Вот теперь это невыносимо. Я таращусь на него с разинутым ртом. Он бегло смотрит в мою сторону, затем окидывает повторным взглядом. — Что? — Я никогда не слышала, чтобы твой голос звучал так. Он выгибает бровь. — Как — так? — Очень строго и властно, — я скрещиваю ноги, сдерживая ноющее ощущение, которое уже почти болезненное. — Типа… властно как в постели. Он бросает на меня недоверчивый косой взгляд. — Я сказал Сири включить музыкальную станцию, Габриэлла, а не встать на колени. Я давлюсь новой порцией M&Ms. Джонатан смотрит на дорогу, еле-еле сдерживая смех. — У тебя грязные мыслишки. — Я? Это ты только что сказал… — Заткнись ты, — говорит он, бросая в меня мои же слова. — И наслаждайся этим насилием над ушами, которое я терплю ради тебя. Я фыркаю от смеха. Но мой смех затихает, когда песня наполняет машину, и её слова горячи и полны смысла: «Я подожду тебя, дорогой. Санта, детка, так поспеши же сегодня спуститься по дымоходу». Джонатан прочищает горло и поводит плечами, как будто одежда ему слишком тесна. Я ёрзаю на своём сиденье, затем приоткрываю окно. Мои щёки горят. — Жарко? — спрашивает он. Боже, как никогда. — Немножко, — говорю я ему. Нахмурив брови, Джонатан убавляет обогрев, затем тоже приоткрывает окно. Эта похотливая песня не помогает проблеме. Мы оба раскраснелись, не сводя глаз с дороги. Я слышу каждый его глубокий вдох, чувствую каждый гулкий удар его сердца. Может быть, я издаю такие же звуки. Запаниковав, я кладу руки на колени и осторожно наигрываю последовательность аккордов песни, как будто мои бёдра — клавиши пианино. Это расслабляющее движение всегда успокаивает меня. И успокаивая себя, я шаг за шагом прокручиваю, что произошло с тех пор, как я села в эту машину. Я всё больше возбуждаюсь и дезориентируюсь. Мир кажется таким, как в стихотворении Шела Сильверстайна «Билл задом наперед» — перевёрнутым и неузнаваемым. Джонатан добровольно подвёз меня домой. Он купил мне мятный M&Ms, потому что сожалеет о том, как вёл себя сегодня утром. Он включает праздничную музыку для моего удовольствия, хотя сам ненавидит её. Либо у него есть другая личность, которую он скрывал в течение двенадцати месяцев, либо он что-то замышляет. Я поворачиваюсь на своём сиденье, снова оказываясь к нему лицом. — Почему ты так добр ко мне? Его взгляд по-прежнему прикован к дороге, покрытой снегом. После долгой, напряженной паузы он говорит: — Я собираюсь ответить вопросом на твой вопрос. — Мне это не нравится. — Ничего не поделаешь, — говорит он, прежде чем глубоко вдохнуть. Затем он выдыхает, плавно и медленно. — Как ты думаешь, почему я добр к тебе? — Потому что у тебя есть стратегия. Какой-нибудь новый способ унизить меня на работе. — А если бы я сказал тебе, что дело в чём-то другом, ты бы мне поверила? После целого года безжалостного взаимного антагонизма ответ слетает с моих губ прежде, чем я успеваю его обдумать. — Нет, не поверила бы. Но впервые с того дня, как мы встретились и холодный Джонатан Фрост перевернул снежный шар моего мира с ног на голову, я задаюсь вопросом, может быть — всего лишь может быть — я ошибаюсь. Глава 8 Плейлист: Andrew Bird — Mille Cherubini in Coro Под праздничную музыку и мою тихую игру на пианино на коленях мы с Джонатаном препираемся оставшуюся часть обратного пути в город, расходясь во мнениях о том, какой маршрут самый прямой до моей квартиры и также позволяет избежать наихудших пробок, вплоть до того момента, когда Джонатан плавно паркуется перед моим зданием. Потому что именно так складывается жизнь Джонатана Фроста, хотя я могу по пальцам пересчитать, сколько раз за те два года, что здесь живу, я получала место хотя бы в квартале от своей квартиры. Я свирепо смотрю на него. — Серьёзно? Прямо перед моим домом? Он одаривает меня самодовольным изгибом одной брови, почти кривой усмешкой. — Мне больше всех в мире везёт с парковкой. — Ну естественно, — мрачно бормочу я. Поставив машину на парковочный тормоз, Джонатан выключает зажигание, затем пристально смотрит на меня. Его кадык дёргается от судорожного глотка. — Я прочёл тот любовный роман, который купил в книжном. Я смотрю на него искоса, удивлённая и… заинтригованная. — Оу? Он кивает. — Он оказался хорошим. Это не Остин, но… — Прекрати, — я шутливо ударяю его по твёрдому, как камень, бедру, испытывая странное чувство дежавю. — Прекрати дразнить меня! Уголки его губ приподнимаются почти в улыбке, прежде чем она исчезает, оставляя только тишину и густой, тяжёлый заряд в воздухе. Джонатан сжимает челюсти. Его глаза всматриваются в мои. — Они очень разные, — говорит он. — Пара в этом романе. Я киваю. — Противоположности, по сути. — Но… — его взгляд скользит вниз к моим губам. — В конечном итоге у них всё складывается. Это сердце их связи, их притягивают различия друг друга, они прикладывают усилия, чтобы сократить расстояние между ними, не теряя себя. Они… растут. Вместе. И более глубоко постигают своё истинное «я». Моё сердце бешено колотится, ударяясь о рёбра. Будь он проклят за то, что сказал это так идеально. — Вынужденная близость тоже помогает, — говорю я тише, почти шёпотом. — Торчать в карете несколько дней подряд, в гостинице всего с одной доступной комнатой и… — Только одна кровать, — говорит Джонатан, и его кадык дёргается при очередном глотке. — Я читал об этом. Это популярный приём. Я могу понять, почему. — Ну естественно, ты читал о приёмах в любовных романах. — Я читал всё об этом чёртовом жанре, — его пальцы барабанят по рулю. — Я ничего не делаю вполсилы, Габриэлла. — Да… — я вглядываюсь в его лицо. — Да, ты не такой. Рука Джонатана стискивает руль. Его челюсти сжимаются. И затем внезапно он распахивает свою дверцу. Я моргаю, выходя из оцепенения. Затем я понимаю, что он собирается сделать. Проклятье. Он откроет мне дверь и снова будет вести себя по-рыцарски. Я не могу с этим справиться, учитывая, что один контакт ладоней так меня возбудил, что я ёрзала на своём сиденье всю дорогу домой. Я хватаюсь за ручку, отчаянно желая опередить его, но Джонатан уже там, открывает мою дверцу, а затем снова протягивает мне руку. Я смотрю вниз на сугроб у своих ног, который мне нужно преодолеть. Неохотно я беру его за руку и пытаюсь не обращать внимания на электрический жар, который проходит сквозь меня, распространяясь от наших сцепленных рук до кончиков моих пальцев на ногах. Перепрыгнув через сугроб, я с глухим стуком приземляюсь в рыхлую мягкость, затем смотрю на небо и сахарную пыль матери-природы, падающую на нас. Я выставляю язык и улыбаюсь. Снег пробуждает во мне ребёнка. Чудо. Я никогда не перестану любить его. Толстые холодные хлопья падают мне на язык. Я мурлычу от удовольствия, затем медленно открываю глаза. Джонатан пристально смотрит на меня. — Что такое?