И, прежде чем уйти прочь, она спросила: – Как? – Что «как»? – Как бы ты меня защитил ото всех этих придурков в самолетах? – Я бы усадил их посередине салона, выгнул бы подлокотники и порезал бы их наглые морды инструкцией о действиях в аварийных ситуациях. Она снова разразилась смехом и на этот раз хохотала дольше и еще заливистей, чем до этого. А мне до сих пор нравится слушать ее смех. Тот разговор стал частью нас обоих. В наше первое совместное Рождество я приволок ей в подарок громадную коробку – достаточно большую, чтобы вместить огромный телевизор. Коробка была целиком обернута блестящей бумагой и перевязана бантом. Но единственной вещью, лежавшей в ней, была инструкция о действиях в аварийных ситуациях. С тех пор на каждое Рождество мы старались делать друг другу креативные подарки, в напоминание о той шутке. Однажды я подарил Миллисент авиационный спасательный жилет, а она перенарядила нашу елку, украсив ее кислородными масками. И с тех пор, всякий раз, когда я сажусь в кресло самолета и вижу аварийную инструкцию, я улыбаюсь. Странно другое: спроси меня кто-нибудь, с какого момента у меня и Миллисент все завертелось, пришло в движение и привело к тому, что у нас происходит сейчас, я бы назвал именно ту свою шутку о порезах. А случилось все, когда Рори было восемь лет. У нашего сына имелись друзья, но не слишком много. Он рос не паинькой, но и не хулиганом – обычным ребенком. И для нас стало неожиданностью, когда мальчишка по имени Хантер порезал его бумагой. Намеренно. Ребята поспорили о том, какой супергерой был самым сильным. Хантер разозлился и порезал Рори. Порез пришелся на ямку между большим и указательным пальцами его правой руки и оказался достаточно болезненным, чтобы Рори закричал. Хантера отправили на день домой, а Рори пошел к медсестре. Та забинтовала ему руку и угостила леденцом на палочке, без сахара, и Рори тотчас же забыл про боль. Но в ту ночь, когда дети заснули, мы с Миллисент заговорили о порезах бумагой. Мы лежали в постели, за секунду до этого она выключила свой ноутбук, а я – телевизор. Занятия в школе только начались, и летний загар жены еще не полностью поблек. Она не играла в теннис, но любила плавать. Миллисент взяла мою руку и провела ногтем по коже между большим и указательным пальцами. – У тебя когда-нибудь был здесь порез? – Нет. А у тебя? – Был. Адски больно. – Кто тебя порезал? – Холли. Я мало что знал о Холли. Миллисент почти никогда не рассказывала о своей старшей сестре. – А почему она тебя порезала? – спросил я. – Мы составляли коллажи любимых вещей, вырезали картинки из журналов и приклеивали их на большие куски цветного картона. Мы с Холли схватились за одну картинку одновременно и… – Миллисент передернулась, – я порезалась. – Ты вскрикнула? – Не помню. Но я заплакала. Я поднял ее руку и поцеловал давно заживший порез. – А что вы с Холли любили? – Что? – Ну, ты сказала, что вы вырезали картинки любимых вещей. Мне интересно – каких? – Ой, нет, давай не будем об этом. – Миллисент выдернула руку из моих пальцев и погасила свет. – Ты же не собираешься превратить эту историю в еще один сумасшедший рождественский обычай… – А тебе он не нравится? – Нравится. Но одного вполне достаточно. Другого не надо. Я понимал, что не надо, и старался избегать упоминаний о Холли. Миллисент не нравилось о ней говорить. Вот почему я спросил у нее про любимые вещи. А мне следовало спросить о Холли… 5 Линдси в новостях постоянно. Она единственная, кого нашли. И первым сюрпризом для меня стало место, где ее обнаружили. В последний раз я видел Линдси в одном Богом забытом местечке. Мы с Миллисент завели ее далеко в болото рядом с природным заповедником в надежде на то, что дикие звери найдут ее раньше людей. Линдси была еще жива, и мы собирались убить ее вместе. Таков был наш изначальный план. В том-то и загвоздка. Нам пришлось менять его на ходу, из-за Дженны. Мы специально так подстроили, чтобы дети заночевали у своих друзей. Рори играл с приятелем в видеоигры, а Дженну мы оставили на «ночном девичнике» у одной из ее подружек, в компании дюжины двенадцатилетних девчонок. Когда телефон у Миллисент замяукал, я сразу понял – звонок от Дженны. Миллисент ответила на него еще до второго «мяу». – Дженна? Что