Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 27 из 38 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Он заказал фирменную закуску, — жульены с грибами и курицей, рыбное ассорти, на горячее — телячьи котлеты и водки. И пока ждали, перешел к делу: мол, когда-то я предлагал перейти в разведку, Черных отказался, а теперь получается, что передумал, — сам позвонил и спросил, можно ли это устроить. И правильно, что позвонил, еще бы пару лет, — и было поздно, а Озеров рад помочь, он побывал на приеме у самого большого чекиста, своего старого приятеля, тот полистал личное дело Черных и ответил, — не возражаю, только пусть погасит прежние долги. — Поздравляю, — Озеров наполнил рюмки, выпили. — Это правильное решение. И твой отец, будь он жив, одобрил этот выбор. — Спасибо, — пробормотал Черных, он не думал, что дальнейшая судьба решится так быстро. — Вообще-то я ждал другого результата. Думал, из-за тех анонимок дальше ходу не дадут. — Ты хороший чекист, главное, знаешь оперативную работу. Поэтому тебя не тронули. А теперь появилась возможность свалить из Союза на несколько лет и пересидеть смутное время за границей. Пока Горбачова, этого шута горохового, не уберут, — порядка все равно не будет. На днях я ужинал в первом в Москве частном ресторане, на Кропоткинской. О нем много писали журналисты, которым устроили ужин с выпивкой за счет заведения. Все как в обычной столовке, только щи погуще. А хозяин — уголовник. И вокруг одни урки, да девки с панели. Эти уркаганы — новый класс хозяев. Господи, а если придет к власти дурак почище Горбачева? Россия пойдет по рукам, как беспутная баба. Ее напоят, изнасилуют и обворуют до нитки. — Мы же сможем вмешаться и все исправить. — Шутишь? Если бы Андропов был жив, — другое дело. Сейчас Госбезопасность медленно превращается в аморфную бюрократическую структуру. Контору, где трудоустраивают сынков высокопоставленных родителей. Я точно говорю: если Горбачев или кто-то вроде него удержится у власти еще несколько лет, — быть беде. Страну как кусок говядины кинут на съедение молодым волкам. А за ними будут стоять теневые дельцы с большими деньгами и лагерные паханы. Они быстро раздербанят весь СССР. — И что, сидеть и ждать, когда Горбачев срыгнет? — Ну, способ ускорить события все же есть: поднять из могилы Сталина, — отшутился Озеров. — Батька усатый решил бы вопрос. И главное, сегодня еще остались люди, которые выполнят приказ. Дадут Горбачеву время, чтобы собрать всех домашних и дойти до ближайшей стенки. И так со всеми остальными, его друзьями. А через месяц можно Сталина обратно в могилу укладывать. А то еще войдет во вкус, и нам, чекистам, устроит новый 1937-й. — А мы к этому не готовы, — улыбнулся Черных. — Главный спросил: куда ты хочешь? Ну, я взял на себя смелость ответить: в Америку. И лучше всего не в столицу, не в Вашингтон, а подальше от официальных лиц, интриг, сплетен, — на другое побережье, к Тихому океану, в Сан-Франциско. Там наше консульство, есть корреспондентский пункт ТАСС. Главный подбросил такую мысль: что если Черных будет работать не под дипломатической крышей, а журналистом. Это избавит тебя от восьмичасового присутствия в консульстве, позволит свободно перемещаться по городу. Ты же знаешь, что я несколько лет работал в Сан-Франциско, ну, перед переводом в Нью-Йорк. Очень люблю этот город и Западное побережье. — Любите? — удивился Черных. — Это же Америка… — Давай без классовой ненависти, мы не на партсобрании. И без ханжества. Китайцы наши враги, это серьезная реальная угроза. Они считают, что Приморье и Сибирь до Байкала — их территория. Но пока у нас армия больше пяти миллионов солдат и офицеров, плюс передовое вооружение, — косоглазые не сунутся. А с американцами сам Бог велел иметь добрые отношения, ведь мы не можем на два фронта… Да и на наши социалистические завоевания американцы, слава богу, не претендуют. Озеров улыбнулся и продолжил: — Главный позвонил в кадры, спросил, когда у нашего сотрудника, нынешнего корреспондента ТАСС, заканчивается командировка. Ему всего год с небольшим остался. Отлично. За это время тебе найдут хорошего преподавателя, он поможет вспомнить английский. Пройдешь стажировку в московской редакции ТАСС, всего месяца два-три, потом переведут в Главную редакцию иностранной