Но сейчас, когда мы стоим в этом пустом доме, который она пытается продать, Миллисент не заряжает меня ни силой, ни уверенностью. Она пугает меня. – Все плохо, – говорю я. – В этом нет ничего хорошего. Миллисент приподнимает бровь. Обычно это выглядело мило. – В тебе проснулась совесть? – Она всегда у меня была… – Нет. Не думаю. И она снова права. Меня не мучила совесть, когда я старался сделать ее счастливой. – Что ты с ней делала? – повторяю я свой вопрос. – Это не важно. Ее больше нет. – Теперь уже нет. – Ты слишком сильно переживаешь. У нас все хорошо. Звонок в дверь. – Работа зовет, – улыбается мне Миллисент. Я иду вместе с ней до двери. Миллисент представляет меня клиентам, рассказывает им о моем мастерстве теннисиста. Эта пара того же возраста, что и предыдущая, – такие же молодые и такие же невежественные. Я отправляюсь домой и… проезжаю мимо нашего дома. Сначала я заезжаю в «Ланкастер». Наоми там, за стойкой портье, и до конца ее смены еще несколько часов. Затем я миную загородный клуб. Может, мне отвлечься? Зависнуть в этом клубе, поболтать с кем-нибудь из моих клиентов за просмотром спортивной игры? И снова я не останавливаюсь. В голове проносятся другие места: бар, парк, библиотека, кинотеатр. Я сжигаю почти половину бензобака, крутясь по округе и пытаясь выбрать, куда мне поехать. И, в конечном итоге, выбираю неизбежное. Я еду домой. Я всегда туда возвращаюсь. Открыв входную дверь, я слышу звуки моей жизни. Моей семьи. Единственного реального мирка за все мое бренное существование. Рори играет в видеоигру: по дому разносятся хлопки электронных выстрелов. Дженна висит на телефоне, болтает, шлет эсэмэски и накрывает на стол. По всей большой комнате витает запах ужина – чеснока, курицы и чего-то с корицей. Миллисент стоит за рабочим кухонным столом и что-то мурлычет себе под нос. Она всегда напевает, готовя пищу. А ее выбор песни, как правило, непредсказуем. Это может быть мелодия из телешоу, оперная ария или попсовый хит. Жена вскидывает на меня взгляд и улыбается. Искренне. Я вижу это по ее глазам. Мы всей семьей садимся за стол и поглощаем пищу. Дженна развлекает мать и заставляет скучать брата подробным рассказом о футбольном матче. Рори хвастается своими успехами: сегодня он был лучшим среди гольфистов младше шестнадцати. Так же обычно проходят наши общие застолья и в большинство других дней – бурные и шумные, наполненные рассказами о событиях дня и приятной расслабленности в домашней обстановке. «И сколько раз мы так весело сиживали, пока Линдси томилась в плену?» – внезапно закрадывается в мой разум противная, неуютная мысль. * * * Спать я ложусь, удивляясь: вот уже несколько часов я не думал ни о Линдси, ни о полиции, ни о том, что мы с Миллисент творили. Вот какое воздействие оказывают на меня мой дом и все, что с ним сопряжено. Мое детство было другим. Я рос в полноценной семье, с двумя родителями, в нашем прекрасном доме в Хидден-Оуксе, с двумя машинами, хорошими школами и множеством кружков по развлечениям, но мы никогда не ели вместе, как принято сейчас в моей семье. А если нам и доводилось обедать или ужинать одновременно, то мы игнорировали друг друга. Отец читал газету, мать смотрела стеклянными глазами в пространство, а я старался поесть, как можно быстрее, и выбежать из-за стола. Родители выбирались посмотреть на мою игру в теннис, только если это был турнир и я проходил в последний раунд. И никто из них – ни мать, ни отец – не жертвовал ради меня своей субботой. Дом был местом для сна и хранения вещей, местом, которое мне хотелось быстрее покинуть. И я его покинул. Я уехал из страны при первой же возможности. Невозможно всю жизнь ощущать себя чьим-то разочарованием. Впрочем, я не уверен, что дело было во мне. Может, я был единственный, кто мог скрепить родительский брак. Размышляя над этим годами, многократно прокручивая в голове воспоминания детства, я пришел к выводу, что родители и завели меня в надежде на то, что я укреплю их брак. Не сработало, и их разочарование обернулось моей несостоятельностью. Я вернулся в Хидден-Оукс только потому, что моих родителей не стало. Глупая авария, которую нельзя было ни предугадать, ни предотвратить. Они ехали по автостраде, и у автомобиля впереди вдруг отлетело колесо. Оно врезалось в лобовое стекло роскошного отцовского седана, и мать с отцом погибли. Ушли сразу, так и не успев разойтись. Так и оставшись вместе и, без сомнения, несчастными. Я не видел их тел. В полиции мне сказали, что лучше мне на них не смотреть. А потом выяснилось, что у родителей было намного меньше денег, чем они делали вид. И я вернулся в дом, заваленный закладными. Денег едва хватило на гонорар адвокату по недвижимости – чтобы он все уладил и избавил меня от такого наследства. Мои родители оказались даже не теми, кем я их считал: они оказались обманщиками. Они не могли себе позволить жить в Хидден-Оуксе, лишь притворялись, что могли. А у меня не осталось никакой семьи, пусть даже плохой. А какая она – хорошая семья – я попросту не знал. Нашу семью выстроила Миллисент. Я говорю так, потому что у меня самого ничего бы не вышло. Я и понятия не имел, как обустраивать домашний быт или собирать всех членов семейства за общим застольем. А Миллисент это знала и умела. Первый раз, когда Рори смог сесть на высокий стул, Миллисент пододвинула его к столу, и с тех пор мы ели всегда вместе. И, несмотря на возрастающее недовольство наших взрослеющих детей, мы