Сурен ушел. Свиридов сел за стол и выругал себя за то, что чуть не лебезил перед этим уборщиком, чуть не извинялся перед ним, вскочил и что-то начал объяснять, развел этот жалкий лепет: как старший товарищ, хочу, как лучше, молодо — зелено… Тьфу… Он запер дверь и полез в сейф за пистолетом. * * * Юрий Кольцов накрывал к завтраку, когда машина перешла на малые обороты, корабль остановился. Кольцов накрыл последний стол чистой клеенкой, вышел на главную палубу. Отсюда сквозь легкий туман был виден пологий берег, причалы порта, склады и краны, виден город на берегу, плоский и неинтересный. На палубе появилось начальство, Кольцов, чтобы не путаться под ногами, ушел на корму. Он слышал, как где-то внизу раздались два гудка, наклонился, посмотрел: к сухогрузу приближался катер, обвешанный по бортам с внешней стороны лысыми автомобильными покрышками, два матроса спустили трап, на борт поднялся плотный мужчина в темном бушлате и фуражке с золотым крабом, здесь его встречали Кныш со Свиридовым, повели к себе наверх. Это лоцман, но проведет корабль к причалу. По громкой связи объявили, специально для забывчивых, чтобы в радиорубку в ближайшие часы не ходили, во время стоянки в Ростоке телефонные звонки на родину запрещены, следующий сеанс связи, — когда судно снова выйдет в море. По внешней лестнице Кольцов поднялся на уровень выше, вошел в каюту и долго сидел на койке, прислонившись спиной к переборке. Душу тронула тревога, которая не поймешь откуда взялась, наползла, словно холодный туман с воды. Он подумал, что теперь беспокоиться не о чем, здесь не Питер, но легче не стало. Из радиорубки транслировали танцевальную музыку, но вот она оборвались, помощник радиста прочитал сообщение: в Ростоке на борт поднимется двенадцать геологов плюс старший по группе, они работали в ГДР, помогали в разработке месторождения каменного угля. Теперь эта геологическая партия будет доставлена на братскую Кубу, чтобы помочь местным товарищам в разведке газа. Кольцов встал, вышел на палубу, постоял на холодном ветру, вернулся в столовую, жаркую, душную, полную запахов. Столовая совмещена с кухней, Кольцов заглянул туда, повар Макарыч, плотный дядька в белой куртке и колпаке откинул крышку котла и начал помешивать варево огромной ложкой на длинной ручке. Из подсобки появился помощник повара некий Гриша, жилистый рыжий мужчина в рабочем халате на голое тело, он сбросил с плеча мешок с рисом, отодвинул его в угол. — Тринадцать геологов кормить придется, — сказал кок. — Сверх плана. До самой Кубы. Двадцать с лишним дней. Вот это заявочка… И никто не предупредил. Только недавно со Свиридовым меню на неделю обговаривали. Он и не заикнулся, что столько едоков прибудет… — Да, тринадцать лишних ртов — это серьезно, — ответил Гриша. — Вот же, блин, повезло. Кольцов взял поднос, заставленный тарелками с нарезанным хлебом, отнес его в зал и расставил тарелки по столам, — вахта закончилась, первыми пришли два моториста и матрос, сели за стол. Следующие полтора часа Кольцов без остановки вертелся на кухне и в столовой, расставляя и убирая тарелки, вытирая столы и подметая пол. Когда освободился, в очередной раз сунулся на кухню, там никого не было. По радио передавали музыку, голоса повара и его помощника Гриши долетали из подсобки. Кольцов подошел к разделочному столу, выдвинул ящик, здесь лежали ножи, которыми повар пользовался редко. Кольцов выбрал японский нож для разделки рыбы, с деревянной рукояткой и стальным обоюдоострым клинком сантиметров двенадцати. Он нашел другой нож, не самый удобный, со скользкой пластмассовой рукояткой, клинок довольно длинный и узкий. Остальные ножи из ящика совсем никудышные, со стертыми лезвиями. Под этим добром лежал тесак для рубки мяса, не очень большой. Лезвие тупое, в старых пятнах жира, неплохая штука, но тесак вряд ли пригодится. На камбузе есть другие ножи, с острыми и прочными лезвиями средней длины, ножи, что надо, но висят на крючках над разделочным столиком, — трогать их нельзя, иначе повар быстро хватится, поднимет шум. Кольцов снова вышел на палубу, судно уже стояло у причала, трюм