Я чувствую, что можно было бы и быстрее соображать – но Он же здесь, рядом, и что он делает в операционной? Плановые на сегодня давно окончены, стало быть, его оперируют спешно? Так. Ринату нужен голос. Ринату нужна книжка. Книжка точно есть у Кирилла. Пока я торопливо иду к двести тридцатой, присутствие того, чью могилу я не навещала с конца ноября, слышно как звон в ушах; как тонкий звук, издаваемый стареньким телевизором на три этажа окрест. Он здесь. Он вернулся. Кирилл охотно кивает, когда я показываю пальцем на книжки. Немного удивляется, но протягивает верхнюю, заботливо обернутую в пеструю рекламную газетку. Ходячие ребята смотрят на меня удивленно. Ничего. Тяжелый, тревожный взгляд Рината прикован к двери. Он боится, что я не успею. Ничего, я уже здесь. Книжку обопрем на тумбочку – глаза мои на старости лет уже стали дальнозорки, – листать буду левой рукой. Правой я беру холодную ладонь Рината. Он облегченно вздыхает и закрывает глаза. – Читай, апа… Все равно про что, только читай… «Обратно в землянку Синцов вернулся только через час», – читаю я. Как странно снова слышать свой голос. Он глуховатый, словно запылившийся. «Потом понемногу стала подтягиваться в метели рота Чугунова. Люди сильно замерзли, и надо было вместе с Чугуновым поскорей разместить их, чтобы отогрелись. Левашов, который пришел вместе с Чугуновым, доложил самое необходимое на ходу, в окопе, и пригласил пройти в землянку…»[1] Все это одновременно. Голос старой женщины в маленькой тихой комнате. Медленное исчезновение внешних ощущений, покой, опускающийся на исхудалого пятидесятилетнего башкира. Тревога, то вспыхивающая, то притухающая – в мыслях того, кто вернулся, потому что обещал. Для меня это все имеет одинаковую силу. Ринат теперь не увидит меня, даже если захочет. Но он не хочет. Голос, доносящийся из огромной дали, качает его на старой отцовской лодке, что плывет по Белой, а мама держит его за руку. Нет, не мама. Светочка. Нет, не Светочка. Она же в Москве. Витя. Он приехал. Или все-таки мама?.. Хорошо, что она здесь. Она проследит, чтобы все было в порядке. Можно не беспокоиться. Можно поспать. «Синцов не ответил: услышал близкую очередь из немецкого пулемета и вскочил. Но продолжения не было. Просто кто-то из своих пробовал немецкий пулемет. – У вас личное оружие есть? – спросил он у Гурского. – Есть какая-то пукалка дамского образца, выбрал по принципу наименьшего веса. А что? – Еще не исключена возможность, что немцы контратакуют…» Что он делает в операционной?.. Почему не по плану? Внеплановая операция ничего хорошего не означает, это либо запущенный вконец случай, либо резкое ухудшение; а ни с тем ни с другим долгого не обещают. – Ох, – сказала Марина и вынула руку Рината из моей, привычно прощупывая пульс, – а я удивляюсь – кто это говорит в одиночке? Она несколько секунд молчит. – Возвращай книжку, Алексеевна. Да… Действительно. С книгой, крепко сжатой в левой руке, я выхожу в коридор и иду к широкой двери операционной. Слышны голоса – бодрые, скорее даже довольные. Саня с Максимом выкатывают каталку. Я провожаю взглядом белое лицо с трубкой, выходящей из носа. Не он. Неужели оперировали двоих? Я провожаю каталку взглядом и вдруг понимаю, что на меня смотрят. Он стоит передо мной, медленно снимая зеленый колпак и марлевую маску. Хирургический халат самого большого размера ему мал и тянет под мышками. Он сед, как и я. У него короткая округлая борода. На носу у него блестят золотые очки. – Богдан Петрович! – кричит Марина от поста. – В какую палату записывать? – В двести восьмую, – говорит он, не отрывая от меня взгляда. – Богдан Петрович? – Я медленно шевелю губами, как будто говорю вовсе и не я, а кто-то во мне – за мной, – кто вовсе и не вдовая пенсионерка Горелова, кто-то… Другой. – Богдан, значит? – Нашла, – говорит он. – Нашла и вспомнила. – Значит, пойдем? – А что будет… здесь? Он странно дергает ртом – не то жует губами, не то пытается ухмыльнуться. – А то будет, что именно сегодня врач Пловцов понял, как проводить именно эту, дотоле не удававшуюся операцию… А еще прямо сейчас в Домодедово садится самолет из Певека, а в нем сидит Виктор Амиров. Старший сын. Вчера он получил письмо от отцовой соседки. – И что? – А то, что он будет здесь через три часа. Маринка ему все расскажет. После похорон он заберет Алексеевну на Север, и его дети будут звать ее бабушкой… Еще четыре года. – А потом? – Потом она поскользнется, сломает бедро и быстро умрет от пневмонии. Дома. Среди семьи. Я киваю, соглашаясь. – Иначе ты бы осталась. – Он не спрашивает. Я молча смотрю на него. – Я люблю тебя, – говорит пожилой толстый хирург маленькой сгорбленной санитарке. – Я тоже люблю тебя, Бран, – отвечает она. Сестра, стоящая в дверях операционной, судорожно вдыхает и берется обеими руками за грудной карман халата. 6. Энергия Два пятнистых тюленя вспарывают пронизанную светом воду. То один, то другой вырывается вперед, то уходя в глубину, то с плеском и брызгами вылетая сквозь зеркальную границу в воздух. Совсем рядом с ними вода ревет и темнеет, бьется о громады быков Моста. Но тюлени не приближаются к Мосту, двигаясь вдоль него к известной только им цели. Большой тюлень толкает самку носом, затем одним гибким движением отплывает подальше. Сперва она для виду бросается за ним, но вдруг переворачивается и кидается наутек. Под водой хорошо видно, как навстречу им из глубины поднимается каменный гребень, риф, протяженный от одного из быков Моста в глубину бухты. Только в одном месте верх каменного гребня прорезает зеркало поверхности, сминает его вокруг себя в мелкую рябь. Большой тюлень, заранее разогнавшись, рассчитанным движением высоко выпрыгивает из воды и плюхается животом на маленький гранитный островок с плоской вершиной. Самка высовывает голову из воды и оглядывается. Островок поднимается из воды отвесно, залезть на него не залезешь. Она коротко гневно кричит. Большой тюлень перекатывается с живота на бок и кричит в ответ. Тюлениха прямо в воде превращается в женщину, которая легко подтягивается на руках и забирается на камень. Ее муж лежит на плоском, вылизанном водой камне на спине, широко раскинув руки. – Действительно, уединенное местечко, – смеется женщина, ложась рядом с ним. Полнеба над ними закрывает темная изнанка Моста. Между черными глыбами быков вдали просвечивает густо-синее небо. – Смотри, с той стороны словно вечер, – говорит женщина.