Понедельник, 24 ноября 1997 года Когда я наконец возвращаюсь домой после изучения копий вырванных из дневника страниц вместе с Люком и Такером, то первым делом вижу Джейка, который пьет пиво перед телевизором. Он смотрит хоккей, звук включен на полную громкость. Его ноги в носках водружены на кофейный столик, и я вижу рядом три пустые бутылки в дополнение к той, которую он держит в руке. — Привет, — говорит он, не глядя на меня. Я стряхиваю с плеч куртку. — Кто играет? — Что? — Кто играет? — громко повторяю я. — «Кэнакс» и «Ойлерс». — Он по-прежнему не смотрит на меня. Я вешаю куртку. В кухонной раковине полно грязных тарелок. Я вижу лишь одну чистую тарелку и столовые приборы. — Что вы ели на ужин? Он оглядывается через плечо. Судя по налитому кровью лицу, он уже хорошо набрался. — Остатки от вчерашнего, как ты и предложила, когда позвонила сюда. — Только ты? — Мэдс позвонила и сказала, что вернется поздно. — Где она? — У Бет. Она сказала что-то насчет работы над школьным проектом. Он возвращается к игре, когда одна из команд забивает гол. Гикает, потрясает кулаком в воздухе и снова пьет из бутылки. Меня окатывает волна раздражения. Спасибо, что обо всем позаботился, милый. Да, у меня выдался тяжелый день. Спасибо, что спросил про аутопсию. Ты знаешь, как я беспокоилась насчет присутствия на вскрытии девушки того же возраста, что и наша дочь. Ее одноклассницы. О разговоре с ее родителями. Да, следствие по делу об изнасиловании, избиении и утоплении ребенка продвигается тяжело. Ты знаешь, как упорно я стараюсь доказать, что достойна занять место моего отца, что было его заветным желанием незадолго до смерти. Но я сама отчасти виновата в равнодушии Джейка. Я помогала культивировать эту дистанцию между мною и Джейком, поскольку часто расследую дела, о которых не имею права говорить. Особенно в таком маленьком городе. Иногда после трудного дня мне тоже хочется посидеть и выпить, помолчать и подумать. Или посмотреть какое-нибудь тупое телешоу, чтобы тело и мозг могли расслабиться. Иногда — особенно если я устала — вес честолюбивых намерений моего отца по отношению ко мне кажется слишком тягостным, как будто он установил слишком высокую планку и я сражаюсь с воображаемым негодованием некоторых сотрудников нашего отдела. Я открываю холодильник и беру бутылку белого вина. Наливаю бокал, делаю глубокий глоток, потом еще один. Теплота, разлитая в груди, приносит облегчение. Я наливаю новую порцию, убираю бутылку в холодильник и направляюсь к лестнице. — Иду в ванную, — сообщаю с Джейку. — Ага. Еще один гол, очередные восторженные крики. Не знаю, что лучше: его безразличие или тайный роман, который он имел несколько месяцев назад. Мой муж говорит, что он перестал встречаться с «другой» женщиной, но успешно заменил этот грех пивом и телевизором и теперь как будто наказывает меня за восстановление супружеской верности. Наверху я пользуюсь телефоном в спальне, чтобы позвонить Эйлин Гэллоуэй. Мать Бет работает менеджером по закупкам для больницы Твин-Холлс. Еще мы вместе катаемся на горных велосипедах. Пока я жду ответа Эйлин, отпиваю глоток вина. — Привет, Эйлин, это Рэйчел. Мэдди у вас? — Нет. Бет одна наверху, работает над проектом. Я колеблюсь, но потом вспоминаю прощальный удар от Сары Чан. Как насчет вашей дочери, Рэйчел? Она пришла домой в ту ночь?.. Или она тоже солгала вам? — Послушай, Мэдди ночевала в твоем доме после гулянки у костра вечером в пятницу? — Я… Бет сказала мне, что она ночевала у тебя дома. — Ладно. Я… спасибо, просто мне было интересно. — Рэйчел, это насчет… дела Лиины? Все нормально? Я так беспокоюсь. Это… Лиину убили? Или она упала и утонула, или еще что-то? Я закрываю глаза и вижу плавающее тело. Волосы как черный бархат. Офелия в мутной воде. Потом Лиину переворачивают. Мгновенное потрясение при виде ее изуродованного лица. Я слышу тайное желание в вопросе Эйлин, ее стремление узнать, что все кое-как обошлось. Никто не хочет знать об убийце в нашем городке. Я тянусь к бокалу, делаю еще один большой глоток и говорю: — Да, это подозрительная смерть. Мы привлекли сотрудника, который имеет опыт в расследовании убийств. Стараемся выяснить, кто это сделал. И еще… теперь я полагаю, что никто из детей не отправился домой после костра. Судя по мусору, который там остался, некоторые из них провели там всю ночь, но никто не говорит правду о том, где они были. — Значит, она была убита? — Идет активное следствие по уголовному делу об убийстве. И… Я просто