– Алень татарский, – злобно сказала Эля. – Ладно, погоди. У меня интимная стрижка свекровкиной полоской, правая сиська больше левой, кончаю либо на боку ложкой, либо в миссионерке, в остальном могу только так, из вежливости поучаствовать, но зевать буду, не скрывая. Анал лучше минета, а куни не дам, терпеть не могу. Во сне пускаю слюнку, вечно подушка мокрая. И линзы бросаю на тумбочке, а они потом засыхают, и утром хрен отдерешь. Посуду на ночь не мою ни-ког-да! А! И прокладки юзаные в ванной в раковине забываю, во! Мика издал блюющий звук и заржал. – Засранка! – Неврота нерусская! – Фу-у-у! – Сам фу! Они обнялись – совершенно уже без замирания, прощаясь. И сели дальше работать. И правда, как бабка отшептала. Было – и кончилось. Через пару месяцев, когда кто-то из подружек спросил, что за чувак ее начальник, Эля не задумываясь выдала: «В койке внимательный, ничо так, но на чистоте повернутый, мамин кармашек такой, не срослось, сама понимаешь…» Подруга согласно покивала головой – да все татары такие, это точно, ну а Эля уже задним числом восхитилась Микиной изобретательностью. Ему и самому заметно помогло, судя по тому, с какой легкостью он теперь мог приобнять ее за бочок на каком-нибудь конторском сборище – раньше-то ему жгло, а теперь вот перестало. И когда жена Мики позвонила Эле однажды ранним утром и ломким голосом попросила Микраза, Эля мгновенно узнала голос и, совершенно обалдев, спросила, как старую подругу: – Лен, что случилось? Ты чего, где я, а где Мика? – Не ночевал он, – стеклянным голосом сказала Микина жена. – Телефон вне зоны доступа. А по тебе он дышал, дышал и перестал. Я думала, у вас там… срослось. – Лен. Вот как бог свят, – сказала Эля и невольно фыркнула, – я его в первое же утро бы придушила, ты чо. А телефон чо? А мужики? Лена разрыдалась, Эля быстро, не переставая утешительно подхмыкивать, влезла в рабочую группу и узнала, с кем Мика встречался вчера и с кем именно из своих остался у очень серьезных – ох уж эти серьезные! – подрядчиков. Уехал с Микой Славик, и умная Эличка, не отпуская Ленку с трубы, велела Лехе срочно вызванивать Славку, и ровно через четыре минуты Славка уже взял трубку на Лехин звонок, и выяснилось, что Микин телефон молча сдох прямо в бане у этих серьезных людей, а Мика перебрал с полной непривычки – отказаться даже с упором на национальность не позволили обстоятельства, – но сам ушел спать и еще не встал, но дышит. Тут Эля сказала Микиной жене, что мужики его нашли живого, и Лена, всхлипывая, положила трубку и больше никогда не звонила и вообще на Элиных радарах не появлялась. Мика на следующий день на работу не приехал, а когда вышел пару дней спустя, был бледен. Эля на всякий случай сохранила Ленкин номер и никогда, никогда не рассказывала Мике, о чем с Леной говорила. Да и вообще никому не рассказывала. Так что Эля взяла телефон и почти не дрожащим пальцем нашла контакт «Лена Микина». Но помедлила. Если Мика не рядом, придется диктовать ей инструкцию. Не проще ли кинуть эсэмэску? Нет, не проще, Лена помнит ее голос, а смс – штука такая. Эля быстро прогнала оба варианта – что сказать Лене без Мики и что сказать самому Микразу. И нажала «Вызов». – Эля? – осторожно спросила Лена после единственного гудка. – Что звонишь? – Мика рядом? – Его ночью же… Еще увезли. – Ты с ним на связи? – Ну пока да. – Лен, теперь слушай внимательно, прям очень. Я забыла вчера сдать бэкап на хранение. Он у меня. Все проекты целы, кроме Лехиного, тот на рендере стоял. – (Ленка ахнула – поняла.) – Звонить мне не надо. Симку выброшу сейчас. В воскресенье приду туда, где Славка женился. Повторяй: «Где Славка женился». Где. Славка. Женился. В восемь вечера. В воскресенье. Если Мика сам не сможет, ты приходи. Меня на связи не будет, понятно? – Элька… – выдохнула Лена и секунду помолчала. – Ты космос. Все передам. Удачи. «Ха, – подумала Эля, обрывая звонок, – тоже хочу такую жену». Она вытащила из косметички булавку, открыла ею телефон, вытащила и сломала пополам симку. Сам телефон засунула под заднее сиденье. Схватила сумку, вылезла, заперла машину и побрела в сторону серого жилмассива. Хороша б она была, не оставь нарядные сапожки дома. Ну беленькие кроссовки тоже жалко по растоптанной снежной каше, но хоть ноги не отвалятся… От кармана до шаурмятни дорожка была вытоптана негусто, а вот сразу за ней проходила широкая, глинистая, даже на вид липкая и зыбкая тропа к виадуку. В самых зловещих местах сиротливо серели брошенные для