– Здесь у него столько же полномочий, сколько у ведра с блевотиной. Это же знаменитый Джейк Кантрелл. Наверняка вы читали о том, что он натворил в Афганистане. У нас во Вьетнаме встречались такие, так их быстренько разрывало гранатой. Вам надо написать о нем материал. – Непременно подумаю над этим, – ответила Лорен. – Идемте со мной, – сказал шериф, обнимая ее за плечо и уводя к мосту. – Но все уже закончилось. Похоже, это был еще один самоубийца… Лорен мельком оглянулась на меня, но шериф уже уводил ее прочь. Глава 3 Сидя в кабине своего пикапа, я наблюдал за тем, как гротонская пожарная команда достает из машины свое снаряжение. Два человека приготовились спуститься по отвесной стене каньона к лежащему на дне трупу. Капитан Морго по-прежнему стояла посреди моста вместе с Джимом Дикки. Раскурив трубку из стержня кукурузного початка, она уверенно указывала в сторону нижних порогов. Журналистка находилась вместе с ними. Обернувшись, я увидел остановившийся на обочине зеленый «Вольво». Я узнал эту машину. Она принадлежала Джордану Лэнгфорду, президенту колледжа Сент-Эндрюс, тому самому человеку, который устроил меня на работу в службу безопасности. Мне показалось странным, что Джордан уже знает о мертвеце. Карлин ни за что не позвонила бы ему домой, и я был уверен, что капитан Морго также не сделала бы этого, не побывав лично на месте происшествия. Выйдя из машины, Джордан постоял с минуту, глядя на суету на мосту. Его кожа цвета кофе с молоком разительно контрастировала с белой тенниской и шортами. Я ожидал, что Джордан спустится к мосту, однако он вместо этого достал из кармана сотовый телефон и набрал номер. Сказав в телефон несколько слов, снова сел в машину и уехал. Спускаясь вниз по крутому склону, я заметил Кена Макриди, который, не привлекая к себе лишнего внимания, стоял в тени под деревьями и снимал на конфискованную видеокамеру толпу зевак. Из него получится хороший полицейский. Таверна «Фолл-Крик», расположенная дальше по склону, уже открылась, и от посетителей не было отбоя. В окно я увидел не меньше десяти человек, которые сидели на высоких табуретах у стойки, готовясь к тому, чтобы провести в таком положении весь день. Мне очень хотелось присоединиться к ним и тоже чего-нибудь выпить, чтобы добавить себе уверенности, но я все-таки решил вернуться домой и привести себя в порядок перед докладом капитану. Озеро Гротон застыло в безмятежном спокойствии. Я свернул на плотно утрамбованную щебенку, ведущую к моему домику. Это был старый одноэтажный дом, сложенный из обтесанных вручную бревен. В обшитой сосновыми досками гостиной имелся большой каменный камин. Примитивная ванная оборудована белым эмалированным поддоном на чугунных ножках. Стрекоза встретила меня у двери, однократно махнув своим пушистым хвостом. Открыв холодильник, я достал горшок с курицей под чесночным соусом, приготовленной накануне вечером. Разогрев порцию в кастрюле, размял в бульоне два куска любимого лакомства Стрекозы и поставил миску на веранде. Целую минуту Стрекоза смотрела на курицу так, будто та была приправлена стрихнином. Затем она уставилась на водную гладь озера, словно размышляя, не искупаться ли ей. – Ну же, малышка! – сказал я. В последнее время стало практически невозможно уговорить ее поесть. Порой она целый день, а то и два обходилась одной водой, и мне приходилось буквально умолять ее. Как и сейчас. Достав из миски маленький кусок курицы, я принялся жадно его жевать. – Черт побери, лучше ты ешь, а то я сам съем все, – сказал я. Стрекоза печально посмотрела на меня своими большими черными глазами, словно она скучала по своему дому в Хайберском проходе и недоумевала, зачем я притащил ее в противоположный конец земного шара в эту забытую богом дыру. – Джулия Чайлд специально приготовила это для тебя, – сказал я. После того как я на протяжении стольких лет использовал эту фразу, у меня не хватало духа признаться Стрекозе, что Джулии больше нет в живых. Впрочем, мои уговоры все равно помогали редко. – Кончай отлынивать и ешь! – строго произнес я. Словно оказывая мне монаршую милость, Стрекоза медленно опустила морду к миске и осторожно попробовала маленький кусочек. – Ну вот, наконец-то! Молодец! – подбодрил ее я, после того как она без особого энтузиазма прожевала первый кусок. Стрекоза оторвалась от миски и посмотрела на меня, словно ожидая похвалы. – Поздравляю! – сказал я. Стрекоза съела еще два куска курицы, после чего полакала бульон. Теперь ребра у нее торчали сквозь шкуру. Если так будет продолжаться и дальше, останется лишь кормить ее силой; эта мысль была ненавистна мне так же, как и мысль о том, что кто-то будет насильно кормить