О красавице этой он и мечтал, когда тонко запел телефон, связывавший его с секретаршей. — Слушаю! — Павел Павлович, уже восьмой час… Если нет работы, я могу уйти? Женщина не привыкла покидать рабочее место раньше шефа, и это тоже льстило Дойнику. — Сделайте мне кофе и — свободны, — сказал он уставшим и озабоченным голосом, разглядывая цветной заграничный журнал с обнаженными красотками. Ах, если б одна из них сидела сейчас за этой тоненькой стенкой! Тогда бы был кофе на двоих, и он бы вынул из стола бутылку коньяку… Секретарша ушла. Кофе она, наверное, делала чудесно, но Дойник просто не любил его, как не любил вонючие и дорогие кубинские сигары. Он вновь выпил минералки, закурил сигарету. Ну кто б мог подумать, что так переменится жизнь?! Что обычный шофер, закончивший, правда, заочно сельхозинститут, — спасибо, надоумил Стариков! — может заиметь свой офис и делать деньги! Тут уже перестройке спасибо. Конечно, потратиться на учебу пришлось, ведь учебников он не открывал, возил с собой на сессию баранов да коньяки, зато сейчас все можно вернуть. Он видит, где деньги, и знает, как их взять. Ах, были бы толковые исполнители! Кто-то шумно распахнул дверь приемной. Странно, посетителей он не ждет. На всякий случай журнал с красавицами надо спрятать в стол… Через считаные секунды после этого Дойник лежал в углу кабинета, и голова его покоилась в корзине для мусора. Все произошло до того стремительно, что он не мог сообразить, отчего это тело утратило вес и с такой легкостью поднялось в воздух. Даже момент удара не запомнил. Ну, зашли двое, ну, он встал им навстречу… И все. Дальше — эта корзина и сигарные огарки под носом. Лежать страшно неудобно, рука неудачно подвернулась, но не хочется ни шевелиться, ни спрашивать о чем-нибудь незваных гостей. А чего спрашивать? И так все ясно. Калганов с дружком заявились. Можно предположить почему. Не справился, видно, с задачей Лукаш, выдал, стервец. Бильбао подошел к нему, поправил ногой корзину, чтоб та еще глубже налезла на голову Дойнику. Павел Павлович сжался, ожидая удара. — Не бойся, лежачих не бью. Но что с тобой делать, даже не знаю. Что делать с ним, Коленька? — повернулся он к другу, усевшемуся на краешек стола. Тот старательно протирал платком стекла очков, и кажется, только это его заботило. Но ответил Коленька сразу и на удивление миролюбиво: — Пал Палыч, считай это первым предупреждением, ладно? И не доводи дело до второго. Не надо. Дойник только хлопал глазами, глядя на гостей через крупную пластиковую вязь корзины. — Ты ведь что-то говорил о проектах, о палатках, — продолжил Коленька. — Вот и занимайся этим. На недвижимости свой бизнес делай. Но о рынке забудь. Сигарой можно угоститься? Бильбао так же, ногой, подвинул корзину, освободив из нее голову Дойника. Тот, все еще не придя в себя, продолжал лежать до тех пор, пока Коленька не приказал ему: — Вставай. И иди сюда, садись на стул. В конце концов, мы ведь поговорить пришли. Сигару-то взять можно? — Хоть всю коробку, — ответил Павел Павлович и боязливо поднялся, глядя на Бильбао. Но тот, казалось, полностью потерял интерес к хозяину кабинета. Бильбао рассматривал японский настенный календарь с полуголыми красавицами. — По рынку все понятно и вопросов нет? — спросил Коленька. — Есть. Я уже говорил, что за рынок плачу кое-кому. Если перестану это делать, то Аслан… Ну, вы же понимаете? Он будет недоволен, поскольку ему тоже приходится тратиться. Его торгаши переехали на новую точку, а там выручка уже не такая. — В таком случае он не тратится, а просто меньше получает, — сделал вывод Коленька. — Думаю, ему хватит и того, что он имеет. — Да, но вряд ли так думает и он… — Будут проблемы — ты уже знаешь, где меня искать, — резко повернулся к Дойнику Бильбао. — Можешь этот адрес сообщить своему Аслану. Пусть подъезжает в любое время — потолкуем. — Я, конечно, все ему скажу, однако не уверен… — начал Павел Павлович, но Бильбао прервал его: — Дальше пошли пустые разговоры: уверен, не уверен. Я на ромашках не гадаю. Но одно скажу точно: если еще раз попробуешь меня на испуг взять, заикой до конца жизни ходить будешь. Все, Коленька, уходим. — Уходим. А сигары я с твоего разрешения, Пал Палыч, забираю. — Может, на мировую? — неожиданно даже для себя предложил Дойник. — По стопочке коньяку выпьем? Хороший армянский коньяк… Бильбао взглянул на Коленьку, но тот покачал головой: — В другой раз как-нибудь. Когда повод будет посущественней. Они ушли так же стремительно, как и появились, а Дойник, наливая дрожащей рукой коньяк в стакан, решил, что он отделался еще очень легко. * * * Автостанция стояла на окраине их городка. К центру от нее отходил асфальтированный тротуар, засаженный с двух сторон кустами