– Говори, Виран, что случилось? И как ты сюда попал? – нахмурился Навигатор. – Капитан Колум, лоция к верфи за вами не закрылась. – Там же нет никакой лоции, Виран, – недоуменно ответил Навигатор. – Теперь есть. Мы пошли на лодке, просто порыбачить, обогнули остров и увидели Мост. Едва в миле. Ну я и кинулся прямо к вам. Мы с Навигатором синхронно посмотрели вверх. В сторону кабинета, где на столе лежала нарисованная синими чернилами несколько несовершенная карта. Потом друг на друга. – Ну, Мост же починили, – медленно сказал Навигатор, глядя на меня, – вот и лоции начали открываться. – И что нам теперь делать? – Иди домой, всем расскажи. Ничего не будем делать. Корона сейчас изменила мнение о том, кто ей друзья, а кто враги. Мы – друзья. Можно на Мост ходить, особенно у кого родня осталась. Не буду ничего говорить о том, что было на встрече между мной и ее величеством. Это, в конце концов, никого не касается. А вот что случилось на следующее утро, рассказать стоит. Я услышал стук в дверь и пошел открывать. За дверью стоял Ванг с повязкой на лице, без треуголки и с букетом цветов. – О, – сказал я, – это что у тебя? Брат поднял букет и с сомнением посмотрел на него. – Ну, я не уверен. Но я вообще-то к женщинам мириться всегда с цветами хожу. Я остолбенел, а когда пришел в себя, то длинно и витиевато выругался ванговским же любимым ругательством. Брат с явным облегчением отшвырнул цветы и спросил: – А пожрать есть? – Я вообще-то спрашивал… спрашивала, что у тебя с мордой. – А, – беспечно отозвался он, – я ж теперь одноглазый. Давай ты меня будешь кормить, а я расскажу, как дело было? Я подвинулся, освобождая проход, и Ванг вошел в дом. III Уна Архитекта Первое, что чувствуешь, – это как выскальзывает гладким, струйчатым движением трубка из легких. Второе – как где-то бесконечно далеко внизу так же плавно змеится вовне уротрубка (парни говорят, у них в обратном порядке. И морщатся). Ощущения привычные, обыденные и радостные – ты жива, и тебя кто-то будит. Привет, дорогая. Самостоятельно что-то делать телом начинаешь лишь через несколько минут, пока – только восприятие. Тепло (выводить в сознание недоразмороженных людей дураков нет). Покалывание во всем теле – остаточные явления магнитной стимуляции кровотока. Щиплет пальцы, горят уши. Странное эхо там, где по памяти тела должны были быть ноги. Шум в черепе, за носом, над зубами. – Вставайте, сержант, – слышится молодой мужской голос. Ну ладно, вставайте так вставайте, инструкция вшита глубоко в подсознание – первым делом сжать по возможности губы на ближайшем выдохе и заблокировать выдох через нос. Щеки чуть надуваются, непослушные губы удерживают совсем немного давления, но для звука хватает. Смотри, медтех, – я в себе. – Б-п-п-у-у-у-ф-ф… – С возвращением! – в голосе слышится нотка радости. А кстати, я уже, кажется, и моргну. Ну… еще не совсем… – Не торопитесь, сержант, побудка не боевая. Что побудка не боевая – это, несомненно, плюс, но я, кажется, безоговорочно выспалась. Глубоко вдыхаю, нащупываю рукоятки внутри камеры и сажусь. – О-о-о! – предостерегающе повышается молодой голос. – Кхем! Тьфу! – говорю я, обтираю лицо предплечьем – лицо и рука сухие, медтехник сделал свое дело хорошо, но под ресницами остались ниточки геля, и сейчас они прилипли к руке и тянутся прочь. Протереть еще раз, чистым местом. Моргнуть, моргнуть, еще протереть. Хорошо. – Аккуратнее, пожалуйста, сержант, нет никакой спешки! – Ну как же, браток, мне не спешить, столько лет без секса? – выдыхаю я. Слышу, как он крякает от неожиданности и начинает ржать. Тем временем мне удается проморгаться. Речь внятная, отлично. – Протезы мои? – Здесь, здесь, сержант, уже достал. Стопэ, стопэ. Я сержант, это понятно, но как меня зовут? Ладно, подожду, пока кто-нибудь обратится, на фиг нужна пометка в личном деле о выпадении элементов памяти. Поворачиваюсь на руках – держат, отлично, переставляю задницу на край, свешиваю культи. Парнишка появляется в поле зрения, уверенными движениями крепит мне протез. Разглядываю его. Интересно, чей он потомок? Похож на ту девочку из диспетчерской, как ее звали? – Трю Хаимссон тебе кем приходится? Удивленный взгляд от моих коленей вверх. – Бабушкой. – А-а, значит, лет сорок я пролежала… – Камера говорит, что полных тридцать семь, – улыбается медтехник, затягивая крепеж на второй ноге, – можно вставать, сержант. – И где мы? – Все еще в системе Алголя, – тихо отвечает он. Не то чтобы стало хуже слышно, но