информации, ГРСИ. Ну, а там… Начнешь собираться в Штаты. — Даже не знаю, как благодарить… — Свои люди, сочтемся, — улыбнулся Озеров. — А кто писал те письма? Ты ведь кого-то подозреваешь? — Не знаю, честно, — Черных был готов к этому вопросу. — Сначала думал на одну подругу, ну, мы с ней не так давно расстались, решил, — это задело ее самолюбие, девушка мстит. Кондово и жестоко, по-женски. Проверил, — не она. Мне кажется, больше писем не будет, у любой змеи яд когда-нибудь кончается. — Ладно, — Озеров, кажется, не поверил, он хотел услышать нечто иное, но не стал настаивать, лезть с новыми вопросами. — Думай о хорошем. После водки и доброй закуски он разомлел, стал рассказывать про американскую жизнь и работу. В Сан-Франциско он официально занимал должность второго секретаря посольства, трудовые обязанности — неопределенные, зарплата хорошая, даже две зарплаты, одна от МИДа, вторая от Комитета, — и не знал никаких забот, только два-три раза в месяц выполнял пустяковые поручения, например, бросал в почтовые ящики какие-то письма или оставлял в условленном месте пакет с наличными. В остальное время, свободное и рабочее, много читал, ездил по городу. Дальше американцы не пускали, любую поездку по стране надо было согласовывать заранее, указывать маршрут и все гостиницы, где остановишься на ночь. Другие дипломаты болтались по распродажам в крупных универмагах, отправляли посылки с тряпьем и обувью в Москву, для перепродажи, и стучали друг на друга, чтобы начальство оценило рвение, — и продлило командировку. А Озеров под вечер частенько сидел на набережной и наслаждался неповторимым климатом, ни холодным, ни жарким, смотрел направо, на пролив Золотые Ворота и красную полоску подвесного моста, и налево, — там в паре километров от берега, живописный островок с приземистыми постройками. Этот райский уголок — тюрьма строгого режима для особо опасных преступников, зверей, вроде Аль Капоне или Джона Диллинджера, впрочем, та тюрьма давно закрыта, превращена в музей. Как урок подрастающему поколению: не грабь и не убивай, иначе плохо кончишь. Хорошо так сидеть и думать об одном: как прекрасна жизнь здесь, на воле, и как чудовищна она там, в этом пыточном бетонном мешке, пропитанном миазмами боли и ужаса. Зря Черных в свое время отказался от перевода в первое главное управление. Кстати, он сам говорил, что именно тогда же начались первые ссоры с женой, — он не оправдал надежд этой тщеславной сучки, а жизнь с неудачником в представлении Зои, — хуже смерти. Она отдала молодость и красоту чекисту не для того, чтобы дышать отравленным воздухом Москвы, одеваться в комиссионках и проводить жалкий отпуск в Сочи или в заплеванном Крыму. — У тебя остались две проблемы, которые надо решить, — сказал Озеров. — Первое — закончи дело, которое ведешь. Как ты умеешь, с блеском. Понятно, что операция важная. Никаких подробностей не знаю, дело строго секретное, но наверху следят за твоими успехами. И, как я понял, успехи есть, и серьезные. Поэтому главный поддержал твой перевод. Это что-то вроде поощрения. Ну, ты все понимаешь… — А что еще? — Второе… С этим ты справишься легко. Надо жениться, за границу в долгосрочные командировки холостых парней не пускают. Подбери подругу, присмотрись к ней. Тут ошибки быть не должно. На твоей будущей службе развод равняется почти самоубийству. Этого начальство не любит. Если ошибешься в выборе, придется до пенсии делить постель с женщиной, которую разлюбил. Без шуток… Вышли из ресторана, когда над Калининским проспектом разлился свет фонарей, машин почти не видно, с черного неба летели редкие снежинки. Черных, поймал такси, крепко обнял Озерова, похлопал его по худой спине и тут только подумал, что годы берут свое, дядя Сережа заметно сдал и еще дурацкая мысль, — что они больше не увидятся. И защемило сердце. Еще он подумал, что уходит последнее поколение настоящих мужчин, фронтовиков, на которых держалась страна, ну, их не станет, а кто придет? Та публика из коммерческого кабака… Глава 5 Под вечер Черных принесли распечатку вчерашних телефонных разговоров судебного эксперта Павла Ремизова. На работу ему звонили шесть раз, первые пять звонков от начальства и некой девушки, с которой у Ремизова близкое знакомство, даже нечто большее. Телефон девушки