Подросток облегченно вздыхает. Этот довод ему понятен. Больше пока не нужно, больше ему не вынести. Кроме Нари, у Вали совсем недавно была еще и мама. Через нее пытались достать меня. Не достали. На рассвете мы выясняем, что четыре квартала оцеплены. Будь они неладны, эти штатские! До парка, в котором стоит на бетонном пьедестале Камень, – от силы час ходу. Но максимум в полдень надо быть там. К восьми утра мы с Вали ощупали периметр по всей линии. Он смотрит на меня спокойными доверяющими глазами. Я – проверенный боем командир, хоть и женщина. Он меня признал. – Может, лучше я Фенрира понесу? – предлагает он. – Ты же лучше меня стреляешь? – Рискованно. Я привыкла вес распределять. К тому же будет ли он у тебя спокойно сидеть? Женщина с ребенком и подросток. Против нас три группы взрослых мужчин, одна прямо перед нами, две по сторонам – но подтянутся при первом же шуме. Вали проверяет автомат. Я все-таки приматываю Фенрира к себе, проложив между обмоткой и ребенком наш единственный бронежилет. Малыш спрятан в пуленепробиваемой ракушке, одни ноги свисают. Вали бесшумно отходит налево, за угол. Поехали. Группа передо мной вскакивает и в полном составе мчится в сторону улицы. Расчет верен – в руинах города патрулируют одни ополченцы. Идиоты не лучше штатских. Я кручу рычаг, натягиваются наспех протянутые проволоки. В доме одна за другой вылетают рамы окон, патруль палит по верхним этажам. С висящего на соплях балкона падают, как последние дождинки, все три наши гранаты. Вали выныривает из щели между блоками. Я мчусь за ним следом. Время десять двадцать. Бежать придется, пока будут нести ноги. Правой, свободной рукой я поливаю из автомата бегущих наперерез мужчин. Еще три шага… Все, мы в проулке. Который, правда, неизвестно куда идет, мы снова с хвостом, но если у них нет поблизости вертолетов, то это неважно. По лицу течет кровь. Задели-таки. Вали машет рукой и сворачивает вправо, я бросаюсь следом, смахивая кровь, натекающую с брови на правый глаз. Мы бежим параллельно парку, лучше заранее не показывать, что именно является нашей целью. Там, прямо – музей, набитый всякой магической дребеденью. Но меня интересует не сила. На Камне Тинга женщина может потребовать безопасности для себя и своих детей, и асы клялись следить, чтобы это право не было нарушено. Пора сворачивать. Я хлопаю Вали по плечу, он лихо тормозит, и вдруг выражение его лица становится другим. Посреди площадки на уровне второго этажа, заваленной тем, что совсем недавно было торговым центром, стоит и смотрит на нас вооруженный мужчина. Пространство, которое надо преодолеть до бурелома, – бывшего парка, простреливается. Чтобы видеть проулок, откуда мы пришли, мужчине надо сделать всего пару шагов вверх. Мужчина демонстративно опускает оружие дулом вниз. Я бью ладонью по дулу автомата Вали, очередь проходит по осколкам витрин и чудом уцелевшим манекенам. – Ты что, не видишь – он не стреляет? – Мало ли кто не стреляет. – Он мог. Но не выстрелил. Мужчина мягко спрыгивает на асфальт и приближается. Быстро, но без лишней торопливости. Он внимательно смотрит на кулек, из которого торчат ножки Фенрира в синих джинсовых ботиночках. – Это и есть ребенок, который защитит Землю от взрыва Сверхновой? – Ты ас, – говорю я и недоуменно смотрю в его лицо. Странно, но я действительно его не знаю. – Я Бор, отец Всеотца, – говорит он, – у меня тут вертолет, давайте по-быстрому. – Ты помогаешь мне? – удивляюсь я. – Очень важно отличать вещи, которых можно избежать, от вещей, которых избежать нельзя. Все изменится и все погибнет – вовсе не одно и то же. Уж кому это понимать, как не женщине, родившей ребенка от горя. Вперед! – Твои дети считают иначе. – Ну, недаром я не захотел править сам, – ухмыляется он, – власть очень портит зрение. Во всех смыслах. Я когда еще говорил Одину… Пойдем, Локи. Я киваю и иду вверх – по полуразрушенной лестнице торгового центра. Вали, помедлив, следует за мной. Рагнарёк состоится. 