— Габриэлла. — Джонатан. — Пожалуйста, не угрожай, что пойдёшь домой пешком по снегу. И не шути о том, что я убью тебя, — он тянется к центральной консоли и открывает крошечную дверцу, демонстрируя небольшой запас… конфет? — Ты кто? — спрашиваю я, наблюдая, как он ловко разворачивает две маленьких конфетки с арахисовым маслом, а затем отправляет их себе в рот. — Джонатан Фрост, со-управляющий, которого ты любишь ненавидеть. Я думал, мы уже констатировали этот факт, — оживлённо жуя, он нажимает кнопку, чтобы завести машину. — У тебя в машине есть конфеты, — меня охватывает дрожь. Мои зубы начинают стучать. — Ты ешь с-сахар? И получаешь от этого удовольствие? — Я мужчина, полный тайн, Габриэлла. Угощайся. Я смотрю на консоль. Там… — М-мятный M&Ms? — мои зубы стучат так сильно, что я едва выговариваю слова. — Всё твоё, — он включает обогрев моего сиденья, затем увеличивает температуру и направляет все вентиляционные отверстия в мою сторону. Моё нутро совершает тревожный кульбит. Он заметил, что мне холодно. Он следит за тем, чтобы мне было тепло. — Тебе они не нравятся? — Ни капельки, — говорит он. — Мятный шоколад отвратителен. — Тогда почему у тебя есть мятный M&Ms? Джонатан снова откидывается на спинку сиденья и проводит рукой по волосам, сильно дёрнув пряди и стиснув челюсти, пока, наконец, не говорит: — Потому что я увидел их сегодня в продуктовом магазине после работы, подумал о тебе и купил их. Потому что этим утром я вёл себя как осёл, и я сожалею об этом, и я купил конфеты в качестве извинения, а потом я понял, насколько это нелепо, ибо я начинаю думать, что во всём мире недостаточно M&Ms, чтобы улучшить отношения между нами. Я просто ошеломлена этим признанием. Повисает напряжённая тишина. Я смотрю на M&Ms. Джонатан смотрит на снег за окном. Наконец, он нарушает тишину, тянется к фляжке из нержавеющей стали в подстаканнике и отпивает из неё два больших глотка, от которых его кадык дёргается, а меня приводит в бешенство мысль о том, чтобы засунуть свой язык ему в глотку. Затем он снова проверяет свой телефон. Прочитав всё, что там написано, он, кажется, удовлетворён. Он даёт задний ход и начинает сдавать назад. Я всё ещё в шоке. — Так… ты купил это… из-за меня? Потому что чувствовал себя виноватым из-за сегодняшнего утра? Джонатан резко останавливает машину посреди парковки, затем поворачивается лицом ко мне. Внезапно этот большой внедорожник кажется очень маленьким. — Это кажется тебе настолько невероятным? — Э-э… Ну… — я облизываю губы. Это похоже на тест. Тест, который я определённо провалю. — Это не тест, — говорит он мне, потому что, очевидно, я сказала это вслух. — И ты не можешь его провалить. Ты просто отвечаешь на вопрос. Я с любопытством смотрю на Джонатана, на резкие линии его носа и скул. Его поразительные светлые глаза светятся в слабом освещении. Глубоко внутри меня живёт это… притяжение, умоляющее меня перелезть через консоль, оседлать его колени и целовать его, пока я не почувствую вкус горько-сладкого шоколада и зимнего воздуха, пока я не вдохну тепло его кожи, горячей и чистой после тренировки, за которой следовало быстрое мытьё с мылом, от которого исходит его запах — как долгая прогулка по заснеженному лесу с вечнозелёными растениями. И я этого не понимаю. Я не понимаю, почему у меня такое чувство, будто что-то дюйм за дюймом тянет меня к Джонатану Фросту. Этого не должно было случиться. Не тогда, когда всего через несколько недель я встречу парня, который мне по-настоящему дорог, и этот мистер Морозный Мутант, с которым я работаю, навсегда исчезнет из моей жизни. Что со мной не так? — Чтоб мне провалиться, если я знаю, — бормочу я, отвечая и на вопрос Джонатана, и на свой собственный. Успокаивая боль от своего экзистенциального кризиса, я открываю мятный M&Ms и запихиваю половину пакетика себе в глотку. Джонатан вздыхает, снова выезжая с парковки. — Столько сахара, Габриэлла. — Заткнись ты, — говорю я ему. — Ты купил их для меня. Из… угрызений совести, что, вау, звучит странно. Его хватка на руле усиливается. Его челюсти сжимаются, подчеркивая впалость щёк и намёк на ямочки, если он когда-нибудь улыбнётся. Его подбородок покрыт тёмной густой