— Твоя способность радоваться, — тихо говорит он. — Это… вдохновляет. Комплимент от Джонатана Фроста. И не просто какой-нибудь комплимент, а такой, который заставляет моё сердце чувствовать себя замеченной и сияющей, как свет свечей, льющийся из окна тёмной, холодной ночью. Моё зрение затуманивается от подступающих слёз. У меня перехватывает горло. — Ты не думаешь, что это глупо? Он качает головой. — Нет. — Странно? Причудливо? Инфантильно? — шепчу я. Просто подборка тех слов, которыми меня называли, когда моё счастье выплескивалось на тех, кому казалось, что это «перебор». Медленно приближаясь, хрустя снегом под ботинками, он смотрит мне в глаза. — Нет, Габриэлла. Я не думаю, что это глупо, или странно, или причудливо, или инфантильно — держаться обеими руками за лучшие стороны того, кто мы есть, когда мы молоды, и не позволять жизни отнять это у нас. Я думаю, это храбро и круто, и не восхищаться тобой за это невозможно настолько, что аж раздражает. Костяшки его пальцев касаются моей щеки, и мои глаза начинают закрываться. Это кажется таким ошеломляюще правильным, но я могу думать лишь о том, что это абсолютно неправильно. В этом нет никакого смысла. Джонатан Фрост не выражает привязанность и не нежничает. Он не зачитывается любовными романами, которые я люблю, и не смотрит на меня с желанием, горящим в его глазах. Он не держит меня за руку, не согревает и не смотрит на меня так, словно всё, чего он хочет в этом мире, находится прямо перед ним. И всё же он здесь — большие грубые ладони нежно обхватывают моё лицо, он близкий, спокойный и сосредоточенный, его взгляд прикован к моим губам. «Мне нужно поцеловать тебя, — говорит его взгляд. — Так сильно». Я смотрю на него снизу вверх, пока его большие пальцы обводят ямочки на моих щеках, пока тепло исходит от его тела, такого близкого к моему, что наши бёдра соприкасаются, наши груди соприкасаются, когда мы оба делаем глубокий вдох. Я чувствую это притяжение к нему где-то внизу живота и опасно выше, там, где моё сердце бьётся о тугой узел чего-то, что я слишком боюсь даже начинать анализировать. Я никогда не сталкивалась с таким абсолютным непониманием чего-либо — как сильно я хочу Джонатана, как глубоко я изнываю по нему. Но, может, именно поэтому это и должно произойти — чтобы развеять напряжение, разорвать запутанные узы вражды, которые связывали нас последние двенадцать месяцев. Может, поцелуй — это всё, что нам нужно. И тогда я освобожусь от этой пытки. Когда я выдерживаю его взгляд, он понимает, о чём я ему говорю: «Мне это тоже нужно». Мои ладони скользят вверх по его груди, слегка касаясь ткани. Джонатан смотрит на меня сверху вниз, тёмные ресницы опущены, прикрывая глаза цвета зимней зелени, а рот, который так часто был сжатым и суровым, теперь соблазнительно приоткрыт. — Я не должен этого делать, — хрипло говорит он, так тихо, что я почти не слышу его. — Пока что нет. Я не понимаю, что он говорит, но я уже за гранью здравого смысла, за гранью мысли. Я хочу лишь освободиться от этой муки желать его, которая впилась в меня зубами, и заставить её отпустить меня. Я собираюсь выцеловать её из своего организма. Это должно сработать. Джонатан наклоняется ближе, несмотря на свои слова, а я приподнимаюсь на цыпочки, и, наконец, наши губы соприкасаются, нежно, затем глубоко. Я вдыхаю его, и это чистое возбуждение, как глоток бодрящего воздуха во время спуска с заснеженной горы. На вкус он как густой шоколад и прохладная вода, и — Боже милостивый — его язык касается моего, и у меня подкашиваются колени. Я обвиваю руками его шею, запускаю пальцы в густые шелковистые пряди его волос, а его руки обхватывают меня, и мы прижимаемся друг к другу, грудь к груди, сердца колотятся. Склонив голову набок, Джонатан углубляет наш поцелуй, пока тот не становится горячим и скользким, отчаянным танцем, который бьётся в ритме «да» и «ещё» и «не останавливайся». Его пальцы впиваются в моё пальто, и он прижимает наши бёдра друг к другу. Я задыхаюсь, чувствуя, что он толстый и уже наполовину твёрдый, прижимается к тому самому месту, где я вся ноющая и влажная под одеждой. Наше дыхание резкое и прерывистое, хрипло вырывается между каждым лихорадочным, всепоглощающим скольжением губ и языка. Я льну к нему. Наши тела прижимаются друг