меня. Отойдя от миски, Стрекоза тяжело дотащилась в дальний угол веранды и плюхнулась на свою любимую подстилку. За всю предыдущую ночь я проспал всего часа три. Через два часа мне предстоял этот идиотский рапорт. Вернувшись на кухню, я стал варить крепкий кофе в голубой эмалированной кастрюльке. Пока нагревалась вода, я спустился к пристани на берегу озера. Взяв с верстака потрескавшиеся кожаные перчатки, подошел к тяжелому холщовому мешку с песком, висящему над причалом, и начал наносить по нему удары. Сначала – медленно, размеренно. «Зачем я вернулся сюда?» – в тысячный раз спрашивал себя я. Ну уж, конечно же, не для того, чтобы сносить издевки таких людей, как Джим Дикки, хотя во время трибунала я вдоволь наслушался вещей и похуже. После того как я позволил армии добить меня, мне на самом деле уже было все равно. Тяжелый мешок начал свободно раскачиваться из стороны в сторону. Сюда я вернулся отчасти потому, что это место было ближе всего к тому, что я мог считать своим домом. Мне было двенадцать лет, когда мои родители погибли в авиакатастрофе. Тетка и дядя отправили меня в пансион. С тех пор я жил самостоятельно. И в колледже Сент-Эндрюс обрел всё. Казалось, жизнь открыла передо мной золотые горизонты. А потом я встретил Блэр… На самом деле вернулся сюда я из-за нее. Я познакомились с ней на втором курсе, в первом семестре. Блэр приехала на выходные из Уэллсли, и в субботу вечером после футбольного матча она заглянула на праздничную вечеринку к нам в общежитие. С первого же взгляда я решил, что она самая потрясающая девчонка на свете. И дело тут было не только в ее фиолетовых глазах и удивительной красоте. Жизнерадостная и веселая, Блэр излучала поразительную смесь невинности и чувственности. Остаток вечера мы с ней провели, разговаривая у меня в комнате. Я к ней даже не притронулся. В основном мы говорили о литературе, музыке, политике и о мечтах Блэр помочь изменить наш мир – сделать его таким, чтобы «детям не пришлось расти в страхе перед насилием и голодом». Она действительно так говорила. Я был убежден в том, что даже если мы проживем вместе целую жизнь, то все равно не выговоримся до конца. Весенние каникулы мы провели вместе в лагере в Адирондакских горах. За эти несколько дней Блэр пробудила во мне такие чувства, о существовании которых я даже не подозревал. Любовью она занималась чуть ли не с первобытной страстью. Я несказанно гордился тем, что она стала моей. В следующем семестре Блэр перевелась в Сент-Эндрюс, и последние два года учебы в колледже мы прожили вместе. После выпуска провели два месяца в Европе, разъезжая на видавшем виды мотоцикле «БМВ», купленном мною в Амстердаме. Ночами мы нередко просто съезжали с дороги на стоянку в лесу, пожирали еду, купленную в кафе, и сворачивались клубком в двухместном спальном мешке. Когда мы вернулись, меня призвали в армию, а Блэр устроилась в рекламное агентство в Нью-Йорке. Мои увольнения мы проводили вместе. Когда меня послали в Афганистан, Блэр подарила мне серебряный жетон, на котором были выгравированы слова: «Джейку от Верного Сердца». На девятом месяце моей командировки пришло письмо. Блэр написала, что полюбила другого мужчину. Она не хотела сделать мне больно, просто так получилось. После этого естественный ход моей жизни разрушился. «Оставь все в прошлом и иди дальше, – твердил я себе. – Скорбеть в нашем сумасшедшем мире по потерянной любви глупо. Ты только что вышел живым из смертельной битвы. Нужно двигаться вперед». Но я по-прежнему любил Блэр. Мне казалось, что у меня обманом отняли будущее, ждавшее нас обоих… Я принялся сильнее колотить тяжелый мешок, нанося яростные удары, отзывавшиеся до самого плеча. Через пять минут с меня градом катил пот, костяшки пальцев ныли, в руках не осталось силы. Сняв с себя промокшую насквозь одежду, я нырнул с мостика. Отплыв на глубину, перевернулся на спину и несколько минут просто лежал, глядя на кобальтово-синее небо. Меня по-прежнему терзала безответная любовь. Не спеша подплыв назад к берегу, я захватил одежду и голышом направился в дом. Убедившись в том, что Стрекоза еще спит, налил первую чашку кофе и побрился в мойке на кухне. Зеркалом я уже давно не пользовался. Глядя в зеркало, я не испытывал спокойное одобрение. Это было гневное противостояние. «Безмозглый осел» – вот любимое приветствие, с которым я обращался к самому себе. В отражении в оконном стекле я увидел неясный образ с растрепанными волосами и грубым обветренным лицом. Летние коттеджи по обе стороны от моего дома на зиму были заперты и заколочены. В лесу стояла полная тишина. Откуда-то со стороны озера прохладный осенний воздух доносил запах горелой листвы. Я