желтой акации. Давно, еще в застойные времена старых правителей, по ночам тротуар освещался желтоватыми фонарями, ныне же все утопало во мраке. Автобус, на котором возвращались домой Бильбао и Коленька, прибыл поздним вечером. С моря дул ветер, тащил с собой тучи и мелкий уже нетеплый дождь. Все было бы еще ничего, если бы сам тротуар содержали в надлежащем виде, но ремонтировать его забыли с тех самых пор, как погасли фонари. Предстояло топать по лужам. Коленька коротко чертыхнулся, заранее морщась от перспективы вымочить ноги, но тут рядом с автобусом остановилась старенькая блеклая волжанка и так же старчески, хрипло засигналила. Бильбао сразу узнал машину: это была редакционная тачка. В районке он был не то чтоб своим человеком, но когда год назад пошел работать на завод и дал матери слово стать студентом-заочником, то выбрал журналистику. Поступить в университет можно было, только имея опубликованные материалы, вот он и принес в газету заметку об одном ветеране труда. Ее тут же опубликовали, не поправили ни слова, попросили писать еще. Но дело вовсе не в просьбах: в университет надо было представлять несколько работ, потому Бильбао и взялся за перо… — Сергей! А мы специально за тобой сюда приехали! Бильбао сразу же узнал голос, грудной, с легкой картавинкой. Ольга Ивановна Полякова, замредактора, приоткрыла дверцу машины: — Садись на заднее сиденье. — Я не один, Ольга Ивановна. — Ну и что? Садитесь вдвоем. Товарища доставим по назначению, а тебя — куда надо. Когда Полякова улыбалась, лицо ее хорошело, и Бильбао сейчас подумал, что дядя Федя не прав: женщина эта недурна даже на трезвую голову. — А куда меня надо? В кутузку? — В редакцию. — Я бы завтра к вам зашел. Надо проставиться, поскольку в университет благодаря публикациям и рекомендации поступил. Полякова продолжала улыбаться: — На пьяную голову серьезные проблемы не решают, а если редакция даже машину прислала, чтоб тебя на автостанции встретить, то, значит, проблема серьезная. Ты согласен? — Он согласен, — ответил за друга Коленька. — Меня у поворота на пляж высадите. Водитель волжанки был молчуном, за всю дорогу не проронил ни слова и, только затормозив у здания редакции, спросил: — Мне вас ждать, Ольга Ивановна? — Нет, я домой сама дойду, а будет страшно — Калганов проводит. Так? — И, адресуя дальнейшие слова больше водителю, чем Бильбао, продолжила: — У нас ведь разговор пойдет о кадровой политике редакции, в которой одну из ролей мы отводим вот этому молодому человеку, талантливому во всех отношениях. С утра завтра летучка, и я должна сказать главному редактору, чем закончились переговоры с моим протеже. По сути, Калганов, я ведь открыла тебе зеленую улицу в журналистике. И теперь хочу, чтобы тебя зачислили в штат редакции. Так что прошу в мой кабинет. Водитель уехал. Она поднялась на слабо освещенное крыльцо, отомкнула дверь, жестом пригласила его пройти в темное помещение: — Прошу. — Шагнула следом. — Не спеши, лучше дай мне руку. Ты ведь не знаешь, где здесь выключатель. Или он нам пока не нужен? И тут же прильнула к нему, запустила руки под рубашку: — Ой, мочи уже нет! Порви меня на кусочки! Можешь прямо здесь! От Поляковой пахло духами и водкой. — Или нет, пойдем лучше наверх. Там подшивки. Ты не забыл про мои подшивки? Про нашу ночь? — О ней почему-то не может забыть и мой дядя, — слабо реагируя на ласки женщины, ответил Бильбао. — Откуда он узнал? Полякова уже решительно вела его за собой, на ходу расстегивая кофточку: — Не думай, не от меня. Мы просто вели тогда себя неосторожно. Уборщица уходила из редакции и видела, что мы оставались. А утром увидела помятые и в пятнах подшивки. Да и черт с ней. Это я должна разговоров бояться, а не ты. Тебе еще о репутации твоей рано беспокоиться. Слушай, ну не могу я уже: тело гудит!.. Минут через сорок она зажгла в своем кабинете свет, включила чайник, разлила по стопкам водку: — Вот теперь можно и о деле поговорить. Появилась вакансия литсотрудника, пойдешь? К концу года станешь завотделом писем, это я тебе гарантирую. Ты талантливый во всех отношениях, Сережа! Не исключено, что в скором времени я под твоим началом работать буду. — Подо мной ты уже работала, — ухмыльнулся он, выпив водку. — Нормально получается. — Циник! — Полякова пнула его кулачком в грудь. — Ну да ладно! Главное, что тебе и мне нравится. Так что редактору говорить? — Еще не знаю. Подумать надо. — Подумай. Только завтра не исчезай никуда. До обеда у нас летучка, а после обеда может случиться такое, что он с тобой захочет встретиться. У его дома с погашенными окнами сидела на скамейке Верка. Увидела подходившего Бильбао, поднялась: — Сережа, блин, ну где тебя так долго носит? Я вымокла, хоть и под зонтом.