такое? Я перевел взгляд на жену, слушавшую дочь. И с каждым кивком ее головы мое сердце билось быстрей и быстрей. Линдси лежала на земле, ее загорелые ноги распластались в грязи. Действие лекарства, которым мы ее вырубили, уже слабело, и Линдси начала потихоньку шевелиться. – Солнышко, ты можешь передать телефон миссис Шиэн? – спросила Миллисент и снова закивала головой. Когда Миллисент вновь заговорила, тон ее голоса изменился: – Я понимаю. Спасибо вам большое. Я сейчас подъеду. – Она нажала на кнопку «отбой». – Что… – Дженну тошнит. Расстройство желудка, а может, и пищевое отравление. Она провела в туалете целый час. – Прежде чем я смог ответить, Миллисент добавила: – Поеду за ней. Я помотал головой: – Нет, за Дженной поеду я. Миллисент не возражала. Она опустила глаза на Линдси, а потом снова перевела их на меня: – Но… – Я заберу Дженну и отвезу ее домой, – сказал я. – Ладно, я смогу о ней позаботиться, – покосилась на Линдси Миллисент. Она имела в виду не нашу дочь. – Конечно, сможешь, – кивнул я. У меня и сомнений не возникало на этот счет. Я испытал лишь досаду, что все пропущу. Когда я приехал к Шиэнам, Дженне все еще было плохо. По дороге домой мне пришлось дважды останавливаться – дочку рвало. Я просидел с ней почти всю ночь. Миллисент вернулась домой перед рассветом. Я не спросил, перевозила ли она Линдси, потому что предположил, что она похоронила ее в каком-нибудь пустынном месте. И я понятия не имею, как тело Линдси оказалось в номере 18 в мотеле «Мунлайт». Этот мотель закрылся после строительства новой автострады более двадцати лет назад. Заброшенное здание облюбовали грызуны, преступники, бомжи и наркоманы. Никто не обращал на него внимания, потому что никому не нужно было проезжать мимо: Линдси нашли там какие-то подростки. Они же и вызвали полицию. Мотель – одиночное одноэтажное строение, с номерами по обе стороны. Комната под номером 18 находится в углу тыльной части здания, с дороги ее не видно. И вот сейчас я смотрю по телевизору на этот мотель с воздуха и пытаюсь себе представить: Миллисент объезжает его, паркуется, выходит из машины, открывает багажник и… волочет Линдси по земле. «Неужели она настолько сильна, что смогла это сделать?» – закрадывается ко мне в голову сомнение. Линдси занималась спортом и была довольно мускулистой. Возможно, Миллисент перевезла ее на чем-нибудь с колесами. На тележке, к примеру. Моя жена достаточно находчива, чтобы придумать выход из любой затруднительной ситуации. Репортер молодой и очень старается. Он говорит так, словно каждое слово имеет значение. Он рассказывает, что Линдси была завернута в полиэтилен, засунута в шкаф и накрыта одеялом. Подростки нашли ее только потому, что играли в пьяные прятки. Я не знаю, как долго Линдси пролежала в шкафу, но репортер говорит, что ее тело удалось идентифицировать только по записям зубной формулы. Результаты ДНК-тестов пока не готовы, а отпечатки пальцев полиция использовать не могла, потому что пальцы у Линдси были отпилены. Я стараюсь не представлять себе, как Миллисент это сделала, и что она вообще такое сделала, но эта сцена назойливее прочих бередит мое воображение. Я то и дело воображаю себе улыбчивое лицо Линдси, ее белые зубы; то, как моя жена отпиливает ей кончики пальцев, как тащит ее тело в номер мотеля и запихивает его в шкаф. Все эти образы мелькают перед моими глазами не только днем, но и вечером, когда я пытаюсь заснуть. А Миллисент выглядит как ни в чем не бывало. Она держится совершенно естественно и когда приходит домой с работы, и когда готовит на скорую руку салат, и когда снимает макияж, и когда работает за компьютером перед тем, как улечься в постель. Если жена и слушала новости, то виду не показывает. И я в который раз собираюсь ее спросить: почему и как Линдси оказалась в мотеле? Но не спрашиваю. Потому что могу думать только об одном: почему я должен ее спрашивать об этом, почему она сама мне не рассказала. На следующий день она звонит мне ближе к вечеру, и эти вопросы едва не слетают с моих губ. Более того, у меня на языке вертится новый вопрос: есть ли еще что-то такое, чего я не знаю? – Ты помнишь, что мы ужинаем сегодня с Престонами? – напоминает мне Миллисент. – Помню, – отвечаю я.