спасения пешеходов доски и плоские деревянные ящики дном вверх. Эля подумала и решила идти по краешку этой бизоньей тропы, тем более что отдельные цепочки следов выдавали, что эта мысль не ей первой пришла в голову. Возле шаурмятни, стоящей торцом к дороге, тропа слегка расширялась – кто-то отходил к карману и маячащей вдалеке за ним пустой автобусной остановке, кто-то заворачивал перекусить. Эля прошла в двух шагах от ларька, разглядела за стеклом круглую розовую голову абсолютно лысого парня – почти европейские черты, брови черточками, – прошла было мимо, завернула за угол шаурмятни – там стояли грустные летние столики, и под ними снег лежал истоптанный настолько, что стоило бы обойти сторонкой, – но тут из приоткрытой двери на Элю дунуло таким запахом кофе, что ноги сами вернули ее к стеклянной витрине. Блин, карточки! Карточки! Эля в ужасе вытащила и распахнула кошелек – одинокая пятисотка «на проезд» там таки лежала. Кофе хотелось так, что аж зубы ломило. – Капучино, без сахара, большой. Кофе горячил пальцы – а перчатки-то в машине остались. Эля мысленно плюнула на белизну кроссовок, отошла к столикам, поставила стаканчик на исцарапанный белый пластик. Вытащила из сумки салфетку со следами губной помады – умная Эличка не велела бросать мимо урны, – и вот погляди-ка, мусор, а пришелся к месту. Она выхлебала кофе, ни о чем не думая, тупо глядя на снег, и вернулась к двери шаурмятни, где стоял картонный ящик для мусора. Из двери вдруг высунулся продавец, воровато оглянулся, прижал палец к губам, схватил ее за рукав и потащил внутрь. «Мля, ну что ты чуркана включил-то…» – тоскливо подумала Эля, соображая, как побыстрее выхватить ключи, но что-то в его лице заставило ее подчиниться. Продавец втянул ее внутрь, к прилавку, еще раз приложил палец к губам и глазами указал в правый край окна, в ту сторону, где она оставила машину. Там стоял, запарковавшись поперек кармана, как последний козел, здоровенный джип, и двое мужиков копошились рядом с ее машинкой. Открыли переднюю дверь, один по пояс залез внутрь, второй что-то делал с багажником. Третий вышел из-за джипа, озираясь, и двинулся в сторону шаурмятни. Эля даже не успела отреагировать, а продавец отпихнул ее в сторону, вытащил из-за здоровенного холодильника металлическое ведро с крышкой, выдернул оттуда же какую-то верхнюю одежду, схватил Элю за плечи и тем движением, которым добрые люди ставят за шкаф гладильную доску, засунул ее между боком холодильника и пластиковой стенкой шаурмятни. Повесил обратно куртку, закрыв остатки обзора, пинком задвинул ей ноги ведром и – ш-шурх! – похоже, вернулся к прилавку. Правым глазом прямо перед собой Эля видела решетку и провода за холодильником. Левым – серебристую стенку. Между ее носом и холодильником было сантиметра два, а затылок прижимался к шуршащему картону. Эля вцепилась в сумку и не дышала. Потом стала дышать. Потихоньку. – Добрый день, уважаемый, – поздоровался с кем-то продавец. Помолчал, видимо, слушая. – Да? А? А, да. Конечно, десять минут назад, да. Красивая женщина, в красной курточке… Ну, может, пятнадцать минут, уважаемый… Что?.. Ох, не смотрел. Наверное, к метро пошла. Может, и через дорогу, мне отсюда не видно. Нет… Американо, двойной, все для вас. Зашуршал кофейный аппарат. – Приятного аппетита. Э-э. Понимаю, понимаю. В тишине прошла минута, вторая. Эля молчала. Продавец буркнул про себя не по-русски, щелкнул кассой. Эля сообразила – похоже, за американо тот, который ее искал, не расплатился. – Слышишь меня – постучись тихонько, – сказал продавец. Эля послушно постучала ногтем по холодильнику. – У тачки твоей эти двое стоят, курят. Тачку всю разворотили. Этот ушел, я вижу, к виадуку. Стой тихо. Скажу, когда уедут. Эля чуть-чуть опустила голову и сразу уткнулась лбом в прохладную стену холодильника. Да, Эличка, быть тобой не скучно, нет. И тут она безо всяких предупреждений – никаких галлюцинаций, она отлично понимала, кто она, где находится и что один ее глаз видит пыль на решетке, а другой – его же мутное отражение в металлической стенке холодильника, – совершенно ясно увидела виадук. Не тот серый, разлинованный треугольничками, угловатый, что стоял над МКАДом, а тонкий и почти прозрачный, нависающий в воздухе над чем-то огромным и черным, над зеленой морской водой, над крошечными летящими чайками, над черными обломками, выпирающими то там, то сям из воды. И понять, зачем этот виадук, который ведет никуда, почему-то стало важнее, чем то, что