Следующий раз я вижу ее год спустя. Я бросаюсь к дяде Колуму, вцепляюсь в его ногу и кричу, пока она не уходит. И еще какое-то время после. Я спотыкаюсь и останавливаюсь, опершись рукой о стену. Ну ничего себе. Все еще хочется откашляться. Нет, это не сон. Что я, снов не знаю? И это уж всяко не воспоминание, о своем детстве я знаю достаточно, и ни одна из матерей нашей семьи и близко не была похожа на это синеглазое чудовище. И я… любила своих мам. Сон это или воспоминание – это не мое. Я проснулась с этим?.. То есть оно прилетело в меня сразу после разморозки? Или наконец-то случился первый в истории случай сновидения во время охлажденки? А, мое дело солдатское. Надо все это как следует запомнить, чтобы при первой же возможности сгрузить корабельному мозгоправу. У него голова большая, пусть думает. До сектора персонала я дошла минут за двадцать, скорость нормальная, сердцебиение в порядке. Надо зайти на камбуз и запустить чем-нибудь пищеварительный тракт, а то, если протянуть после подъема без пищи больше пятнадцати часов, придется потом разгонять перистальтику в кибердокторе, удовольствие ниже среднего. Нет, когда роту поднимают сразу в бой, по-любому не до того. Но сейчас другой случай. На камбузе – ни единого знакомого лица. Повар смотрит на меня с недоумением, но вдруг лицо его освещается: – Сержант Кульд! Доброго подъема! Обедающие – или ужинающие? – люди поднимают головы, с доброжелательным интересом смотрят на меня, но никто ничего не говорит. Я залпом выпиваю стакан фруктового сока с мякотью, получаю глубокую тарелку водорослевой каши, какой-то белковый мусс на сладкое и – боже, боже! – большую кружку синтетического кофе! Настоящего синтекофе! Как я по нему скучала все сорок или сколько там лет в холодильнике!.. Повар, подмигнув, обещает налить добавки. Правый рукав комбинезона тихонько свистит. Корабль активировал мой аккаунт. Из воротника выползает на мягком проводке кнопка заушника, я привычным жестом перекидываю ее через ухо и прижимаю к коже, кнопка присасывается. «Србуи Кульд, вы слышите меня?» – говорит корабль мужским голосом. Я вздрагиваю – голос похож на мужской голос из чужого сна про ребенка, захлебывающегося кровью. «Корабль, слышу вас отчетливо», – думаю я. «Вам рекомендовано проследовать на диагностическую тренировку в зал, – продолжает серьезный голос у меня в голове. Ну еще бы. Ладно хоть поесть дали – и, кстати, это же значит, что силовых тренировок не предвидится. – Силовых тренировок не будет, – говорит корабль, – но мне поручено сообщить, что запланированы водные процедуры и стрижка». Ну на-а-адо же! У капитанов я не была никогда, ни разу. На совещания не приглашают даже сержантов, а внешних ремонтников и операторов ботслужбы – тем более. Любопытно, кстати, в качестве кого меня разбудили – вряд ли для того, чтобы поливать цветы у капитана в комнате. С другой стороны, будь срочная работа по внешнему ремонту, так я б уже была там, снаружи, а не распивала кофе на камбузе и не плескалась под душем. Корабль привел меня не в офицерский сектор, где, по моим представлениям, полагалось сидеть капитану, а к вполне знакомому залу собраний. Сейчас зал был пуст, и от моих шагов гуляло легкое эхо. На всю дальнюю стену проецировалась панорама космоса – видимо, той местности, где мы зависли. Не знай я точно, что корабль вращается, чтобы создавать имитацию гравитации для удобства команды, могла бы подумать, что смотрю в иллюминатор. Пространство зала от экрана отделяет поручень. Я подхожу, берусь одной рукой. Звезды́ этой системы не видно, проецируют, наверное, в обратном направлении. Незнакомые скопления, наверняка безымянные, странные очертания туманностей. Что здесь происходит? В темноте за моей спиной что-то шевельнулось, и я