включил радио, ожидая услышать в выпуске новостей про смерть мужчины в ущелье. Вместо этого диктор сообщил о том, что ураган «Ильза» терзает Южную Каролину ветрами, скорость которых достигает ста двадцати миль в час. Ураган движется на север по траектории, затрагивающей Аллеганские горы, а к утру воскресенья, возможно, обрушится на окраины штата Нью-Йорк. Я поймал себя на том, что испытал восторг от подобной перспективы. Бури неизменно возбуждают меня. В основном своей чистой первозданной силой – снежные бураны, штормы, ураганы и даже один тропический муссон, который мне довелось пережить. Прежде чем покинуть дом, я налил воды Стрекозе в миску и подпер кирпичом открытую дверь на веранду, чтобы собака имела доступ к полоске лужайки, ведущей к озеру. Стрекоза любила свободно разгуливать по своим крошечным владениям. Можно было не опасаться, что она убежит. В отличие от Блэр Стрекоза готова была ждать меня вечно. К тому времени как я вернулся в студенческий городок, было уже около половины девятого, и дороги, ведущие в колледж, были запружены подъезжающими выпускниками. Движение практически полностью застопорилось; машины останавливались прямо посреди улиц, и водители изучали таблички, установленные для того, чтобы помочь бывшим выпускникам найти места сбора своих курсов. Выпускники были всех возрастов и раскрасок; те, кто постарше, носили соломенные шляпы и яркие спортивные куртки. У многих на шее висели бирки с фамилиями. Люди возвращались туда, где давным-давно провели четыре года своей жизни. Некоторые из выпускников постарше уже начинали увядать и уходили в тень развесистых дубов, обрамляющих «квадрат». Мимо них спешили нынешние студенты, направляясь в новые учебные корпуса. В те времена, когда я учился в Сент-Эндрюс, в «квадрате» размещались научный и гуманитарный факультеты. Именно там проходили все занятия. Старинные каменные здания со средневековыми арками, заросшие плющом, до сих пор красуются на рекламных проспектах. Теперь в них разместились кабинеты преподавателей и комнаты обслуживающего персонала. А все занятия проводились в новых учебных корпусах. Отдельно стояли учебные корпуса для латиноамериканцев, для афроамериканцев, для азиатов, а также корпуса факультетов нанотехнологий и вычислительной техники. Рядом с торговым центром возводился учебный корпус для голубых, лесбиянок, бисексуалов и трансвеститов. За полтора столетия, прошедших с момента основания, колледж претерпел много изменений. Один из меценатов-шотландцев назвал его в честь колледжа Сент-Эндрюс в Шотландии, третьего по старшинству в англоязычном мире. Поскольку вся территория студенческого городка была забита машинами, я не смог устроиться на стоянке и в конце концов поставил свой пикап перед административным зданием, заняв последнее свободное место. На бордюрном камне было выведено краской: «Зарезервировано за проректором». Выйдя из пикапа, я засунул под щетки «дворника» картонку со своим значком, гласящим: «Сотрудник полиции при исполнении», и, надев форменную фуражку, направился в здание, где размещалась служба безопасности колледжа. Над каменными воротами, ведущими в «квадрат», был растянут огромный транспарант. Под надписью «Век мастодонтов» красовалось реалистичное изображение большого волосатого мамонта. Мамонт взирал на меня с печальной отрешенностью, словно думал только о том, как бы вернуться обратно в свой ледник. Я прекрасно понимал его чувства. Служба безопасности колледжа размещалась в двухэтажном кирпичном здании рядом со студенческим спортивным центром. Несколько лет назад строители разобрали старые гипсовые внутренние перегородки вместе с лепниной, деревянной обивкой и дверями из полированного ореха. Новые перегородки были толщиной с лист картона, а двери – из ламинированного пластика. Войдя в здание, я увидел двух подростков на дубовой скамье в отгороженном стальной сеткой отделении для задержанных. Первый был похож на Клецку Пиллсбери[6]; рыжие вьющиеся волосы и бледная, как тесто, кожа. Он плакал. Второй внешне напоминал испанца или итальянца, с черными волосами до плеч и маленькими, близко посаженными глазами. Им было лет по одиннадцать; оба в мешковатых джинсах, спущенных на бедра, новых баскетбольных кроссовках, трикотажных майках с эмблемами НБА и бейсболках с козырьком на правое ухо. – Это ты все запорол, чувак, – сказал черноволосый. – Ты сам! Я предположил, что это взбунтовавшиеся дети преподавателей колледжа. – Итак, в каких неблаговидных деяниях вы повинны? – спросил я у рыжего. – Мы… ну… – начал тот, растирая по лицу слезы. – Мы… ну… – Коди, заткнись, твою мать! – одернул его черноволосый. – Mi casa es su casa[7], – сказал я.