щетиной, и, просто глядя на него, я чувствую, как эта наждачная щетина царапает мои бёдра. Мой разум хватается за это, представляя горячие, влажные поцелуи сурового рта, смачивающие мою кожу, поднимающиеся всё выше, выше, пока… — Я серьёзно, — говорит Джонатан, вырывая меня из моих похотливых мыслей. — Прости. Я знаю…Я знаю, что иногда бываю краток и резко ухожу, — он делает паузу, как будто подыскивая, что сказать дальше. — Это не имеет к тебе никакого отношения, но это влияет на тебя. И… я прошу прощения за это. Я смотрю на него и опускаю пакетик M&Ms себе на колени. Это странно — получать хоть каплю раскаяния от Джонатана Фроста, слышать, как он признаёт свои менее привлекательные качества и извиняется за них, но… я ему верю. Поэтому, слегка подвинувшись на своём сиденье, чтобы лучше его видеть, я говорю ему: — Я… прощаю тебя. Не отрывая взгляда от дороги, он говорит: — Это прозвучало болезненно. — Сказать «я прощаю тебя»? — я слабо смеюсь. — И правда немножко болезненно. Мы так долго были враждебны, что я действительно не знаю, как иначе с тобой разговаривать. Джонатан молчит, нахмурив брови. Он выглядит обеспокоенным. На мгновение у меня возникает странное желание провести пальцами по его волосам, разгладить большим пальцем эту складку на его лбу, успокаивая. — Мне не следовало сегодня утром припирать тебя к стенке с этим мероприятием и пытаться принудить тебя через чувство вины. Я… тоже прошу прощения. — Ничего страшного, — он прочищает горло. — И для галочки, запись с камер видеонаблюдения выводится в комнату бухгалтерии. Я следил за происходящим; если бы ситуация вышла из-под контроля, я бы немедленно пришёл. Я смотрю на него в замешательстве, как будто приподнялась завеса, открывшая человека, которого я едва узнаю, но он в то же время странно знаком, как будто я смотрю на его лицо, и понимание, что видела его раньше, не даёт мне покоя в глубине сознания. — Итак… — он прочищает горло. — Что это был за странный момент с Люком? Когда ты сказала ему, что он хорошо сыграл? И он сказал, что из твоих уст это высокая похвала… Ты играешь в хоккей или что-то в этом роде? — О… — мой инстинкт требует строго охранять эту часть моей жизни, но я полагаю, что если Джонатан способен извиниться, то и я могу быть способна на капельку доверия. — Моего отца зовут Николай Соколов. Стоит ли говорить, что я довольно хорошо разбираюсь в этом виде спорта? Джонатан бросает на меня шокированный взгляд, затем снова сосредотачивается на дороге. — Это не смешно. — Это не шутка. Он медленно моргает, явно ошеломлённый. — Объяснись. — Ну, они с моей мамой встретились и полюбили друг друга, потом у них родилась малышка Габби… — Габриэлла, — предостерегает он. Я издаю хрюкающий смешок. — Хорошо, я буду серьёзна. Мой папа хочет спокойной жизни. Как и все мы трое. Мы не привлекаем внимания, чтобы не приходилось иметь дело с толпами фанатов. И я ношу фамилию моей мамы, Ди Натале. Это всё упрощает. Джонатан медленно качает головой. — Срань господня. Честно говоря, он воспринимает это лучше, чем большинство людей. Он не слетел с дороги в кювет. Не похоже, что он вот-вот упадёт в обморок. И он не попросил у меня автограф. — Вот почему он никогда не приходит ко мне на работу, — объясняю я. — Ну, это неправда, я приводила своих родителей после закрытия, чтобы показать заведение, но не тогда, когда мы открыты, потому что люди могут быть такими настойчивыми, они окружают и просят автографы, и они просто… — Портят это, — тихо говорит Джонатан. — Твою возможность вести с ним обычную жизнь. Я кошусь на него. — Ага. Он кивает. — Я уверен, что он очень заботится об этом. И о тебе. Я бы на его месте тоже так сделал. — Да, — шепчу я. — Что ж… — Джонатан прочищает горло, не отрывая взгляда от дороги. — Я сохраню твой секрет. Я тереблю пакетик M&Ms, выбитая из колеи тем, какое облегчение испытываю от того, что он знает правду, и насколько я уверена, что могу доверять его слову. — Спасибо, Джонатан. Я ценю это. Тишина растягивается между нами, становясь натянутой и густой. Это почти невыносимо. Пока Джонатан не приказывает Сири включить «Праздничное радио» с такими командными ноткой в голосе, что получается прямо-таки порнографично.