к другу. Руки Джонатана крепче обхватывают меня за талию и скользят вверх по спине, запутываясь в моих волосах, и он целует меня так глубоко, словно наши рты занимаются любовью. Я исступлённо, дико посасываю его язык, и он стонет, хрипло и низко, как будто нет на свете более сладкой агонии, чем эта. Беспомощный стон вырывается и у меня. Я кажусь опустошённой. Потому что так оно и есть. Почему это лучший поцелуй в моей жизни? Почему это должен быть именно он? — Это слишком хорошо, — шепчу я сквозь комок в горле и боль в сердце, хотя целую его снова и снова. — Это не должно быть так хорошо. — Не должно, вот как? — мягко произносит Джонатан, почти не отрываясь от моих губ. — Естественно, ты меня критикуешь. Даже когда мы целуемся. «Целуемся». Это слово эхом отдается в снежной тишине, когда реальность обрушивается на меня, как холодный порыв зимнего ветра. Я вырываюсь, дрожащими пальцами касаясь своих губ. О Господи. Я поцеловала Джонатана Фроста. И не один раз. Много раз. Страстно. Джонатан смотрит на меня так, словно для него тоже рассеялся туман. Словно он только что осознал, что натворил, и не может поверить, что сделал это. Прежде чем кто-либо из нас заговорит — хотя что, чёрт возьми, мы вообще могли сказать? — я пячусь назад, спеша подняться по ступенькам ко входу в моё здание. Но по какой-то необъяснимой причине, добравшись до вершины, я оборачиваюсь и смотрю ему в лицо. Джонатан смотрит на меня снизу вверх, всё ещё тяжело дыша. Я тоже до сих пор задыхаюсь, будто мне не хватает воздуха, будто единственный воздух, который мне нужен — это каждый неровный вдох, украденный между поцелуями, которые сокрушают нас и связывают воедино. Что за абсолютная катастрофа?! Я лихорадочно врываюсь внутрь, затем стремглав поднимаюсь по лестнице в нашу квартиру на втором этаже. Закрыв дверь, я прислоняюсь к ней и опускаюсь на пол. — Что за хрень? — шепчу я в тишину. С того места, где я сижу, мне виден коридор, ведущий прямо в мою спальню, и мой письменный стол, на поверхности которого стоит ноутбук. Я думаю о Мистере Реддите, и у меня сжимается нутро. Он тот, кого я так долго ждала, тот, кого я должна была когда-нибудь поцеловать под снегопадом. Нет, мы не вместе, но мы оба более или менее признались, что надеемся на отношения, как только встретимся и узнаем друг друга лично. Как я могла упустить это из виду? Как могла так легко поддаться томному зимнему аромату Джонатана, его запою любовных романов, его уютной машине и запасу мятного M&Ms? Тошнотворный страх охватывает меня. Что, если с Джонатаном я забрела на опасно знакомую территорию? Меня и раньше соблазняли ради скрытых мотивов, и хотя Трей отличался от Джонатана по характеру, как день от ночи — сплошное солнечное очарование и флирт, по сравнению с моим холодным, угрюмым коллегой — их цели слишком похожи, не так ли? Конечной целью Трея было то, чтобы его семейный бизнес стал владельцем «Книжного Магазинчика Бейли», и в попытке добиться этого он воспользовался моим доверием, моим романтизмом, моей склонностью видеть в людях лучшее. Джонатан тоже хочет заполучить книжный магазин для себя, и он зарекомендовал себя амбициозным стратегом и расчётливым человеком. Я не уверена, как эта соблазнительная кампания, эта рутина хорошего парня и поцелуи, от которых у меня перехватывает дыхание, вписываются в его план, но разве есть у меня есть основания полагать, что это нечто иное, чем просто план? Какими бы ни были мотивы Джонатана использовать это сексуальное влечение, которое я не могу отрицать так же, как не могу отрицать кудри на своей голове или цвет своих глаз, я должна это прекратить. Прямо сейчас. Больше ни секунды не размышлять о страстном желании в его взгляде, этой сексуальной почти-улыбке, когда он вышел из раздевалки и увидел меня там. Больше не нужно думать о моём идеальном горячем какао с мятой, или об его запасе мятных шоколадных конфет, или об его способности оценить любовные романы, или об его искренних извинениях… Или об этих поцелуях. Боже, эти поцелуи. С другой стороны… может, каждая сладкая, чувственная вещь, которую этот мужчина втиснул в один маленький час — это именно то, о чём мне следует думать. Возможно, пришло время использовать оружие Джонатана Фроста против него самого. Спотыкаясь, я бегу в свою