был открыт, но разгрузка еще не началась. Трап спустили, внизу поставили вахтенного матроса. Поодаль курили капитан со старпомом, они, разговаривая, двинулись вдоль причала, пропали из вида, вскоре появились три незнакомых мужчины, двое в коротких темных пальто, третий в болоньевой куртке. Чемоданов нет, на плечах висят вместительные сумки из модного синтетического материала, блестевшего в солнечном свете. Они о чем-то спросили матроса, стоявшего у трапа, хотели показать документы, но тот только махнул рукой, — проходите. Часть десятая: Шторм Глава 1 На причале майор Черных познакомился с капитаном и старпомом, судовое начальство было обеспокоено, даже напугано десантом оперативников, физиономия Кныша сделалась совсем кислой, Свиридов выглядел чуть лучше, бодрее, но все равно оставался напряженным, будто ему предстояло держать самый трудный в жизни экзамен. С низкого неба сеялся дождик, с воды налетал ветер. Старпом предложил подняться на корабль и поговорить в его каюте, но Черных хотел сказать самое главное здесь и сейчас, вдалеке от чужих глаз и ушей, которые есть даже у стен. Чтобы не стоять на ветру, они завернули за контейнеры, приготовленные к погрузке на другое судно, встали между рядами, здесь ветер почти не чувствовался. Черных сунул руку за пазуху, вытащил конверт с фотографиями, протянул Кнышу и спросил: на корабле сейчас именно эти люди, ошибки, сомнений нет? Сверху стопки — фотографии восьмилетней давности, увеличенные и отретушированные, старые фото он взял так, на всякий случай. Ниже — новые карточки, их изъяли в отделе кадров пароходства и увеличили. Кныш и Свиридов внимательно разглядывали фото, щурились, будто плохо видели, оба ответили, что ошибки нет, на судне именно эти граждане. Черных сказал, что это три матерых уголовника, убийцы со стажем, которые воспользовались подложными документами и проникли на судно, чтобы бежать за границу, тем самым уйти от ответственности за кровавые злодеяния, совершенные на родине. Отдел кадров в Балтийском пароходстве пропустил документы, потому что у преступников был влиятельный покровитель в Москве, а местные питерские контрразведчики, проверявшие новеньких назначенцев, глубоко не копнули, отнеслись к проверке формально. Теперь чужие ошибки придется исправить, принимать экстренные меры. Услышав слово «убийцы» капитан Кныш вздрогнул, словно в ознобе передернул плечами. Старпом Свиридов помрачнел и стал дышать глубоко и часто. Он кашлянул в кулак и спросил: — А этого, ну, московского покровителя уже взяли? — Еще нет, но он не уйдет. — А, вон оно как… Не взяли, значит. Вот ведь досада… Но он, конечно, не уйдет. Конечно… Капитан, округлил глаза, испепелил старпома взглядом, мол затухни со своими риторическими вопросами и замечаниями, — и тот замолчал. Черных сказал, что надеется на помощь экипажа, прежде всего, коммунистов. Но не уточнил, как эту помощь коммунисты смогут оказать, — вместе с гэбистами бегать по судну и ловить убийц или как-то по-другому. Черных добавил, что заходить в Роттердам они не будут, по этому вопросу капитан скоро получит телеграмму из Балтийского пароходства. «Академик» возьмет курс прямо на Лондон, пока будут идти до Англии, преступников обезвредят, точнее, — постараются обезвредить. Кныш хотел спросить, что значит «обезвредят преступников», в каком смысле обезвредят? Их закуют в наручники и оставят на судне, пока «Академик» не пришвартуется в Гаване, ведь в Лондоне русские гэбешники не смогут сойти на берег вместе с задержанными убийцами, а потом из аэропорта Хитроу рейсом «Аэрофлота» вылететь в СССР. Да и с английской таможней, если ее сотрудники поднимутся на борт для проверки, наверняка возникнут проблемы. Наверное, у майора Черных есть другие варианты? Тогда пусть расскажет. Размышляя в этом направлении, Кныш сделал открытие, запоздалое, совсем простое: ни до Лондона, ни до Гаваны преступники живыми не доплывут. Их кончат в море, сфотографируют мертвых, чтобы отчитаться перед начальством на Лубянке: так и так, задание выполнено. Трупы выкинут за борт, — и никакого бумаготворчества. А со Свиридова