определили, это некая Маша, студентка первого мединститута, хороша собой и любит Ремизова трепетно и нежно. Последний звонок от человека с тихим приятным голосом, своего имени он не назвал, задал пару общих вопросов, Ремизов ответил, что дела идут отлично, и погода для зимы — неплохая. Дураку ясно, что спрашивают не о делах и погоде, о чем-то другом, гораздо более важным. Впрочем, все эти неясности чекисты скоро прояснят. Человек сказал, что посылка для доктора прибудет в пятницу, надо позвонить по старому номеру и ее забрать. Ремизов поблагодарил собеседника, сказал, что неплохо бы встретиться и посидеть в «Арагви» на улице Горького, как сиживали в старые добрые времена, человек ответил «да» и положил трубку. Незнакомец звонил из телефона-автомата откуда-то с окраины, кажется, из Теплого Стана. После этого разговора эксперта можно брать, но червь сомнения глодал душу, Черных решил подождать пару дней и принять Ремизова не пустого, а с посылкой, авось, разговор пойдет веселее. За эти два дня подняли информацию по Ремезову, — русский, родился в Москве, в школе вступил в комсомол, окончил Первый медицинский институт, дальше — перечень моргов, где работал. Он мечтал вернуться на кафедру Первого мединститута, сдавал документы в отдел кадров, но получал отказ, видимо, страдал, что нет влиятельных родственников или денег на добрую взятку. Ремизова можно понять, — угрохать лучшие годы, копаясь в криминальных трупах, — не для этого он пришел в медицину. В пятницу Ремизов отпросился с работы пораньше, на своих «жигулях» доехал до Комсомольской площадь, оставил машину на стоянке рядом с Ленинградским вокзалом, и отправился к подземному переходу. Он не дергался, не оглядывался, видимо, на душе было спокойно. В слежке принимали участие восемнадцать оперативников, они получили приказ взять Ремизова даже в том случае, если он пойдет назад без посылки, пустой. В помещении автоматической камеры хранения он подошел к пятидесятой ячейке, не заглянув в бумажку, набрал код, когда дверца открылась, вытащил тряпичную холщовую сумку с бахрамой. Затем вышел из здания вокзала, дошагал до угла, набрал ход, почти побежал и неожиданно нырнул в метро. Возможно, ему удалось бы уйти, в этот день и час на «Комсомольской» столпотворение, но, обговаривая с операми план задержания, Черных предложил поставить парочку парней у каждого входа в метро.
Кто-то из оперативников, перегнал Ремизова на бесконечном эскалаторе, влетел в линейное отделение милиции, попросил двух милиционеров срочно проверить документу у гражданина, на которого он сейчас покажет, затем задержать его. Люди подумают, что пьяного поймали, сейчас, когда в стране почти сухой закон, народ к таким сценам привык. На пересадке с эскалатора на эскалатор, в скоплении людей и тесноте Ремизов с опозданием заметил милиционеров, продиравшихся сквозь толку. Он хотел кинуться вперед, но не смог пробиться, тогда он бросил сумку. Милиционеры схватили его под руки, выдрали сумку из-под чьих-то ног, потащили задержанного к линейному отделению. Оперативники КГБ заковали Ремизова в стальные браслеты, усадили на стул посередине небольшой комнаты. Один из милиционеров вышел, остановил двух случайных пассажиров, мужчину и женщину, спросил, есть ли у них с собой паспорта, получив утвердительный ответ, попросил зайти в помещение, нужны понятые, это отнимет пять минут. Ремизова обыскали, задали несколько общих вопросов. Он твердил, что сумка не его. Один из оперов перевернул сумку, вывалил на стол кучу денег, купюры разного достоинства, от пяти рублей до пятидесяти. Деньги завернуты в старую газету, пачки перехвачены аптечными резинками. Пересчитали — двенадцать тысяч рублей. Женщина коротко вскрикнула, побледнела и с ужасом посмотрела на Ремизова, решив про себя, что за эти деньги он убил человека, возможно, не одного. Понятых отпустили, Ремизова подняли наверх, засунули на заднее сидение, приказали пригнуть голову к коленям. Он так и сделал, но соскочили очки. Руками, скованными стальными браслетами, он стал шарить по грязному полу. Очки нашел, но кто-то из оперов уже успел наступить на них. Треснуло правое стекло и погнулась дужка, сломанные очки криво сидели на носу, и не было возможности стереть грязь со стекол. * * * Ехали минут сорок, машина остановилась