— Да, морпехом. — А на каком флоте? — На Северном. Кудрявцев вытащил из-под спецовки плоскую фляжку трехзвездочного коньяка: как насчет ста грамм? Сурен покачал головой, Кудрявцев настаивать не стал, только вздохнул и многозначительно поднял брови. Да, слухи по кораблю разбегаются быстрее, чем крысы, среди своих на юте был разговор, что Сурен не от хорошей жизни опустился до уборщика, а, видно, уже хлебнул горя за пьянку. Может быть, на своем Тихоокеанском флоте он когда-то был птицей высокого полета, вторым помощником старшего моториста, а то и выше, но потом крупно проштрафился и на пьянке морской узел завязал. Теперь вот ползает с тряпкой, замаливая прежние грехи, и хорошо еще, что подчистую не списали, дали возможность искупить вину тяжелым унизительным для мужского достоинства трудом. Тут и думать нечего: при горбачевском сухом законе, при нынешних строгостях, когда за лишнюю кружку пива тягают в вытрезвитель и шлют телегу по месту работы, — опуститься вниз, на самое дно, может любой член экипажа, это надо понимать, проявить деликатность, не лезть к человеку с вопросами. Когда Сурен сочтет нужным, тогда поделится бедами. Ничего, пару раз сходит в море уборщиком, а там сам всплывет и встанет на рельсы. Кудрявцев приложился к горлышку и вслух заметил, что его вахта только через десять часов, за это время он три раза успеет напиться, выспаться и снова напиться. Дождавшись, когда коньяк приживется, моторист сунул в рот мятный леденец и сказал, что ходит на «Академике Виноградове» шестой год, жить тут можно, парни с пониманием, салаг почти нет. У новичка будет нормальная жизнь, если сам не станет доводить старпома и боцмана. Валюта потихоньку капает, кок хороший, кухня, конечно, не как в «Астории», но сытная, плюс десертного вина нальют, но тут лучше договориться промеж собой, чтобы не один раз в день по сто пятьдесят, а четыре дня говеть, а пятый день — всю бутылку в одно горло. * * * Кудрявцев снова хлебнул и спросил, знает ли Сурен, каким макаром на «академике» освободились сразу три должности, — дневального, буфетчика и поломойки, — ведь на других судах это бабская работа, тарелки на стол ставить и пол подтирать? Не знает… А ведь это целый роман, античная эпопея, с прологом и эпилогом, и главное действующее лицо — это, конечно, Кныш Юрий Николаевич. Он — капитан правильный, всю дорогу в Балтийском пароходстве. Член партии, — это само собой. Семья дружная, жена Клавдия Ивановна — освобожденный секретарь профкома на крупном оборонном заводе, старший сын в Москву пошел на инженера, дочка еще школьница, говорят, музыкальную школу посещает. И вот полный штил, погода ясная, и вдруг — девять баллов, — на «академика» буфетчицей назначают некую Ирину Николаевну, девушку лет двадцати с небольшим, от которой голова кругом пойдет, только взглянул — и будто стакан спирта накатил. То есть и с носа, и с кормы, — не девушка, а полный ураган. Окончила профессиональное училище, кондитер по специальности, ходила два года на «Скрябине», а потом перевелась на «академика». Между прочим, замужем. Ее супруга в пароходстве знают, ну, так себе фрукт, есть к нему вопросы, не случайно же от него Ирина в дальнее плавание ушла. Посторонним гражданам кажется, что если буфетчица, то на корабле обязательно есть буфет, а его тут нет и не было никогда, в натуре, буфетчик — человек, который командный состав в кают-компании обслуживает, ставит и убирает посуду. И все время под взглядами начальства, голодными взглядами. Ирина Николаевна, фигурально говоря, попала под перекрестный огонь, Первым к ней старпом Свиридов подкатил, девушка его бортанула. А вскоре и Кныша, даром что полтинник разменял, от новой буфетчицы заштормило, но он крепкий орешек, долго держался. Тогда «академик» ходил в Африку, там стоянки длинные, потому как в Африке страны, которые Советскому Союзу братские, населены голью перекатной. Даже русские живут лучше, хотя сами почти нищие. Портового оборудования, тех же кранов, там отродясь не видали. Весь трюм по мешку разгружают местные парни, все как на подбор длинные, худые, черные, — будто вылезли из газовой печи в фашистском лагере смерти. И одежда: штаны, дырка на дырке, подпоясанные веревкой, и майки тоже дырявые, будто их из ружья дробью прострелили. Взваливают мешок на спину, по трапу сходят вниз. Все делают медленно, торопиться некуда, — в столовке их кормят один раз в день, — это у них разовое питание, единственное за сутки. Судно тогда стояло