, окрестные мужчины стали слетаться на запах. Как только оперативники устроились в опорном пункте милиции, на соседнем столе зазвонил телефон городской связи, Черных поднялся, снял трубку. Это был некий Брянцев капитан госбезопасности, старший в оперативной группе, которая находилась возле дома Алевтины Крыловой. Капитан сказал, что чекисты наблюдают за объектом весь световой день, был приказ не трогать Крылову до семнадцати тридцати вечера. Можно действовать сейчас или еще подождать? Хозяйка из квартиры не выходила, снизу видно, что она включала и гасила свет на кухне и в гостиной. Черных взглянул на наручные часы и скороговоркой ответил, мол, больше ждать нечего, задерживайте эту барышню и везите на Литейный. Он положил трубку, вернулся к общему столу и стал слушать, что говорят в «Парусе». * * * Ильин устроился за столиком за полчаса до встречи, на втором стуле сидел оперативник, который бесконечно долго чистил и ел воблу, что принес с собой. Когда Кольцов переступил порог и взял стакан портвейна, опер поднялся и ушел, стул освободился. Кольцов сел и тряхнул руку Ильина, мягкую и теплую. — Хорошо, что ты вовремя причалил, — Ильин вел себя и говорил так, будто встретил старого приятеля. — А то не в жилу одному и вообще… Это заведение мне как-то не очень. Он поднял стакан и сделал большой глоток. В «Парусе», где в сытые советские времена обедали водители грузовиков и работяги с комбината железобетонных изделий, что в двух кварталах отсюда, — в меню кроме шашлыка были котлеты и пельмени, теперь здесь человеческой едой не пахло, для выполнения плана подвезли крепленое вино, которое продавали в разлив, стаканами, на закуску — баночные кильки в томатном соусе или копченая скумбрия, нарезанная крупными кусками. Кольцов разглядывал собеседника и курил. Перед ним улыбчивый мужчина лет тридцати пяти, с белой нежной кожей и голубыми ясными глазами. Одет в темно синюю импортную куртку и модные потертые джинсы, на шее длинный шарф из тонкой шерсти с кистями на концах. Он не был похож на контрразведчика или военного моряка, производил впечатление человека сугубо штатского, приятного собеседника, любившего поболтать, правда, словоохотливость насторожила: люди много говорят, когда волнуются или чего-то боятся. Для начала Ильин захотел убедиться, есть ли у гостя четыре тысячи рублей, — сказал, что не привык откровенничать задаром, а то ведь бывает, особенно в наше время, говоришь, говоришь, а когда доходит до расчета, — получаешь пшик. Кольцов попросил собеседника заглянуть под стол, сунул руку во внутренний карман пальто, снял резинку с пачки сотенных, прикрыв деньги кепкой, опустил под столешницу, развернул купюры веером. Ильин вынырнул из-под стола, улыбнулся и сказал, что он людям всегда верит, но жизнь учила: проверяй, — без обид.