комнату и рывком открываю дверцу шкафа в поисках платья, которое превзойдёт все платья на свете. Я достаю его, затем вешаю на дверцу шкафа и осматриваю, наклонив голову. Имбирный Пряник бросает один взгляд на платье, затем издает протяжное мяуканье. — Согласна, Пряничек. Это довольно эффектно для работы, но ты же знаешь поговорку: отчаянные времена требуют отчаянных мер. Если Джонатан Фрост думает, что добьётся моего увольнения, то его ждёт сюрприз. Я накручиваю себя и подбадриваю, разглаживая отпаривателем складки на каждой малиновой детали моего платья, и выбираю идеальную пару великолепных праздничных серёжек. Я помню огонь в глазах Джонатана, когда он сказал мне: «Я не уйду, не поборовшись за своё место, Габриэлла». Я ненавижу себя за то, что стала жертвой его хорошего поведения в машине. Я ненавижу себя за то, что целовала его так же крепко, как он целовал меня, за то, что позволила ему прижать меня к своему телу, неистовому, горячему и твёрдому, когда предполагалось, что он не тот, кого я хочу. Я ненавижу то, что глядя, как за моим окном падает снег, всё, что я вижу — это снежинки, венчающие его тёмные волосы, а всё, что я ощущаю, облизывая губы — это первое опьяняющее прикосновение его рта к моему. Плюхнувшись на кровать после глажки красного платья, готового, как доспехи, к завтрашней битве, я обхватываю Пряничка руками и зарываюсь лицом в её бархатисто-мягкий мех. Она мяукает, с любопытством глядя на меня. — Какой у меня план, спрашиваешь? — я целую её идеальный розовый носик. — Завтра я пойду на работу и поставлю Джонатана Фроста на колени. *** Прошлой ночью я сдалась и послушала любовный роман в формате аудио, потому что отчаянно недосыпала, и мне нужно было отдохнуть перед планом нападения. К сожалению, это привело к очередному эротическому сну про аристократа в библиотеке, и этот сон посрамил своего предшественника. Я не могу думать об этом. Во всяком случае так, чтобы не покраснеть с головы до ног и не вспомнить каждое место, где прошлой ночью побывали руки и рот Джонатана. Вот почему, направляясь по тротуару к книжному магазину, я делаю всё возможное, чтобы отвлечься. Мысленно проверяю свой список дел на оставшуюся часть недели, в наушниках у меня звучат праздничные мелодии, и я полностью полагаюсь на своё зрение, чтобы убедиться, что меня не снесёт машиной, как запасную кеглю для боулинга. Это означает, что мои наушники блокируют не только шум уличного движения, но и звук приближающихся шагов, оставляя меня совершенно неподготовленной, когда чья-то рука обхватывает мой локоть. Я инстинктивно вскрикиваю и роняю своё горячее какао с мятой на тротуар, поскольку срабатывает механизм самозащиты. Я собираюсь схватить незнакомца за запястье и, как учила меня мама, потянуть вперёд, затем вывернуть, но он отпускает мою руку раньше, чем я успеваю это сделать. Как раз в тот момент, когда я разворачиваюсь, чтобы ударить его по носу тыльной стороной ладони, знакомый запах одеколона разносится по воздуху и будоражит мою память. — Трей! Светлые волосы, короткие по бокам, длиннее на макушке. Большие небесно-голубые глаза. Он похож на куклу Кена, которого застали врасплох. Тяжело дыша, я срываю наушники и поворачиваюсь к нему лицом. — Какого чёрта, Трей? Ты меня напугал! Он открывает рот, чтобы ответить мне, но я слышу не его голос. Это голос Джонатана. — Габби! Чёрт возьми. Это его голос Сири-встань-на-колени. Повелительный, глубокий и оглушительно громкий. Я теряю дар речи, когда смотрю мимо плеча Трея, наблюдая, как Джонатан подбегает всё ближе и ближе. Трей, кажется, чувствует, что у него очень мало времени. — Габби, послушай меня, — говорит он. — Дни «Книжного Магазинчика Бейли» сочтены. Приходи работать со мной. Принеси это очарование маленького магазинчика в «Страницы Поттера». Независимые книжные магазины умирают, почти вымерли. Остаётся лишь привнести то, что тебе в них нравится, в работу сетевых магазинов. Я отшатываюсь от его слов. — Я этого не хочу. Я хочу спасти «Книжный Магазинчик Бейли». — Ты не можешь, — возражает он, делая шаг ко мне. — Не будь наивной. Твой идеализм не спасёт… К счастью, Трею не удается закончить эту снисходительную мысль. Он резко умолкает, когда Джонатан одним плавным движением нейтрализует его, прижав к ближайшему зданию.