— А, — я ощупываю себя сзади, и вот оно, симпатичная полоска серебряной мишуры, прилипшая к моей заднице. Я снимаю её и тоже прочищаю горло. — Ладно. Хорошо. Вернёмся к делу. Мне нужна твоя помощь с мероприятием и автограф-сессией после этого. Джонатан выгибает бровь и прислоняется плечом к стене, скрестив руки на груди. — Моя помощь в проведении мероприятия, которое диспропорционально увеличит твои продажи, — он прищёлкивает языком. — Дохлый номер, Ди Натале. — Джонатан, — я подхожу ближе, понижая голос. — Пожалуйста. Мне нужен кто-то, кто будет держать толпу в узде. Родители могут быть чванливыми говнюками. Он наклоняется и говорит: — Я знаю. Вот почему я не утруждаю себя попытками иметь с ними дело. У меня вырывается рычание. — Я обещала Элаю, что ты позаботишься об этом и дашь пинка любому, кто переступит черту. — И это моя вина? — Джонатан опускает взгляд и достает из кармана телефон, который раз за разом пиликает. — Джонатан, это не может подождать? — Ты настоящая лицемерка, Габриэлла, учитывая, что ты только минуту назад проверяла свой телефон, — он хмуро смотрит на экран, вытирая лоб свободной рукой. Я замечаю, что его лицо влажное, как будто он вспотел. Его рука немного дрожит. Всего на мгновение моё сочувствие берёт верх над раздражением. — Ты в порядке? — Нормально, — огрызается он, убирая телефон в карман, затем проходит мимо меня к вешалке для одежды. Я разеваю рот, поворачиваясь и следуя за ним. — Мы же разговариваем. — Разговор окончен, — он расстегивает свою сумку-мессенджер, где лежит ноутбук, в который он вечно утыкается, когда клиентов нет поблизости. У него есть защитное покрытие на экране, так что я ни хрена не вижу. Поверьте мне, я пробовала. Взвалив сумку на плечо, он врывается в бухгалтерию и с глухим стуком захлопывает за собой дверь. Опешив, я стискиваю зубы и смотрю в потолок. Ирония из ироний, мы стояли под омелой. — Габриэлла! — зовёт Элай. — Что? — я спешу обратно в главную комнату и вижу Элая. Он сидит в кресле, которое я поставила у газового камина, и держит в руке печенье в форме снежинки. Рядом с ним гигантская стопка «Раскрась Свои Чувства». — Боже милостивый, — произносит он в равной степени с ужасом и благоговением, когда видит, сколько экземпляров ждут его подписи. — Это много. Улыбаясь, я протягиваю ему пригоршню тонких черных фломастеров. — Приготовьтесь раздавать автографы, мистер Голдберг. Он смотрит в окно магазина на растущую очередь снаружи и бормочет: — Я надеюсь, что сегодня на матче будет тройной овертайм. — Зная мою удачу, Элай, так и будет. *** Несмотря на моё ворчание по поводу этого вечернего хоккейного матча, я не могу удержаться от улыбки, когда мы входим и впервые видим арену. Мне нравится атмосфера — скрежет лезвий по льду, холодный, сухой воздух, наполняющий мои лёгкие. Волна счастья захлестывает меня, когда я поднимаю телефон, делаю снимок, а затем отправляю его своим родителям. Я: Почему на каждом хоккейном катке царит одна и та же волшебная атмосфера? Мой телефон тут же издаёт сигнал. МАМА: То ощущение, когда отмораживаешь задницу, вдыхая запах потных тел и прелой хоккейной экипировки? ПАПА: Ты имеешь в виду ощущение приятной прохлады, когда любуешься великолепными образцами потеющей спортивной славы? ПАПА: Твоя мама только фыркнула в ответ на это. Я оскорблён. МАМА: Я заглажу свою вину позже. Меня передёргивает. Они стопроцентно сидят на противоположных концах дивана и поддевают друг друга ногами, пока пишут это. Я: Прекратите флиртовать в семейном чате. Это отвратительно. МАМА: Я закончила, обещаю. ПАПА: Кто играет, малыш? Я: Парень Элая. Он в местной лиге5. ПАПА: Эти ребята довольно опытные. Должно быть, интересно зрелище. Что вызвало у тебя желание пойти? Я: Элай. Он оказал мне неплохую услугу на работе, так что я возвращаю ему услугу, выступая учебником по хоккею. Элай берёт