под разгрузкой и загрузкой почти месяц, наша Ирина Николаевна маялась от страшной жары и влажности. И тут Кныш делает шаг навстречу, подъезжает к ней, фигурально говоря, на катере. Предлагает Ирине Николаевне отдохнуть в его каюте, там всегда прохладно. Ирина Николаевна не стала противиться… Она натура нежная, у нее тоже большая любовь, которая случается, может быть, раз в жизни, и то не со всяким человеком. Так все и закрутилось, и поехало. Забыл кэп про гребаную партию, про дружную семью и про свою Клаву, длинную и сухую, похожую на рыбью кость. Кныш — натура широкая, деньги у него не переводились, в любом порту они вместе выходили в город, он покупал то, на что Ира показывала пальцем. И так все вертелось почти полтора года. Но это ведь судно, а не большой город, ты всегда в зоне прямой видимости, а большую любовь в карман не спрячешь, не поместится. Добрая душа на капитана состряпала парашу, одну, другую… Письма легли на стол начальнику пароходства, и секретарю парткома, даже до Москвы дошли, по слухам, те письма сам министр читал. Некоторое время скандал тлел, как маленький костерок, Кныша приглашали на разговор в местком и партком. А совсем недавно все вдруг вспыхнуло. В пароходстве ходили слухи, будто из Москвы, из приемной министра звонили, приказали разобраться и все такое. И к тому шло дело, чтобы Кныша пересадили с «академика» на заштатную лоханку, которая ходит из Питера куда-нибудь в Тьмутаракань. Хуже того, могли из партии вычистить, чтобы не осквернял развратом ряды идейных коммунистов, партийных бойцов. Началась качка, Кнышу натурально на дно идти, но тут вступился начальник пароходства, старый друг кэпа, мол, нельзя так швыряться людьми. Тогда нашли мягкой вариант: Кнышу строгий выговор, но оставить на судне, а с «академика» списать всех женщин: буфетчицу, дневальную и даже поломойку, хоть тетя Паша немолодая женщина, на лицо не вышла, да и фигура не очень. Но это был строгий приказ с самого верха: чтобы вообще женщин близко не было, на освободившиеся места набрать мужчин. Конечно, простые матросы и мотористы за Кныша болели, он человек толковый. Покаялся капитан на парткоме, помирился с Клавой. И вся любовь… — Не рискнул капитан уйти из семьи, — добавил Кудрявцев. — А ты женат? — В разводе. — А дети от брака есть? — Нет, к сожалению. Но, может быть, еще успею. — Значит, никто на берегу не ждет? — Выходит, что так. — А родители живы? — Умерли. — Да, это плохо, когда родителей нет, — моторист тяжело вздохнул, даже слезы на глаза навернулись, он сморгнул. — И когда на берегу никто не ждет, — плохо. Морская душа так устроена, — нужно нам, чтобы кто-то ждал. Чтобы моряк был связан с любимыми людьми. Ну, невидимой такой ниточкой. Ты ждешь любимую, она ждет тебя… Кудрявцев был готов продолжить лирическое отступление, но с удивлением заметил, что новый приятель не слушает, а клюет носом. Моторист засунул под куртку недопитую фляжку, поднялся и сказал: — Скоро можно будет из радиорубки позвонить домой. Ну, не то, чтобы прямо позвонить, номер набрать… Но технология другая. Ты будешь в трубку говорить, а разговор на сушу по радиосвязи передадут. Но сначала в очередь полагается записаться. Надо тебе звонить кому? Сурен колебался пару секунд: — Нет, спасибо. Пока не надо… Кудрявцев простился и ушел к себе. Глава 5 С утра старпом Свиридов, свободный от вахты, спустился на кухню и обсудил с коком меню на следующую неделю, дело привычное, рутина. Потом завернул к старшему мотористу, поболтал с ним и вернулся к себе. На полу под дверью лежали два листка из школьной тетрадки в клеточку, исписанные мелким подчерком. Свиридов развернул бумажки, сел к свету. Это был рапорт внештатного агента под псевдонимом Хорист. Свиридов велел стукачу угостить нового уборщика выпивкой и поболтать с ним, и вот теперь, как пишет Хорист, контакт с новым членом экипажа налажен. Далее о самом уборщике, — он человек скрытный, о себе говорить не любит, о прошлом не вспоминает. На прямой вопрос, служил ли он в морской пехоте Северного флота, — ответил утвердительно. Службу в морской пехоте подтверждает татуировка на правом плече: череп и морской якорь под Андреевским флагом. От выпивки уборщик отказался и, когда Хорист показывал фляжку с коньяком и прикладывался к ней, уборщик оставался равнодушным. Создается впечатление, что он не из тех, кто недавно бросил пить, скорее всего, — человек никогда спиртным не злоупотреблял. О порядках на судне, о начальстве и