он явно считает, что это плохая новость. – В системе Алголя по пути куда? Он нахмурился, завис с комбинезоном ботслужбы в руках, но сообразил. – К Убежищу. Рейс с Земли, полностью нагруженный. М-м-м… Последний. – Приятно лечь в боевой рейд, а проснуться уже на полдороге домой, – сказала я и спрыгнула на ноги. А что, держат. Комбинезон надевается почти что сам, мое дело – всунуть руки в рукава и сцепить застежку на груди. Вам смешно, а я помню штаны, которые надо было натягивать на протезы, как рукава. Ну точнее, тогда еще на ноги. Слава прогрессу. – У вас три часа на разминку и знакомство с обстановкой, – говорит медтехник, – капитан будет ждать вас у себя, корабль вас отведет. – А кто нынче капитан? – уточняю я. – Как кто? Леди Хелен, – отзывается парень. – Да она ж еще при мне еле ковыляла, как она протянула-то столько лет? Парнишка машет рукой. – Увидите. На внутренностях нашей баржи прошедшие годы не сказались абсолютно. Шершавые переборки из металлохитина, сухой прохладный воздух, неуверенное «вниз» вращательной тяжести. Холодновозка первого поколения, в принципе не рассчитанная на участие в боевых действиях. Грузоподъемность до трех миллионов лежачих, для обслуживания требует полторы сотни человек, поддерживает до тысячи живых. Отказоустойчивость практически бесконечная, металлохитин чинится и наращивается вшами корабля почти без участия команды – ну следить, конечно, надо, но не думаю, что за последние сорок лет это стало значительно хлопотнее. Из теплого трюма – зоны разморозки – я топаю, с удовольствием стуча протезами по полу, по основной линии – все шлюзы распахнуты, полоса света пробивает от самых жилых колец насквозь. Можно сесть в линейный лифт и добраться за пару минут, но тело соскучилось по движению, и парень говорил, что у меня есть время на адаптацию. И время подумать о том, что торчит поперек памяти, как неостывший сон. Никаких снов в холодильнике не бывает, глупости, но что-то же я вспоминаю? Меня несут, несут на руках в темноте. Я ничего не вижу, кроме складок ткани на плече и краешка бороды. Я знаю этого человека, но обычно он ведет себя мягче. Мы идем… долго, и он требует от меня, чтобы я молчала, – шепотом. Бежит. Перехватывает меня, сильно прижимает за спину к себе ладонью, вторая рука исчезает, меня вместе с ним трясет, как грушу, и вдруг он замирает. Из него доносится какой-то странный звук – не хрип, а скорее свист. Потом на меня – прямо в лицо – льется из его рта густой поток липкого и соленого. Я захлебываюсь, пытаюсь отвернуться, но он вцепился и придавил меня к себе так, что я не могу даже пошевелить головой. Вдруг его рука исчезает, меня хватает кто-то другой и с силой бьет по спине раз, два – бо́льшая часть того, что забило мне нос и горло, вылетает, я кашляю, кашляю, кашляю – и не могу толком вдохнуть, потому что меня опять несут, но несут почти вниз головой, под мышкой. Этот другой человек бежит неровно, подпрыгивая на каждом втором шаге и выбивая у меня из груди воздух. Раздается крик, человек, который несет меня под мышкой, резко поворачивается, дергается, меня мотыляет из стороны в сторону, из горла вылетает большой сгусток соленого, я пытаюсь вдохнуть, из носа в рот и горло попадают другие сгустки, крик прекращается, кто-то падает в темноте и тоже хрипит, меня перехватывают, и человек со мной снова бежит, бежит и хромает. Это длится бесконечно. Я втягиваю воздух и кашляю. Меня трясут. Наконец, когда я почти перестаю бороться и яркие искры перед глазами тускнеют и замедляются, этот второй останавливается, встряхивает меня снова и протягивает кому-то. Я с сипением вдыхаю и вдруг вижу слабый свет. Меня берут большие и сильные руки, и я слышу рокочущий голос: – Что с ней, Локи? – Это не ее кровь, – отвечает кто-то, кто меня нес, голос скрежещет как камнем по стеклу. Он и тонкий, и хриплый, и дрожащий одновременно. – Это не наша. Забирай обоих и беги. – А ты? – Я бежать все равно не смогу, а прятаться поздно. Я останусь здесь и задержу. – Но… – Они близко. Беги. Человек с большими руками наклоняется и берет на вторую руку моего старшего брата. У брата очень широко раскрыты глаза, и он очень-очень бледен, но цепляется за шею человека обеими руками. Человек поворачивается, чтобы уйти, и я вижу в черном провале коридора оскаленное лицо, залитое чем-то черным. Ярко-синие глаза, глядя на меня, чуть прищуриваются, и лицо становится почти человеческим, но тот, кто несет меня, поворачивается – и моя мать исчезает из виду.