оборачиваюсь. Низкое. Кибер? Что-то на колесах. Оно подъехало поближе. Кресло. Кресло с объемным блоком жизнеобеспечения за спинкой. Слегка откинуто назад, человек в нем сидит почти прямо. Кресло подъехало еще ближе, и в голубоватом свете проектора я различаю лицо, все еще прекрасное, несмотря на печать дряхлости. Кожа тонкая и мягкая, однако не обвисла мешками, а словно расправилась на костях черепа. Губы у нее и в молодости были тонкие и твердые, а глаза и ресницы даже, кажется, увеличились и посветлели. Белоснежные волосы убраны назад, лишь над висками поблескивают отдельные прозрачные нити, выбившиеся из прически. Истончившиеся руки лежат на сенсорных головках подлокотников. Ни тела, ни ног не видно, их скрывают складки черного, поглощающего каждый квант света одеяла. – Капитан Хелен Картрайт, – говорю я, щелкнув каблуками протезов и наклонив голову. * * * Эля крутанула руль и увернулась от подрезавшей всех подряд шахидовозки. «Муфлон горный», – ругнулась она сквозь зубы, ни на миг не отвлекаясь, чтобы посмотреть, куда делся втопивший по свободной полосе придурок. Вокруг хватало и без того, МКАД есть МКАД. Куда ехать, она сама не понимала. Ну надо же было так вляпаться… С другой стороны, не будь Эля Элей, сейчас двинула бы грустно домой, и не над чем было бы ломать голову. Как же, черт возьми, не скучно быть Элей. Вечером девчонки звонили начиная с семи часов: ты обещала, ну блин, без тебя совсем не то, текила стынет, мальчики выдыхаются, басист щас уже упадет, где ты, Эля, мля. В полдевятого она поняла, что ну правда так нельзя, собиралась задержаться максимум на час, ну навалюсь со всей дури завтра, Мика, извини. И она была молодец и геройский герой: даже не прочитав еще грозную надпись над крючком с ключами, запустила заливать бэкап на терабайтник. Гордая, что вспомнила сама, дождалась, уже в праздничных сапогах на шпильках, когда все апдейты перельются, выключила все, чему надо было выключаться (на Лехиной машине висела грозная бумажка «Не трогать, рендер!»), – и выпорхнула с работы. Пока сдавала ключи на охрану, позвонила Татьяна, и, конечно, Эля забыла отнести терабайтник в подвальное хранилище. Так он и остался лежать в сумочке, притворился пудреницей, собака сутулая, она же рылась в сумке уже в кабаке, видела его, но совершенно не осознала, и вот. Утром – она же умная девочка, наша Эля, она орала и плясала с одним стаканом в руке весь вечер, налегала не на бухло и мясо, а на морковные палочки и куриные крылышки, смачно облизывала пальцы, и никто же не сомневался, что она пьяна (ну она и была пьяна, разумеется, чисто на эндогенной дури, нам внешнюю зачем наливать?), и слилась умная Эличка в половине двенадцатого – да и кто бы стал что говорить, на улице среда, всем на службу, все всё понимают, пока-пока, – встала умная Эличка ничуть не позже обычного, помня о том, что пакет по изогонам загрязнений сам себя не доделает, а Мика просил край в пятницу утром, ему кому-то там показывать… Что там, накануне Эличка самоходом уехала домой на метро, чтобы утром со спокойной душой вернуться к машине, стоящей у кабака, и – хоп! – за пятнадцать минут добраться, обманув все пробки. И вот за добрых сорок минут до начала рабочего дня, аккуратненько припарковавшись возле работы, Эля полезла за, мать ее, пудреницей, и тут-то ей и сунулся в руку этот терабайтник. Зараза! «Вот теперь-то меня Мика и уволит на хрен», – сказала умная Эличка голосом детсадовской ябеды. «А ни хрена не уволит, я сейчас пойду и положу его на место, – ответила Эля и мысленно показала язык. – Никого еще нету. Ничего я не выносила. А распишусь по-честному, без подлянок, что вот, восемь часов шестнадцать минут двадцать шестого февраля… Будет восемь двадцать, а Мике сама скажу, что