меня под локоть, когда мы начинаем подниматься на трибуны, а я сосредотачиваюсь на том, чтобы попрощаться с родителями. Как только он приводит нас к нашим местам, я убираю телефон в карман. — Извини, застряла в семейном чате. — Всё нормально, — сидя рядом со мной, он осматривает арену и улыбается, когда замечает Люка. Его улыбка превращается в гримасу, когда Люк вминает другого парня в бортик. — Я не могу поверить, что твой отец занимался этим. Он самый большой плюшевый мишка на свете, а хоккей такой… — Жестокий вид спорта? — я пожимаю плечами. — Да, это так. Мой отец, Николай Соколов — один из величайших нападающих, когда-либо игравших в эту игру. На катке он всегда был чистым, пламенным голодом; но вне игры он есть и всегда был самым мягким человеком из всех, кого я знаю. Когда я впервые начала наблюдать за его игрой, меня шокировал этот задиристый мужчина на льду. Элай пристальным взглядом следит за Люком и говорит: — Полагаю, мне не следует удивляться. Люк тоже плюшевый мишка, но посмотри на него, — Люк подставляет плечо нападающему другой команды и забирает шайбу, а затем катится к скамейке запасных. — Подожди, почему Люк уже уходит? — спрашивает Элай. — Его смена закончилась. — Он пробыл на льду шестьдесят секунд! — Меньше. Скорее, около сорока пяти. Звучит не так уж и долго, но это тяжело. Хоккей — это анаэробный вид спорта: ты максимально выкладываешься всё то время, пока находишься на льду, затем меняешься местами с товарищем по команде, переводишь дыхание, пьёшь воду, и только потом возвращаешься на лёд. — Значит, его не наказывают, — уточняет Элай. — Нет. Он делает именно то, что должен. Элай сияет. — Хорошо. Отвечая на другие вопросы Элая, я объясняю, что такое айсинг и офсайды, а также почему одни удары считаются справедливыми, а другие — нет. Когда игроки снова меняются местами, я замечаю, как самый высокий парень из группы перекидывает свои длинные ноги через бортик, а затем несётся по льду так, словно он был рождён для этого. По моему позвоночнику пробегает волна осознания. Мурашки проносятся по моей коже. В нём есть что-то знакомое. — Этот парень быстрый, — говорит Элай. — Номер 12. Я ошеломлённо киваю, пытаясь не обращать внимания на бешено колотящееся сердце, и снова надеваю наушники. Я чувствую приближение гола, и скоро сигнал, возвещающий о нём, заревёт на такой громкости, с которой мой мозг не справится. Мои глаза прикованы к номеру 12, и любопытство терзает меня. Кто он? Трудно получить представление о теле игрока, когда он в своих щитках и экипировке, но есть что-то такое знакомое в ширине его плеч, длинных ногах, пряди тёмных волос, вьющихся у основания шлема. Я пристально смотрю на него, как будто надо просто посмотреть достаточно долго, чтобы разгадать загадку. Я знаю его. Клянусь, знаю. В течение следующих тридцати секунд 12-й номер — это всё, о чём я думаю, всё, что я вижу. Гибкий и молниеносный на льду, ведущий наступление своей команды, возвращающийся назад, когда его товарищ по команде теряет шайбу, а защита другой команды отправляет её своим нападающим. Он в мгновение ока оказывается там, завладевает шайбой и с новой скоростью несётся по льду. Надвигаясь на вратаря, он совершает обманный манёвр, минует стычку, а затем нахально, наотмашь отправляет шайбу в сетку, прямо поверх плеча вратаря. Освещение вспыхивает красным, и мои наушники приглушают рев клаксона до слабого гула. Элай ликует, улыбаясь и восторженно похлопывая меня по бедру. Номер 12 — это не показушник. Он просто поднимает подбородок, чтобы отдать должное своим товарищам по команде, которые окружают его. Я не вижу его улыбки за каппой, если он вообще улыбается. Толпа игроков закрывает мне обзор, хлопая по его шлему и обнимая его. Но я вижу его глаза. Потому что они пробегаются прямо по трибунам и останавливаются на мне. Хвоя. Арктический холод.