и с Кныша возьмут подписку о неразглашении государственной тайны. Капитан хотел отогнать эту вздорную мысль, но она глубоко засела. — Надеюсь, все обойдется без стрельбы? — спросил он. — Мы всегда стараемся работать тихо, — ответил Черных. — Если в нас не начнут стрелять… Мы ведь не бросим оружия и не поднимем лапки. Я же сказал: это очень опасные преступники, с ними нельзя церемониться. Они могли пронести на судно оружие. Еще вопросы? Кныш сказал, — в целом все понятно. На борту оперативников ждет боцман Лазарев, он покажет, где можно разместиться и отдохнуть, и еще, — сейчас в Северном море волнение, местами сильное, капитан планировал постоять в Ростоке, переждать шторм. В братской ГДР даже денег не возьмут за часы простоя. Второй вариант: можно выдержать расписание, выйти из Ростока в море и обойти шторм стороной, ну, придется сделать приличный крюк, такой маневр займет некоторое время. Но сейчас он не в праве действовать самостоятельно, Кныш получил телеграмму из Балтийского пароходства, там сказано, что все действия, каждый шаг, капитан отныне должен согласовывать с майором Госбезопасности Черных. Павел Андреевич усмехнулся в усы и ответил, что надо выйти по графику, время очень дорого, тянуть нельзя, а прогноз он знает, волнения моря на таком тяжелом судне никто даже не заметит, поэтому шторм они обходить не станут, двинут прямиком в Лондон. * * * Втроем они поднялись по трапу, в коридоре возле каюты старпома топтался молодой оперативник. Черных представил своего помощника: лейтенант Анатолий Соколик. Вместе вошли в каюту, старпом вытащил из бара самую дорогую бутылку — виски двенадцатилетней выдержки, но Черных покачал головой, мол, выпьем, когда дело сделаем. Они сели вокруг обеденного стола, Черных сказал, что задержание подозреваемых лучше провести в сумерках или ночью, оперативники скрутят злоумышленников, эти подонки проснутся уже закованными в наручники. Ведь есть расписание вахт и, значит, можно сказать заранее, когда три паренька свободны и могут спокойно спать? Кныш сходил к себе и вернулся с чертежом внутренних помещений «Академика Виноградова», выполненном на большом бумажном листе, и другими документами, он показал, где находятся каюты, которые интересуют чекистов. Все три на одном уровне, — капитан пометил их крестиком, в соседних помещениях матросы и мотористы, в конце коридора общая душевая. А вот когда начинается и заканчивается вахта у буфетчика Константина Бондаря и дневального Юрия Кольцова — понять невозможно, это у матросов четкий график, про их время, все известно заранее, когда человек заступил на вахту, когда сменился, а дневальный и буфетчик постоянно на ногах, за ночь и под утро раза три-четыре обязательно поднимутся, чтобы покормить тех, кто закончил вахту, на судне отдыхать некогда, работы выше головы. У уборщика тоже нет вахт или расписания, есть только наставление, — в какие дни где убирать, плюс внеплановая работа. Теперь Свиридов подал голос, сказал, что глаз у него как алмаз, на метр вглубь видит, — новый уборщик ему сразу не понравился, скользкий подозрительный тип этот Сурен, по-настоящему убираться не умеет, но как-то исхитрился и влез на эту должность. У Свиридова на судне есть активисты, — тут он бросил взгляд на капитана, при нем Свиридов никогда не говорил, что в экипаже стукачи. Но, конечно же, капитан догадывался, знал наверняка, — такие люди действительно есть, без этого нельзя, они ходят на каждом большом судне, но вот имена… Об этом капитан мог только догадываться. Теперь настал, можно сказать, момент истины, хочешь или нет, надо раскрыть карты. Так вот, Свиридов дал команду одному из активистов, самому проверенному, войти в контакт с уборщиком, набиться ему в друзья. На этого активиста можно положиться, его каюта рядом с каютой уборщика, его зовут Сергеем Кудрявцевым, матрос. Есть еще парочка верных людей, они предупреждены и готовы помочь оперативникам, как говориться, словом и делом. Он сунул Черных сложенную вчетверо бумажку с именами и номерами кают активистов. — А почему на судне оказались свободны женские должности? — спросил