4. Напряжение Светловолосая девушка рывком садится на постели и тяжело дышит. Комната вокруг нее заставлена мебелью. Вокруг кровати притиснуты один к другому шкафы, тумбочки, трюмо, кресла – только узкий проход ведет к двери. Кровать застелена нежнейшими шелковыми простынями, одеяло из мягкого серебристого меха валяется в ногах. Мех побит молью и пахнет сундуком. Девушка сползает с кровати и медленно, прихрамывая, идет из комнаты прочь. Сначала – лишь бы отсюда; но сквозь темный узкий коридор сочится полоска света и тянет теплым запахом. На кухне за антикварным, застеленным свежей клеенкой столиком сидит Петеан Навиген и ест суп из кастрюли, которую держит на коленях. Девушка некоторое время смотрит на Петеана. Тот смущается и откладывает ложку. Потом осторожно ставит кастрюлю на стол. На коленях у него обнаруживается свернутый плед – подложен, чтобы не обжечь колен горячей кастрюлей сквозь ночную рубашку. – Э-э-э… извините, – робко говорит он, – я так соскучился по горячей еде… Девушка механическим жестом достает из шкафа глубокую тарелку и поварешку, наливает суп и убирает кастрюлю на плиту. Все с тем же замершим выражением лица она нарезает хлеб, достает с ледника початый брусок масла и ставит перед Навигеном. Он робко придвигает тарелку поближе и продолжает есть. – Видите ли… Он мне приснился, – говорит Петеан Навиген, – я проснулся и заплакал. А потом понял, что на кухне действительно есть настоящий суп… Девушка аккуратно кладет ладони на стол и утыкается в них лицом. Петеан медленно ест суп, слушая ее рыдания. – Это сон… Такой ужасный сон, – говорит она, немного проплакавшись, – дорого бы я дала, чтобы видеть во сне еду… – Если я хоть что-то понимаю, – отвечает Петеан и шумно втягивает с ложки веточку цветной капусты, – то, что вы сейчас видели, сном не является. Девушка смотрит на него с ужасом. – А что же это? – Похоже на то, что отставшие части вашей личности постепенно вас догоняют. Вы стали… глубже. Менее прозрачной. Кстати, что вы, собственно, видели? Возможно, я смогу что-нибудь посоветовать. – Вы хотите сказать, что это… это было мое прошлое? – тихо спрашивает девушка. – Я думаю, дитя мое, что это есть ваше настоящее, – спокойно говорит Петеан, – поэтому попробуйте все же рассказать мне. Девушка некоторое время молчит, невидящими глазами уставившись в стену за ухом Петеана, потом начинает рассказывать. – И что же в этом сне, э-э-э… собственно, было кошмаром? – вежливо спрашивает старичок, дослушав. – Людям часто снится, э-э… стрельба. Приключения. Девушку передергивает. – Кошмарнее всего… – она задумывается, тщательно подбирая слова, – было то, что я несла ужасный выбор… Нет. Я сама была ужасным выбором. Или погибнут многие, и изменится всё – или погибнут все… хотя ничего не изменится. – Будущее всегда ужасно, доченька, – ласково говорит старичок, – к этому просто надо привыкнуть. – Доченька? – Девушка недоверчиво улыбается, удивленная изменившимся тоном Петеана. – У меня такое ощущение, – говорит Петеан и тоже улыбается, – что вы моя невестка… Поздним утром Петеан Навиген и хромая девушка сидят на широкой веранде, посередине которой из всех стульев, что нашлись на втором этаже, выстроен большой детский манеж. Малыши ползают и возятся с игрушками на пушистом ковре, привезенном на лифте из библиотеки.