до сих пор едим вместе. Когда жена ходила беременной Дженной, она придумала для нашей семьи свод правил. Я их называю «Заповедями Миллисент». Завтрак и ужин вместе, всегда. Никаких игрушек или телефонов за столом. Разрешения на них можно заслужить, только выполняя хозяйственные работы по дому. Раз в неделю вечером общий просмотр кино. Сахар ограничивается и заменяется по возможности фруктами, но не фруктовыми соками. Все продукты будут натуральными, если позволят средства. Физическая активность и спортивные тренировки поощряются. Но без принудиловки. Все домашние дела должны быть сделаны до просмотра телевизора или видеоигр. Когда я впервые увидел этот список, он вызвал у меня смех. Миллисент посмотрела на меня, и я тут же прекратил хохотать. К тому времени я уже различал, когда она только притворялась рассерженной, и когда ее гнев был настоящим. Миллисент вводила свои правила постепенно, одно за другим. Нет, она не превратила дом в тюрьму, она сумела организовать нашу семью. Оба чада занимаются спортом. Деньги они получают от нас, только когда их заработают. Раз в неделю мы все садимся и смотрим кино. Пищу едим в основном натуральную и почти не употребляем продуктов с сахаром. Уроки дети делают еще до моего прихода с работы, и в этом тоже заслуга Милллисент. Той самой Миллисент, которая держала Линдси в заточении целый год и Бог ведает что с ней делала. * * * Заснуть у меня не получается. Я встаю и проверяю, спят ли дети. Рори распластался на своей кровати, одеяла валяются на полу. Когда ему исполнилось четырнадцать, он больше не захотел жить в комнате с динозаврами на стенах. Мы сделали в ней ремонт, сменили меблировку. И теперь там одна стена темная, а три бежевые, повсюду наклеены постеры разных рок-групп, на деревянной мебели темные пятна, а окно закрывают светонепроницаемые занавески, когда Рори спит. Этакое детское видение взрослой комнаты: мой сын превращается из мальчика в подростка. Комната Дженны пока еще остается оранжевой. Она обожала этот цвет почти с самого рождения, думаю, что из-за цвета волос Миллисент. У Дженны на стенах висят постеры с футболистами, музыкальными ансамблями и парой-тройкой актеров. Я их не знаю, но, когда они в телевизоре, Дженна с подружками заходятся в диком визге. Как только дочери стукнуло тринадцать, все ее куклы переместились в чулан. Дженна следит за модой, интересуется украшениями и макияжем (хотя ей пока запрещено краситься). Вместо кукол у нее в комнате теперь стоит несколько звериных чучел, и она, как и Рори, любит видеоигры. Я обхожу дом, проверяю все двери и окна. И даже захожу в гараж, выискивая глазами следы грызунов, жучков или ущерба, причиненного водой. Затем выхожу из гаража в задний двор и проверяю боковые ворота. То же самое я делаю в переднем дворе, а потом опять обхожу дом, отпирая и запирая все двери. Обычно это делала Миллисент, особенно после рождения Рори. Мы жили тогда в обветшалом съемном доме, и каждую ночь она обходила его, запирая все двери и окна. Потом присаживалась на несколько минут, после чего снова вставала и повторяла свой обход. – Здесь нечего бояться, район не криминальный, – сказал я ей как-то. – Никто к нам не залезет. – Я знаю, – пробормотала Миллисент и в очередной раз поднялась, чтобы осмотреть дом. А я решил последовать за ней. Я пристроился у нее за спиной и копировал каждый ее шаг, любое ее движение. Сначала меня удостоили взглядом – тем самым, выразительным. А, когда я не прекратил ее передразнивать, Миллисент залепила мне пощечину. – Это не смешно, – сказала она. Я был слишком потрясен, чтобы возразить. Раньше мне не доводилось ловить оплеухи от женщин, меня даже не шлепали, пусть и играючи. Но, поскольку я действительно насмешничал над женой, я поднял руки вверх и извинился. – Ты извиняешься только потому, что получил затрещину, – сказала Миллисент. И, резко развернувшись, ушла в ванную и заперлась в ней. Всю ночь я провел, думая, что она меня бросит. Заберет сына и уйдет, потому что я все разрушил. Крайность, конечно, но Миллисент не отличается терпимостью. Однажды, когда мы еще только встречались, я пообещал ей позвонить в определенное время и не позвонил. Так она потом не разговаривала со мной больше недели, даже трубку не брала. Тогда Миллисент все же вернулась ко мне, но я для себя уяснил: если я ее доведу, она от меня уйдет. И один раз она так и сделала. Рори было полтора годика, Дженне – шесть месяцев. И мы с Миллисент проводили все дни, нянчась с детьми и крутясь на работе. А однажды я проснулся, так и не отдохнувший, и осознал: мне двадцать семь, и у меня жена, двое детей и ипотека. Мне нужна была всего лишь передышка, временный отдых от такого бремени ответственности. Я встретился с приятелями и так напился, что им пришлось тащить меня до дома. А, когда я проснулся на следующий день, Миллисент дома не было. Она ушла. Она не отвечала на мои звонки. Я не заставал ее на работе. Ее родители уверяли меня, что дочери у них нет. У Миллисент было всего несколько близких подруг, но ни с одной из них она не созванивалась и не встречалась. Она исчезла! Вместе с моими детьми. Через три или четыре дня я стал названивать ей каждый час. Я засыпал ее электронными письмами и эсэмэсками. Я превратился в свою самую сумасшедшую ипостась, попросту обезумел. Но не потому, что волновался за Миллисент. Я бы уверен, что с ней и детьми все в порядке, а потому, что подумал, будто лишился ее… лишился их всех навсегда.