других членах экипажа, кто хороший, кто плохой, не спрашивал. Сурен показался Хористу сомнительной темной личностью. Возможно, уборщик устроился на судно, чтобы сбежать в первом же капиталистическом порту. Судя по разговору, друзей и знакомых здесь он не имеет. Свиридов походил по каюте, на ногах всегда лучше думается. Конечно, это не дело Хориста строить предположения. Тот человек или не тот, пьяница или нет, нанялся на работу, чтобы сбежать, или по другой причине… Но Хорист опытный осведомитель, с нюхом. Свиридов вышел в коридор, поднялся на самый верх, где капитанский мостик, постучал в дверь радиорубки. Вошел и приказал радисту, чтобы соединил вот с кем, — и протянул сложенную вчетверо бумажку, затем сел и, чтобы занять руки, стал крутить на пальце стальное кольцо с ключом от каюты. Когда соединили, приказал радисту выйти и ждать на лестнице. С виду телефон был похож на обычный бытовой аппарат, только без диска, а на трубке, с внутренней стороны продолговатая кнопка, которую надо нажимать, когда говоришь, и отпускать, когда слушаешь. Свиридов снял трубку, чувствуя волнение, — тому были причины. Перед отходом он получил шифрованную телеграмму из центрального аппарата КГБ, майор госбезопасности Павел Черных приказывал навести справки о трех новых членах экипажа, в том числе об уборщике Сурене, далее следовали несколько вопросов, интересовавших майора и номер телефона, по которому с ним надо связаться, когда поручение будет выполнено. Майор Павел Черных был на месте, словно ждал звонка, Свиридов коротко доложил, что узнал от стукача, и дополнил рассказ собственными наблюдениями: уборщик человек хитрый и лживый, видимо, попал на судно по знакомству, пьяница, который скрывает тягу к алкоголю. Но Свиридов быстро раскусил этого типа. А с пьяницами всегда проблемы, был случай, когда один матрос допился до чертиков и убежал с корабля во время стоянки в Копенгагене. Может быть, и Сурен хочет сбежать в иностранном порту, что точно у него на уме — неизвестно, но от такого кадра жди беды. Осведомитель Свиридова вошел в контакт с уборщиком и доложил, что на плече Сурена татуировка: череп, обвитый цепью, морской якорь и над ними Андреевский флаг. Личности других новичков пока прояснить не удалось, не было времени и возможности. Черных внимательно выслушал и спросил, внимательный ли человек этот осведомитель, хорошо ли он разглядел татуировку с черепом и якорем? Старпом ответил, что внештатный осведомитель человек верный, давно плавает и никогда не давал ложной информации. Наколка на правом плече Сурена большая, начинается с дельтовидной мышцы и спускается до локтя. Ее площадь — полторы человеческие ладони. Черных задал еще пару вопросов, — и все о злосчастной татуировке, и приказал связаться с ним через час. Старпом положил трубку и вернулся в свою каюту, но не прошло и сорока минут, как телефон, стоявший на письменном столе, зазвонил. Радист сказал, — срочно вызывает Москва. Пришлось снова идти в радиорубку, выпроводить радиста и запереться изнутри. На проводе был не Павел Черных, а некий начальник из госбезопасности, не назвавший своего имени. Он сказал, что «Академик Виноградов» будет следовать по графику, с этой минуты Свиридов поступает в распоряжение майора, того самого, с кем он говорил по телефону. Все подробности будут в телеграмме, которую старпом скоро получит. * * * Связь закончилась, Свиридов вернулся к себе, взволнованный не на шутку, сел за стол и стал ждать, покручивая в беспокойных руках кольцо с ключом. Он пытался успокоить себя, но разволновался еще сильнее, поднялось давление, стала побаливать голова, а правая ляжка затряслась. До разговора с Черных он и предположить не мог, что дело принимает такой серьезный оборот, еще час назад старпом был уверен: уборщиком интересуются, потому что выяснилось, — Сурен многоженец или неплательщик алиментов, на худой конец — совершил хулиганский поступок и, скрываясь от возмездия, ушел в плавание. Теперь появилось много вопросов, например, каким образом он, Свиридов, поступает в распоряжение майора госбезопасности Павла Черных, если они друг от друга на расстоянии в тысячу километров? И что значит «поступить в распоряжение»? Чтобы найти себе занятие и отвлечься, старпом открыл сейф, достал пистолет Макарова, разобрал его, смазал и убрал на место. Вскоре помощник радиста принес телеграмму, уже расшифрованную. Из Москвы сообщали, что в немецком Ростоке на борт судна поднимутся девять сотрудников