тупнула… Тупнула же? Тупнула. Сама исправилась? Сама». Ее обдало холодом от мысли, что могло бы быть, просохать она где-нибудь сумочку с этой сволочью на дне. Боже. «Ну всё, всё», – успокоила она себя, выключила машину, сгребла сумку и вышла, думая, что происшествие на сегодня засчитано и можно успокаиваться. Как же она ошибалась. Она проскочила турникет, сунула карточку в карман сумки и, вместо того чтобы подняться к лифту, дунула вниз, к хранилищу. Двери в хранилище были приоткрыты. Обе. Эля встала столбом. Отличненько придуманная программа «Вот сейчас я наберу код, войду в первую, позвоню, меня спросят, от какой фирмы, и посветят из камеры в рожу фонариком» дала страшный сбой, и Эля зависла. Вдруг в спину вломился кто-то, оттер ее плечом с дороги, проскочил внутрь. – Алё, кто сегодня дежурит? Михалыч? Почему обе двери открыты, мы щас жалобу выкатим, у нас же… Мля… Ну вы тоже понимайте, мы же тоже коммерческую тайну блюдем! Вы там изымаете кого-то, а остальных что, заходи кто хочешь, бери что хочешь?.. Нет, я из «Аргентум», с пятого этажа, к нам какие-то претензии есть? Ну вот. Я могу взять архив? Ладно, после обеда подойду… Кого хоть? Ну блин, все равно ж все всё узнают, ну часом позже… Из-за спины аргентумовского мужика Эля с ужасом увидела в бронированной стене хранилища вырванную с мясом ячейку именно того сейфа, в который ей вчера следовало положить терабайтник с бэкапом, а сегодня – взять оттуда бэкап месячной давности, чтобы вечером затереть его свежей версией. Голосов из хранилища раздавалось два, и ни один из них не был михалычевским. Эля развернулась и в один вздох оказалась на улице. Юркнула в машину, вырулила – и давай бог ноги. Ну ладно. Ладно. Звонить Мике, звонить Мике. Телефон не находился. Сзади зло бибикнули. «Веди внимательнее, – прикрикнула умная Эличка, – ведешь – веди, выезжай вот, выезжай на Мичуринку. Оттуда на МКАД. Там покатайся, а уже потом подумай. Не звони пока никому. Не звони». Эля вела по МКАДу и ни о чем не думала, как велела умная Эличка, ни о чем. Вата-вата. Ведем-ведем. Смотрим везде. Ведем аккуратно, ровно, в потоке. «Мике звонить нельзя», – долетело тихонькое из-под притихшей паники. Нельзя звонить. Наверняка прослушивают же. «Бэкапа хватились. Сто пудов. Кто вчера должен был сдавать его по расписанию? Славка. Славка раньше десяти не придет. Предположим, его уже вызванивают, он скажет, что я оставалась. Или не скажет? Нет, давай исходить из того, что скажет. Стоп. Я проходила через турникет в восемь двадцать… и сразу вышла. Меня уже ищут». Эля подавила острое желание выкинуть телефон в окно. «По уму у меня минут десять, – тихо сказала умная Эличка, – а дальше будет поздно». Какая разница, какой из Микиных проектов перешел кому дорогу? Мика сколько раз говорил, что они со своими расчетами загрязнения мешают сразу нескольким серьезным людям, но только всем по-разному. А вот если эти серьезные люди снизойдут договориться по такому мелкому моменту, вот тут-то нам всем и крышка. Ну а пока поживем еще, вроде даже и к участию уже какому-никакому в мэрию допускают… В общем, кто-то с кем-то таки договорился, и этот кто-то был не Мика. Эля углядела впереди просторный карман посреди поля – съезд к каким-то гаражам, серый микрорайончик (как они тут, в Москве, ТСЖ называют? СНТ? Нет, СНТ – это садоводы…), шаурмячня метрах в ста от дороги, пара пустых запыленных легковушек («Давно тут стоим…»), черная широкая тропа к жилмассиву через белое поле… Ах, вон недалеко впереди виадук через МКАД, к нему, видимо… Припарковалась. Вдохнула. Взяла телефон. Нашла Ленкин номер. Помедлила. Вообще-то ей не полагалось знать Ленкин номер. Вообще-то ей даже не полагалось знать, как ее зовут. Но вообще-то это был тот самый случай, ради которого. Или