Я улыбаюсь. Есть что-то восхитительно простое в манере Гезалы: ни двусмысленности, ни осуждения. И эта манера дает мне свободу говорить так же просто. – Оказаться без денег и выжить без помощи родителей – вот единственное, что сделало меня той, кто я есть. Это показало мне, на что я способна. И я считаю, что это самый важный подарок, который мать может дать своим детям. В отличие от денег, такое нельзя отнять или потерять. – Как будто вы сама знаете ответ, – откликается Гезала. – Но все гораздо сложнее. Нетти хочет ребенка, и у нее проблемы со здоровьем, она никак не может забеременеть. ЭКО стоит очень дорого, и она хочет, чтобы мы помогли ей с расходами. Часы тикают, ей уже сорок. И это еще не вся картина. У меня есть основания полагать, что муж ей изменяет. Карие глаза Гезалы расширяются: – Она знает? – Не уверена. Самое забавное… я сомневаюсь, что она захочет узнать. Эта история с беременностью сводит ее с ума. Она уперлась в свой великий приз – ребенка – и не способна думать о чем-либо еще. – Поэтому… вместо того чтобы с ней поговорить… вы позаботились о том, что она не забеременеет, не давая ей денег? – Как я уже сказала, у меня множество причин не давать ей денег. Но, честно говоря, да, я бы не хотела, чтобы она приковала себя к мужчине, который, возможно, ей изменяет. Она уже борется. Я не вынесу, если она забеременеет, откажется от своей карьеры, возможности зарабатывать себе на жизнь, от своей свободы, а он бросит ее ради другой женщины. Я смотрю на Гезалу, ожидая мудрости, комментариев, хотя бы вопроса. Но Гезала вообще ничего не говорит, и я понимаю, что это гораздо более весомый ответ. 31 ЛЮСИ НАСТОЯЩЕЕ… – Никаких айпадов, – говорю я детям под хор стонов. Они только что вернулись из школы, и моя прихожая завалена школьными ранцами, а раковина – коробками для завтраков, на диване теснятся дети. – Идите поиграйте или почитайте книжку. Они приходят в ярость, и я спрашиваю себя… почему, собственно, так поступаю? Кого волнует, что они пялятся в айпад двадцать четыре часа подряд? Их глазные яблоки не начнут кровоточить и не станут квадратными, мозги у них не сгниют. Это не имеет ни малейшего значения. И все же я продолжаю квохтать над ними на автопилоте, что для меня так же естественно, как дышать. Когда мы вернулись домой после оглашения завещания, Олли сразу же заперся в кабинете. В машине он почти всю дорогу молчал, сказал только, что все еще в шоке и ему нужно время, чтобы подумать. Он еще не вернулся на работу после смерти Дианы, и это начинает меня беспокоить. В прошлом году он просто рвался на работу, регулярно работал по выходным и почти каждый вечер. Я надеялась, что теперь, четыре года спустя, он мог бы чуть отойти в сторону и наслаждаться тем, что они сумели создать, но они как будто вечно неслись к следующей цели. («Когда подпишем договор с этим клиентом, сможем свозить детей в Диснейленд». «Когда заполучим тот контракт, всем шампанского».) Но они продолжали подписывать договоры с клиентами и получать контракты, и Олли продолжал подбирать кандидатов, а прибыль все равно казалась скудной. Год назад я предложила Олли и Эймону нанять кого-нибудь, чтобы взглянуть на бухгалтерию, составить опись доходов и расходов. Олли эта идея понравилась, и, вернувшись домой, он доложил, что Эймон как раз за тем нанял знакомого бухгалтера. Но, поработав, бухгалтер сказал то же, что и Эймон: «Больше клиентов, значит, больше денег». Хорошая философия, но, учитывая, что Олли был единственным рекрутером и что не было денег нанять кого-то ему в помощь, работа его выматывала. А теперь, когда он услышал, что родители лишили его наследства, это, по-видимому, стало последней каплей. Из гостиной я слышу, как звонит, потом тут же замолкает мобильный телефон Олли. Вероятно, он сбросил звонок, как делал это весь день. Я воображаю, как муж сидит в своем вращающемся кресле, точнее, лежит, прижавшись лбом к столу. Мы с Олли никогда не говорили открыто о том, что однажды получим большую сумму (это всегда казалось дурным тоном), но даже я должна признать, что время от времени думала об этом, и меня всегда успокаивало сознание того, что, даже если мы бедны сейчас, хорошая старость нам обеспечена. Мысль о том, что Диана вычеркнет всех из своего завещания, никогда не приходила мне в голову, и Олли, очевидно, тоже. Раздается резкий стук в дверь. Внутри у меня все сжимается. В последнее время стук в дверь всегда предвещал дурные известия, а учитывая, с какой силой барабанят в дверь, маловероятно, что на сей раз будет что-то иное. Я медленно иду по коридору. В окно сбоку от двери я замечаю ярко-синий пиджак Эймона. Когда я распахиваю дверь, он расправляет плечи и выгибает уголки губ вверх, – думаю, он считает это улыбкой. – Привет, Люси. – Привет, Эймон, – говорю я. – Все в порядке? Лицо у него напряженное, а то, что он словно бы чуть подергивается, несколько нервирует. – Конечно, конечно. Все замечательно. Фантастически. «Фантастически». С тех пор как Олли стал партнером Эймона, он тоже начал вворачивать это слово, в основном по телефону. («Все