Черных. — Ну, буфетчик, дневальный, уборщик… Это ведь не мужская работа, или я ошибаюсь? Повисло неловкое молчание. Свиридов отвел взгляд, тема деликатная, он не хотел отдуваться за капитана. Кныш, кажется, смутился, он подумал, что этот гэбешник из Москвы наверняка знает его альковные похождения, затянувшийся скандальный роман с буфетчицей, который едва не стоил карьеры и партийного билета, знает, собака такая, но развлекается, специально подкалывает, чтобы потом пересказывать сослуживцам эту забавную историю, почти анекдот. Рассказать где-нибудь в казарме, на сборах по повышению профессиональных навыков, а молодежь будет ржать, как жеребцы. Впрочем, черт его знает… — Это долгая история, — сказал капитан. — Но она к делу отношения не имеет. Как-нибудь я ее вам расскажу. Не сейчас. Глава 2 Кольцов сходил в душ, вернулся, сел на койку и решил вздремнуть хоть полчаса, но в дверь постучали, на пороге возник врач Ефимов, одетый в свитер и матерчатую синюю куртку, он выглядел так, будто с минуты последней встречи, со вчерашнего дня, постарел на десять лет, кожа серая, а на щеках пегая щетина и странный румянец, — пятнами. Врач осмотрелся, нет ли кого в коридоре, вошел в каюту, закрыл дверь на крючок и сел за столик, — другого места не было. Видимо, он провел беспокойную ночь и, съедаемый страхом, ополовинил запас спиртного. Он потянулся к громкоговорителю, сделал громче музыку. — Слушайте… Вы в курсе того, что происходит? — Ну, я же не капитан, мне никто ничего не докладывает… — Тогда я это сделаю. На судно поднялись какие-то геологи… Странные типы, которые совсем не похожи на геологов. И я боюсь, что ваша история с контрабандой, этими коробками, спрятанными у меня в каюте, и эти мужчины, ну, все это как-то связано. Это ведь не к вам гости? — Думаю, что нет, — покачал головой Кольцов. — Я не привык к такому вниманию. Не бойтесь. — Не хочу, чтобы эти коробки оставались у меня хотя бы одну лишнюю минуту. Заберите их немедленно. Я выполнил свою часть уговора. А вы остались должны мне две тысячи рублей. Беспокойные руки доктора все время двигались, пальцы ощупали горячий лоб, щеки, подбородок, заросший щетиной, жилистую шею, стали шарить по штанам и куртке, словно проверяли, прочные ли швы и материал, не порвался ли. Руки не могли успокоиться, тогда доктор сцепил ладони замком. — Не паникуйте, иначе все сами же испортите, — сказал Кольцов. — Люди видят, в каком вы состоянии. Мы рассчитаемся прямо сейчас. А коробки пока придется подержать у вас. Посмотрите на мою каюту. Где мне все это прятать? — Господи, это меня не касается. Мы так не договаривались. Вы понимаете, что эти люди, так называемые геологи, могут ввалиться ко мне. Они найдут ваши коробочки, снимут меня с судна и отправят обратно в СССР, — под конвоем. А потом в «Ленинградской правде» опубликуют заметку под заголовком «Судовой врач оказался контрабандистом». Или что-то в этом роде. Я потеряю жену, детей, ленинградскую прописку. Окажусь в Воркуте, на какой-нибудь стройке народного хозяйства. И до старости буду катать тачку по зоне. Да, за миску баланды и кусок хлеба. Там, в Воркуте, и сдохну. — Доктор, не фантазируйте. В иностранном порту вас никто не тронет. Никому не нужен лишний шум и скандал. И в Питер не отправят в наручниках. Кольцов полез в шкаф, разорвал подкладку куртки, достал пачку денег сотенными купюрами, перетянутую аптечной резинкой, отсчитал три тысячи. — Вот вам тысяча сверху. Эта компенсация поможет вам успокоиться? Позже я выдам еще некоторую сумму. Что-то вроде премии. Ну, за риск. За ваше мужество, героизм и все такое. Ефимов пересчитал деньги и сунул их во внутренний карман куртки, — руки успокоились. Врач потянулся к газете, лежавшей на столике, хотел посмотреть, свежая ли, взгляду открылись два кухонных ножа, лежавших на столике. Врач что-то решил про себя и снова позеленел от страха, пятна румянца пропали. — Ваше? — спросил он. — Зачем это? — Колбаску порезать. Кольцов убрал ножи с глаз долой. На столе появилась бутылка водки, Кольцов налил грамм сто пятьдесят, доктор выпил мелким глотками, закашлялся.