в узком переулке, перед домом с глубокой темной аркой, фонари в переулке не горели, людей вокруг не было, а дом, похоже, ремонтировали или собирались снести. Ремизов оказался в просторной комнате на первом этаже с окнами, выходившими во двор, замазанными белой краской. Судя по виду, это столярная мастерская или что-то в этом роде. У стены два верстака, кое-какой инструмент. Пахло свежей стружкой и обойным клеем, было тепло. Свет давала яркая лампочка под жестяным отражателем, и еще была другая лампа на круглом обеденном столике, нестерпимо яркая. За этим круглым столиком Ремизов увидел того самого чекиста, который на днях был в морге, и не удивился. Задержанного посадили на стул, близко стоящий к столу, свет лампы слепил глаза, болела нога, в нее при задержании у эскалатора ударил сапогом милиционер, чтобы Ремизов не вздумал бежать, наручники резали запястья, шумела и раскалывалась голова, видимо, давление поднялось. Но это были не самые мучительные страдания, Ремизов страдал от неизвестности. Почему он оказался именно здесь, в странном подвале, а не в отделение милиции или в следственном кабинете на Лубянке? Душа погружалась в холодный омут страха, когда помимо воли начинаешь думать о методах допроса, которые практиковали в КГБ когда-то давно, при Сталине, но те традиции, те методы не забыты, — можно не сомневаться. Дрожащими руками он снимал очки с треснувшим стеклом, старался выправить душку, но очки все равно сидели криво. — Вы были со мной не искренне прошлый раз, — сказал Черных. — Я почему-то думал, — мы играем за одну команду. Но на деле все не так. — Я хотел еще тогда, но… — Понимаю, вы хотели сделать признание, так? Но премия, которая ждала вас… Мысль о деньгах грела душу. Ладно, к черту эту лирику. Времени у меня не так много. Поэтому предлагаю вам рассказать все, от и до. Ну, ваше решение? — Что тут скажешь… На самом деле я на вашей стороне, — Ремизов отметил про себя, что голос не дрожит. — Всегда был и остаюсь на стороне закона. Вины на мне никакой. Меня погубило собственное любопытство. С детства любил совать нос, куда не надо и расплачивался за это. Такова натура… — Давайте без лирических отступлений. Ремизов завертелся на стуле, хотелось вытянуть из этого твердолобого чекиста обещание не применять к нему методов физического воздействия, он не выносит физической боли, и еще: важно прояснить такой вопрос, что будет дальше? Ну, он выложит все, что знает, а ему воткнут лет десять, а то и все пятнадцать, отправят в край вечно зеленых помидоров, край звериной жестокости, к уркам и убийцам. Там его удавят, зальют бетоном, перережут горло… Вариантов много, а жизнь одна, надо вытянуть хотя бы обещание, что Ремизову выйдет скидка. — Итак… С чего начнем? С конца или с начала? — Я хотел бы получить какие-то гарантии, — слепила лампа, Ремизов опустил взгляд и смотрел на колени, на руки, скованные браслетами. — Пообещайте, что со мной будут обращаться по-человечески. И, если все-таки дойдет до суда, я не получу реального срока. Я раскаюсь, буду сотрудничать со следствием. Наконец, это моя первая судимость. Я заслужу гуманное отношение следствия и судьи, поэтому и срок должен быть условным… Или небольшим. — Могу пообещать: если вы дадите правдивые показания… Ну, тогда и к вам отнесутся нормально. Вас не подведут под расстрельную статью. — То есть? — Вас не расстреляют. Ремизову показалось, что пол провалился, он летит куда-то в темную глубину, навстречу гибели. Расстрельная статья… Неужели все так серьезно? — Я расскажу, — выпалил Ремизов. — Я с самого начала собирался сделать именно это. Но помимо моей воли все зашло слишком далеко, не туда… Черных встал, скинул пиджак, повесил его на спинку стула. Ремизов подумал, что сейчас начнется нечто ужасное, захотелось сказать, крикнуть, что ему нужен адвокат, что без адвоката он него слова не добьются, даже если будут жечь каленым железом, эта мысль про адвоката показалось забавной, и откуда только она взялась, наверное, из иностранных фильмов, которые он смотрел в кинотеатре «Иллюзион» и «Мир». Нет, он не в той стране живет, где на допросы пускают адвокатов, — здесь все наоборот. Черных обошел стол и хлестнул Ремизова открытой ладонью по лицу, следом ударил снова. Было заметно, что Черных бьет без азарта, ему скучно, ему