нет? Эля вдруг подумала, что из-за чертовой Микиной изобретательности у нее нет ни одного культурного образца. Как вести себя с женой начальника, у которого ты как бы бывшая любовница, но… Ладно, по порядку. Микраз и Эля отчаянно нравились друг другу, это было понятно примерно с самого начала. Он совершенно не подпадал под ее эротические стандарты – лысоватый мишарин, рослый и сутулый, бородка клинышком, но, сцуко, умный и хитрый. Мика безошибочно заканчивал любую цитату из любимых Элиных книжек и сам швырялся цитатами, приплетая их строго к месту: когда из «Чудес на виражах», когда из «Властелина колец». А когда однажды непроизвольно заржал при ее азартном «почем рыбка-а-а?..» – Эля поняла, что надо сдерживаться. Втюриться в женатого татарина – дело совершенно бессмысленное: обожать он, может, и будет, но не разведется никогда и ни за что и, выбравшись из перевернувшейся машины, позвонит не тебе, Эличка, а жене. С женой Мика регулярно толковал по громкой связи, бегая из кабинета в кабинет, благо обсуждали они исключительно хозяйственные вопросы. Однако тон его не оставлял никаких сомнений – подвинуть жену нельзя. Ленка фундаментальна. Эля начала было подумывать сменить работу, как вдруг Мика решил ситуацию свойственным ему нелинейным способом. Они долбили тогда еще самую первую и сырую заявку на изучение эффективности градозащитных зон автомобильных развязок – кто ж знал, куда в итоге приведет Микину фирму такая вроде бы тепленькая и тихонькая тема, – и Мика (он уже был Мика, потому что ну все же зовут его так, и Эле вроде бы было не с руки выделяться, особенно когда он покрутил пальцем у виска в ответ на ее очередное «Микраз Ринатович» и противным голосом протянул: «Слушаю вас, Эльвира Петровна»)… Короче, они сидели совершенно очевидно по необходимости, и именно Мика бегал за кофе, потому что умная Эличка шарашила заявки как пулемет – у Эли мама руководила сетью городских библиотек, и формулировки на птичьем государевом языке у Эли отскакивали от зубов с самого детства. Абзац на полстраницы, состоящий из одних существительных, – да не вопрос! Они вдвоем рылись в документах выигравших заявок прошлых лет, все вроде бы срасталось, и тут он тяжело вздохнул и сказал: – Элька, ты лучшая. – Я лучшая, – отозвалась она. – Сейчас я признаюсь тебе в любви, ты скажешь, что я вроде тоже ничего, и мы сожрем друг другу три года жизни, а потом ты меня будешь ненавидеть, потому что, ну, сама понимаешь. – А… – протянула Эля. – А ты так это говоришь, будто у тебя есть рабочий вариант. – Ага, – с идиотским восторгом сказал он. – Представь, что у нас, короче, все было, а разошлись по-хорошему. Я тебе надоел, и ты меня, того, пододвинула. Эля фыркнула в кружку, за которой прятала беспомощную влюбленную улыбку, обрызгалась горячим и заржала как лошадь. Мика! – Я, когда кончаю, пищу тоненько, – ровно сказал Мика, – у меня страшно волосатая жопа, шестнадцать сантиметров и немного кривой налево, Ленка все грозится выправить. Ну обрезан, это понятно. Сплю всегда на левом боку, просыпаюсь всегда с первым светом и страшно хочу жрать, причем завтракаю я только свежим и горячим, готовлю сам, если не в отеле. И ненавижу до рвоты, когда где-то стоит недоеденная старая еда или чашки там с чаем. Вообще грязи не выношу, ни пыли, ни вещей надеванных. И перед сексом всегда моюсь. И после. – О-о-о, – протянула Эля с восторгом, – так мы и три года не трахались, я вышибла тебя на хрен на второй неделе отношенек. У меня если меньше трех кружек вокруг ноута стоит, это значит, я и не садилась работать. – Я съел тебе все мозги, – опасным голосом сказал Мика, – и бегал за тобой по квартире с грязными колготками и размахивал ими, брызгая слюной от злости! Ты даже боялась, что правда стукну.