фантастически, а у тебя как дела, Стив?» Кто-то, наверное, сказал им на курсах пиара, что очень важно круглые сутки быть «фантастическим».) – Олли дома? – спрашивает Эймон. Олли – уже позади меня; я чувствую его присутствие еще до того, как поворачиваюсь. Я делаю шаг назад и вижу, что мужчины уставились друг на друга, щерясь, как кошки. – Добрый день, – без улыбки говорит Олли. – И тебе того же, – так же холодно отвечает Эймон. – Извини за вторжение. Просто хотел перекинуться парой слов. Олли поворачивается и уходит назад по коридору, Эймон следует за ним. Меня охватывает желание пойти за ними, потребовать объяснений, узнать, что происходит. Но Олли закрывает дверь кабинета. – Ма-а-ама-а-а-а? Я вздрагиваю. На пороге стоит возмущенная Харриет. – В чем дело? – Арчи смотрит айпад! – О… – Я иду в гостиную. Эди умудрилась включить телевизор и с открытым ртом смотрит детский сериал. – Где он? – Он прячется у себя под одеялом! – кричит Харриет. – Так нечестно! Ма-а-ама-а-а-а! Следом за Харриет я иду в комнату Арчи, где она обвиняющим жестом указывает на подозрительный холмик в центре кровати. Я стягиваю одеяло, и Арчи виновато поднимает голову. – Я же сказала, никакого айпада, – говорю я без особой убежденности. Дело в том, что я подумываю о пересмотре правил относительно айпадов. Пока дети заняты, я могла бы разобраться в собственных мыслях, не говоря уже о том, чтобы подслушать разговор между Олли и Эймоном. – Теперь он мой до конца дня! – кричит Харриет, бросаясь к айпаду. – А вот и нет! – кричит Арчи. Схватив айпад, я выхожу из комнаты, а Арчи и Харриет, шипя от ярости, плетутся за мной по коридору. Я останавливаюсь перед дверью кабинета Олли. Шум оттуда стал громче, так что мне не приходится напрягаться, чтобы расслышать звук удара кулаком… О стену? О стол? Потом я слышу голос Олли: – Откуда мне, черт побери, знать?! Дети замирают. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы, осторожно обойдя детей и подталкивая их к гостиной, сохранить нейтральное выражение лица. – Это чушь собачья, – кричит Эймон. – Это гребаное дерьмо! Раздается ужасный грохот, и мы с детьми резко останавливаемся в тот момент, когда дверь распахивается и из нее вываливается Эймон. Руки Олли крепко сжимают его горло. 32 ЛЮСИ ПРОШЛОЕ… Нет ничего хуже, чем просить об услуге, когда пытаешься морально одержать верх. С Рождества прошло три месяца, и мы переживаем тот период жары, когда кажется, что лето никогда не кончится, когда люди болтаются по супермаркету в купальниках и шлепанцах, покупая арбузы, роллы с ветчиной и крем от солнца. Мне бы тоже хотелось погулять в супермаркете (там есть кондиционер), но мне настолько скверно, что я даже не могу оторвать голову от дивана. Потому что я на восьмой неделе беременности. Если бы не Харриет, я бы справилась. Арчи мог бы смотреть по телевизору повторы «Уигглз» и не беспокоил бы меня несколько дней (разве что, может быть, поесть попросил бы), но Харриет всего десять месяцев, и она еще не овладела искусством непрерывного смотрения в экран. У Олли – плотный график собеседований на целый день, но он обещал вернуться, как только сможет, а мой отец на неделю уехал в Портарлингтон. Я подумываю, не нанять ли няню из агентства, но при виде платы за час на глаза у меня наворачиваются слезы, а Олли в последнее время за каждым пенни присматривает. Наконец я понимаю, что выхода нет, и звоню Диане. – Алло? Как всегда, она отвечает на телефонный звонок с явной неловкостью. Я лежу на спине на полу, Арчи пристроился у меня на коленях, а Харриет раз за разом бьет меня игрушкой по голове. – Привет, Диана, – говорю я. – Как поживаешь? – Люси? – Повисает короткая пауза. – Ты больна? Ну конечно же, Диана всегда переходит к самой сути. – На самом деле да. Поэтому я и звоню. У меня грипп, и я… чувствую себя просто ужасно. Я решила не говорить Диане, что беременна, до конца первого триместра. В предыдущие две беременности мне не терпелось ей рассказать (я думала, что ей понравится, что ее так рано посвятили в тайну), но оба раза она просто улыбалась и заверяла меня, что сохранит секрет, пока не минует опасный период. Никаких поздравлений. Никаких объятий. (Как ни странно, время от времени в ходе обеих беременностей она привозила мне пакеты винограда.) Поэтому на сей раз я решила, пусть узнает на отметке в три месяца, – как и все остальные. – И тебе нужна помощь с детьми. – Это не вопрос и не предложение, хотя надо отдать ей должное, что она не тратит время попусту. – Да. Я слышу шорох на заднем плане, возможно, Диана листает свой органайзер. Нет сомнений, сейчас выяснится, что у нее все часы расписаны, но я все же надеюсь, что она найдет где-нибудь получасовой перерыв («между половиной третьего и тремя часами пополудни, но забрать детей надо ровно в три, потому что мне нужно отвезти детскую коляску через весь город, и я хотела бы вернуться до часа пик»). Факт в том, что я не настолько горда, чтобы отказаться от этого получаса. Я возьму все, что дадут. – Я свободна, – говорит она мгновение спустя. – Я приеду и заберу их прямо сейчас.