Госбезопасности под началом майора Павла Черных, он десятый. Скоро оперативники вылетят самолетом с военного аэродрома и прибудут в Росток предположительно уже через несколько часов. Членам экипажа надо объявить, что на борту судна — геологи, они работали в ГДР на угольных разрезах, а теперь направляются на братскую Кубу, чтобы помочь местным товарищам в поиске полезных ископаемых. На борт будет поднято дополнительное продовольствие, поэтому время стоянки увеличат. Главная задача оперативников — проверка некоторых членов экипажа, в том числе Сурена. Свиридов должен оказывать чекистам помощь, все поручения оформлены приказом. Сейчас следует найти спальные места для новых людей и поставить их на довольствие, по выходе из Ростока судно пойдет тем же маршрутом, через Европу на Кубу. Телеграмму подписал некий генерал-майор В. Гладышев из второго главного управления, о нем старпом никогда ничего не слышал. Телеграмма не дала ответы на вопросы, наоборот, породила новые вопросы и серьезную тревогу. Если этим операм нужен уборщик, почему бы не взять его во время стоянки в Ростоке? Надеть на него браслеты и этапировать из ГДР в Москву? Или этот тип, уборщик, настолько опасен, что опера не хотят затевать возню с задержанием в иностранном порту? Возможно, они не будут никого этапировать, а кончат дело как-то по-другому, все сделают по-тихому. Ночь, море, уборщик выходит на палубу покурить и через минуту летит за борт с проломленной головой. Но зачем оперов так много: девять лбов. Тут бы и двое справились. Да, теперь ясно, — этот уборщик опасен, возможно, вооружен, — отсюда меры предосторожности. * * * Свиридов позвонил капитану, сказал, есть срочный разговор. Через пять минут, он запер изнутри каюту Кныша и выложил все новости. Капитан снял фуражку и нахмурился. Он долго думал, потом задал те же вопросы, которые задавал себе Свиридов. — Не было на моей памяти таких дел, — сказал Кныш. — Разное помню, но такого… И все это из-за какого-то уборщика, который пошел в первый рейс? Странно. Значит, в отделе кадров не досмотрели. — Не нравится мне все это, — сказал Свиридов. — Тревожно на душе. — Надо подумать, где людей разместить, — сказал Кныш. — Есть четыре пустые каюты для матросов и мотористов. Еще есть каюта второго помощника моториста, она большая. Там запросто на троих места хватит. Ну, одного к себе третий помощник капитана пустит, у него места много, диван. И одного — четвертый помощник. Надеюсь, до Кубы эти парни с нами не пойдут. Хотя черт их знает… Старпом вернулся к себе, побродил по каюте и вздрогнул, когда в дверь постучали. — Войдите, открыто. Дверь распахнулась, на пороге стоял Сурен с ведром. Легок на помине… Свиридов почувствовал слабость в ногах, упал в кресло и, встретившись взглядом с уборщиком, сначала побледнел, а потом позеленел. Не ответив на приветствие, он мучительно вспоминал, куда положил пистолет после чистки: снова запер в сейфе или оставил в ящике стола. Кажется, в сейф спрятал, а напрасно, обстановка сейчас такая, что пистолет должен все время быть под рукой. — Прошлый раз, Глеб Иванович, вы сказали ванную помыть. — Да? — рассеяно спросил Свиридов, он снова почувствовал дрожь в ляжке. — Я так сказал? Возможно. Нет, голубчик, пожалуй, сегодня — не надо. Еще успеется с этим. Тут он подумал, что его слова звучат странно, то он приказывает помыть ванную, то вдруг дает задний ход, с чего бы такая перемена. Это может насторожить Сурена. — Хотя вот что… Уберись, но по-быстрому. В общем и целом — там чисто. Уборщик зажег свет в ванной комнате, закрыл за собой дверь. Он возился минут десять, Свиридов сидел за письменным столом, волновался, ляжка тряслась. Пистолет заперт в сейфе, а без него как-то странно себя чувствуешь, будто голый на улице. Наконец, уборщик закончил с ванной и вышел. Свиридова словно черт в бок толкнул, поднялся, вышел из-за стола на середину каюты и сказал: — Ты, вот что, послушай… Я прошлый раз с тобой поговорил слишком строго. Ну, по поводу выпивки и вообще. Хочу, чтобы ты правильно понял мои слова. Я не цепляюсь попусту, не придираюсь по мелочам. Я же хочу, как лучше. Как старший товарищ к тебе обратился. Чтобы удержать тебя от ошибок. Сам же знаешь, как с выпивкой сейчас строго. Вот я и волнуюсь. Хочу, чтобы ты глупости какой не сделал. Молодо — зелено, да. Я как старший товарищ… Сам молодой был, и сейчас выпить не против. Но уж такие времена. Полной трезвости. Все понял? — Так точно. Спасибо, что сказали.