не хочется отбивать руки о физиономию судмедэксперта. Но, видимо, такова общая методика допросов, здешняя традиция, заведенная еще при Ленине — скачала избить, а потом задать пару вопросов, чекисты свои традиции уважают и ценят. Слетели очки, стеклышки, раздавленные чей-то подметкой, рассыпались в мелкие осколки. Ремизов поднял руки, защищая лицо, Черных ударил справа, добавил слева. Он бил расчетливо, чтобы напугать до тошноты, сделать больно, а не отправить человека в глубокий нокаут. Ремизов стал сползать на пол, но сзади подскочили, подхватили под мышки, не дали упасть. Из темноты выступил лейтенант Соколик и засадил задержанному кулаком в ухо. Черных выругался и отчаянно замахал руками: ты что творишь, сукин сын, убьешь ведь. Тут кто-то натянул на голову пластиковый темный пакет, его ударили слева, из носа побежал кровавый ручеек, этот ручеек показался бурным потоком, способным поглотить Ремизова, унести его с собой. Он чувствовал, что захлебывается, пускает пузыри, опускается на болотистое дно реки, в кромешной темноте рассыпался сноп искр, что-то затрещало, показалось, палачи сломали ему нос или верхнюю челюсть. Но это лопнул пиджак, кто-то выдрал рукав, схватил судмедэксперта за ворот рубахи и галстук, стал душить. Воздуха совсем не осталось, он наклонил корпус вперед, попытался вырваться, получил встречный удар. Хотел закричать во все горло, но только пискнул, — на крик не хватило сил, дыхание остановилось. Показалось, сейчас он умрет от удушья. Он повалился на пол, постарался прокусить пакет, но ничего не получилось. В этой темноте, полной ужаса, он замахал ногами, стараясь лягнуть невидимого врага. Да, теперь он знал, как пахнет смерть: паршивым пластиковым пакетом. Он завертелся на полу, сбил ногами стул, каким-то невероятным усилием выдернул голову из пакета, глотнул воздуха, который оказался слаще меда, желаннее самой жизни, от этого глотка воздуха голова приятно закружилась. Он вдохнул еще пару раз и увидел себя со стороны, откуда-то сверху, будто душа уже вылетела из тела и парила под сводчатым потолком: на полу окровавленный и грязный извивался человек, который мало похож на человека. Впервые в жизни, захотелось потерять сознание, чтобы этот кошмар как-то закончился. Пакет снова оказался на голове, кто-то сверху потянул за галстук, он закричал, но услышал хрип, почувствовал боль в пояснице, будто кто-то прыгнул на него. Перевернулся на живот, но опять кто-то прыгнул и остался стоять. Он старался сбросить с себя эту невыносимую тяжесть, кажется, попытка удалась, теперь он лежал на животе и видел свет, он выплюнул какую-то дрянь, кажется, клок волос. Светила лампа, на него легла человеческая тень. Голоса доносились откуда-то издалека, отдавались эхом, пахло табаком. Руки оказались свободны, кто-то снял наручники. Сколько он пролежал на бетонном полу? Минуту, час… С двух сторон его подхватили, усадили и не позволили упасть, когда он, перепутав пол с потолком, стал валиться на бок. Под нос сунули ватный тампон, он вдохнул ядреный запах нашатырного спирта, словно обжегся. Расставил ноги, уперся локтями в колени, голова еще кружилась, но стало лучше, показалось, что он умер и вдруг воскрес, а душа, взлетевшая к потолку, вернулась на место. Под ногами скрипела стеклянная россыпь разбитых очков, в голове шумело, но силы понемногу возвращались. Пиджака и галстука не было, мокрая рубашка прилипла к спине, а брюки к ляжкам. Черных сидел за столом и ждал, он отвернул в сторону лампу, вытащил откуда-то полотенце и бросил Ремизову, тот не успел подхватить, полотенце упало на пол, пришлось нагнуться. Он вытер лицо, из носа и рассеченной губы сочилась кровь, что-то стучало, будто где-то близко печатали на электрической машинке, этот звук действовал на нервы, заглушал другие звуки, с опозданием он понял, что стучат его зубы, нижняя челюсть опускается и поднимается помимо воли, — и ничего нельзя сделать. — Дайте сигарету, — сказал Ремизов и не узнал своего голоса, чужого, хриплого. — Курить хочется… — Сейчас не надо, — ответил Черных. — Голова закружится. — Дайте. Кто-то сзади сунул сигарету, поднес огоньку, голова и вправду закружилась. Он затянулся еще пару раз, медленно докурил до фильтра и стал говорить.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!