не могу сказать больше. Короткое молчание. — Тебе нужна помощь, чтобы найти Мэдди? — спрашивает Эйлин. — Наверное, она в библиотеке или где-то еще. Я подожду еще часок. Мы обе знаем, что библиотека закрыта, поэтому я вешаю трубку. Во мне пульсирует беспокойство. Дождь тихо стучит в окно; судя по шелестящему звуку, к нему прибавился мокрый снег. Я допиваю вино и иду в комнату Мэдди. Какое-то мгновение я медлю возле закрытой двери, положив руку на дверную ручку. Снизу доносится шум хоккейной трансляции. Я не слышу никакого движения на лестнице, поэтому тихо открываю дверь, включаю свет и вхожу в спальню моей дочери. Тихо закрываю дверь и смотрю, вбирая в себя все то, что осталось от маленькой девочки. Плюшевый мишка на кровати. Большая подушка с кружевными оборками, подаренная на Рождество несколько лет назад. Мягкое желтое одеяло, с которым она не может расстаться. У меня щемит сердце. Как бы мы ни изображали из себя нечто другое — матерей, дочерей, бабушек, — глубоко в каждой из нас живет маленькая девочка, которой мы когда-то были. Будь то в пятнадцать, в сорок или в восемьдесят лет, эта маленькая девочка по-прежнему прячется за всем, что мы делаем, думаем или стараемся понять. Она всегда там. Внезапно я чувствую острую боль за Пратиму. У меня перехватывает дыхание, глаза наполняются слезами. Я понимаю, что отчасти мои чувства вызваны вином и усталостью. Но, боже мой, что бы я сделала, если бы это тело принадлежало Мэдди… Я подхожу к ее туалетному столику и осторожно прикасаюсь к лакированной шкатулке с золотой застежкой наверху. Я колеблюсь, когда меня пронзает ощущение вины. Я даже не должна быть здесь — только не таким образом. Но более глубокая и мощная потребность заставляет меня открыть шкатулку. Я быстро перебираю безделушки и ювелирные украшения, открываю и закрываю маленькие коробочки. Не могу найти то, что ищу. Я слышу звук автомобильного двигателя и замираю на месте. Свет фар озаряет окно, потом машина проезжает мимо. Я переворачиваю шкатулку и вытряхиваю все ожерелья, кольца и браслеты на крышку туалетного столика. Мне становится жарко. Должно быть, я просмотрела это. Это должно быть здесь. Я открываю ящики стола, лезу в ее шкаф, обшариваю все так быстро, как только могу. В маленькой тумбочке у ее кровати я вижу глянцевую фотографию. Беру ее и рассматриваю. Это группа девочек, и Мэдди среди них. Я узнаю остальных: Наталья Петрова, Сима Патель, Чейенна Уилсон, Дасти Питерс, Бет Гэллоуэй. Снимок был сделан в темноте. Почти профессиональное качество: все лица четко находятся в фокусе. Розовые щеки. За ними полыхает большой костер, выстреливающий оранжевые искры в темное небо. Среди дров я вижу горящие старые лыжи и сноуборды. Мой пульс учащается. Я непроизвольно сглатываю. Этот снимок был сделан у костра. — Мама! Я резко оборачиваюсь. — Мэдди? — Какого черта? Что ты здесь делаешь? Она устремляется к туалетному столику и смотрит на разбросанное содержимое шкатулки. Ее рот приоткрывается от потрясения. Потом она возмущенно глядит на меня; ее рюкзак болтается на плече. — Что ты ищешь? Это мои вещи. — Она роняет рюкзак на пол и начинает собирать в кучу браслеты и безделушки, потом запихивает их обратно в лакированную шкатулку. У нее дрожат руки. Я прикасаюсь к плечу Мэдди, пытаясь успокоить ее. — Постой, Мэдди. Пожалуйста. Я могу объяснить. Она отталкивает меня. Ее длинные темные волосы, так похожие на мои, пахнут сигаретным дымом. Еще от нее веет алкоголем и чем-то сладким, вроде клубники. — Какого дьявола… что ты творишь? Почему ты роешься в моих вещах? Как ты смеешь? Я смотрю на мою дочь, но могу думать только о Лиине. О ее загубленной жизни. Избита до неузнаваемости, изнасилована и утоплена. Крошечные камешки в ее легких. Ее вырезанное сердце на весах в морге. Выражение лица Мэдди меняется, когда она что-то замечает на моем лице. Это немного отрезвляет ее. Ее взгляд становится тревожным. — Что происходит, мама? — Медальон, подаренный твоей бабушкой после ее поездки в Ирландию… где он? — Что? — Просто ответь мне, Мэдди, — резко говорю я. — Да что с тобой такое? — Ты постоянно носила его. Где он теперь? — Я уже сто лет не надевала его. — Просто скажи мне, Мэдди! Где этот медальон? — мой голос почти срывается на визг. Я ничего не могу поделать с бешено бьющимся сердцем. Глаза Мэдди широко распахиваются от страха. Она оглядывается на дверь, как будто хочет убедиться, что может сбежать отсюда. — Я… я не знаю. Я изо всех сил стараюсь совладать с собой.