холодильник вдруг тихо заурчал, и чем то, что ее почти, но все-таки не совсем, но почти поймали. Я стою, прислонившись спиной к тоненьким перилам виадука, и смотрю на Выфя. Выфь сидит ноги бубликом и вяжет на пальцах узлы из куска шпагата. По идее, я пришла сюда, чтобы оглядеться, а Выфь – чтобы со мной ничего не случилось. Но он демонстративно показывает, что доверяет мне и не думает, что я попытаюсь прыгнуть с виадука вниз головой. А я, в свою очередь, конечно, могу перестать смотреть на Выфя и поизучать пейзаж. Как будто там есть что-то новое. У меня за спиной океан и небо. Точно такие же, как из любого окна у меня дома. Справа торчит одиноко на трех опорах обломок Моста с нелепо высоким зданием университета на нем, вокруг той опоры, что осталась от внутреннего ряда, – деревянные причалы, хвосты их тянутся внутрь бухты, как будто задутые ветром. Несколько черных глыб разного размера там и сям так же нелепо торчат из волн. За ними высоко обрывается в воду отрог гор, защищающих бухту. За ним, вдалеке, сереют плавни, за которыми где-то там в океан впадает река Первого Севера. Он так называется, хотя никаких других Северов давно нет. Передо мной бухта, в бухте стоят три корабля, один из них – тот, на котором мы прибыли, в каюте лежат книги, и при мысли о том, сколько мне сегодня еще зубрить, становится дурновато. Слева сидит Выфь, загораживая спиной рабочий спуск с виадука, за ним видны улицы и дома, и за обрывистый южный берег заворачивает южный съезд. Теоретически по нерабочему спуску сойти-то тоже можно, но он, мало того что становится чем ниже, тем круче и входит в воду уже совершенно отвесно, входит именно там, где, между прочим, очень глубоко. Братья пару раз ради развлечения спускались туда, сначала по ступенькам, а под конец уже на руках. В крайнем случае, сорвавшись, падаешь в воду – если снизу кто-то страхует, сидя неподалеку в лодке, то не страшно. Выфь сбрасывает узел с пальцев, превращая узор, обозначающий созвездие Оленя, обратно в кусок шпагата. Сматывает шпагат на растопыренные пальцы левой руки, внимательно смотрит на меня. Выфь вроде бы такой же, как и все Братья. Он худой и ловкий. У него длинный острый нос, густые черные брови и вьющиеся черные волосы. Выфь свои собирает в косичку, а сверху надевает платок или зюйдвестку. Сейчас погода теплая, так что он в платке. Они почти все носят платки, кроме Ры и Замба, которые сбривают все наголо и надевают шапки прямо на щетину. Говорят, отлично держится. А вот усов, как у Выфя, почти ни у кого нет. Усы и борода у Братьев растут еще не густо, и они бреются. Выфь же ходит с тонкими полосками над верхней губой и щиплет их, когда чем-то доволен. Сейчас он не выглядит довольным нисколечко. Он спокойно смотрит на меня – светло-серые глаза на загорелом лице кажутся прозрачными, – и я отлично понимаю, о чем он думает. Нет, это не то, как сами Братья слышат друг друга и как они не оглядываясь передают друг другу хлеб или инструменты – точно из руки в руку. Но я хорошо знаю Выфя, и Выфь хорошо знает меня. Он смотрит на меня и думает: «Как долго мы будем тут торчать?» Я ничего не говорю, но отлично понимаю, что он точно так же знает, что думаю я. И я думаю: «Пока я не придумаю что-нибудь». «А в чем, собственно, проблема?» – Выфь едва приподнимает правую бровь. «Проблема в том, что я больше так не могу, а куда убежать, не знаю». «Что же тебя держало раньше?» – Тень иронии ложится на его улыбку. «Алкеста», – думаю я. Улыбка Выфя исчезает. – Чем я могу тебе помочь? – говорит он прямо. – А чем теперь поможешь?.. Почему вы не помешали ей? – Я понимаю, что последние слова я уже не говорю, а почти рыдаю. – Как мы могли ей помешать? – печально говорит Выфь и смотрит на свои руки с повисшим мотком шпагата. – Ее надо было отправить по лоциям куда-нибудь, где хорошая медицина. Где ей бы прервали беременность. Я знаю, в Седьмом Севере это точно было можно. – Где нынче Седьмой Север? – хмыкает Выфь, не поднимая взгляда. – И поверь, Колум ее просил. Но, чтобы выйти в любую лоцию, надо же попасть к Мосту. А она… Выфь не продолжает, но я снова слышу, о чем он думает. Алкеста знала, что детерминанта не позволяет ей иметь детей. Она надеялась, что, раз Мост сломан, это отменяет детерминанту, но появляться в его пространстве все равно боялась. А когда все началось, было поздно. Жизнь вытекла из нее за считаные часы. – Но вы же как-то уговорили Локи, когда… – отчаянно говорю я. Выфь дергается, как от удара, и смотрит на меня.