35 ЛЮСИ НАСТОЯЩЕЕ… На похороны Дианы я надеваю ожерелье, которое она одолжила мне в день свадьбы. Она оставила его мне в наследство. Когда я вынула его из конверта сегодня утром, к нему была приложена небольшая записка: «По крайней мере, на этот раз тебе не придется его отдавать». Одно можно сказать о Диане: у нее было неожиданное чувство юмора. Я планировала надеть ожерелье вместе с ярко-розовым платьем, но вместо этого надела простое черное. Я терпеть не могу одеваться во все черное, даже на похороны, а потому добавила к платью ярко-розовые лодочки. У похоронного бюро собрались десятки людей, все они знают меня по имени и говорят о том, как мы встречались в Сорренто или на вечеринке по случаю шестидесятилетия Тома, или на каком-то другом подобном мероприятии. Я киваю, улыбаюсь и спрашиваю об их семьях, но светская беседа болезненно ограниченна. Обычные, повседневные темы на таких мероприятиях не обсуждаются, их считают слишком тривиальными для данного случая, за исключением, как ни странно, погоды, которую свободно обсуждают на похоронах, в сущности это одна из немногих безопасных тем для обсуждения. «Солнце светит сегодня Диане». Или даже: «Небо плачет». (Но вот что интересно: солнце не светит и небо не плачет, сегодня просто тусклый серый день. Я лениво спрашиваю себя, говорит ли это что-то о моей свекрови.) Нетти, как и следовало ожидать, на грани. Она, по крайней мере, приоделась, приехала не в трениках, а в кремовой тунике и коричневых кожаных бриджах, но выглядит она усталой и изможденной. Время от времени она заливается слезами, и мне хочется ее утешить. Но она даже не принимает поддержки от Патрика, который бесполезно стоит рядом, вежливо улыбаясь людям, которые выражают соболезнования. Дети бегают за мной по пятам, скучающие и взволнованные, щиплют и толкают друг друга, но успокаиваются, когда я протягиваю им пригоршню липких мармеладных мишек из сумки. В зале прощаний я вижу типичных представителей верхушки среднего класса лет семидесяти, если не считать несколько лиц, достаточно редких в наших краях, чтобы предположить, что это беженки, с которыми работала Диана. Когда мы пробираемся к своим местам на передних скамьях, я замечаю Эймона. Никаких физических следов его вчерашней драки с Олли не видно, кроме, возможно, выражения легкого вызова на лице. Я бы удивилась, зачем он вообще пришел, если бы не знала, сколь большое значение он придает видимости хорошего тона. Джонс и Ахмед тоже здесь, что оборачивается для меня сюрпризом. Они в своих обычных черных костюмах, которые вполне пристали тем, кто в трауре, но что-то с головой выдает в них копов. Возможно, дело в том, что я чувствую их присутствие, как если бы по спине у меня ползли муравьи. Служба медленная и скучная, в немалой степени из-за отсутствия гимнов. Олли произносит надгробную речь настолько искренне, насколько это возможно, то есть достаточно обобщенно. Уйма «я люблю тебя», уйма историй про то, как Диана занималась благотворительностью. Слушая, я невольно вспоминаю надгробную речь Олли на похоронах Тома. Тогда в зале не осталось ни одной пары сухих глаз. Сам Олли едва мог говорить от слез, и в результате я большую часть времени простояла у него за спиной, положив руку ему на плечо. Но сегодня ему не удается выжать даже затуманенный взгляд. Я пытаюсь представить себе надгробную речь, которую я произнесла бы Диане, если бы мне дали эту роль. Я смотрю на ее фотографию в рамке на гробе. Подбородок вздернут, взгляд настороженный, губы изогнуты в едва заметной улыбке. Снимок настолько точно передает, какой Диана была при жизни, что я невольно испытываю… что-то. Трудно поверить, что я больше не увижу эту сдержанную улыбку. Также трудно поверить, что она покинула этот мир не на своих собственных условиях. Меня охватывает трепет: поначалу слабый, он постепенно захватывает мое тело, прорывается как крик. Я осторожно подношу руку к губам, но из груди вырывается мучительно громкое рыдание. Дети с любопытством смотрят на меня. Даже Олли умолкает и хмурится. Я хочу собраться, но это как несущийся поезд. Я сгибаюсь пополам, поглощенная им. Сильнейшая эмоция. Полная, необъяснимая утрата. Олли и Патрик несут гроб вместе с двумя друзьями Тома. Остальные два места (очевидно, требуется шесть носильщиков) предоставили персоналу похоронного бюро. Я думаю, что, возможно, эту роль следовало бы предложить нам с Нетти, но никто не спросил меня, поэтому я могу только предположить, что никто не спросил и Нетти. Итак, Диану выносят и водружают на катафалк, и мы вынуждены терпеть светскую беседу еще сорок пять минут, пока мои дети носятся по лужайке, словно на детском утреннике в саду. Харриет забралась на дерево и сидит на ветке бок о бок с другим ребенком, которого я видела на площадке, возможно, внуком одной из подруг Дианы. Подолы их платьев перепачканы грязью. Люди начинают понемногу расходиться, большинство направляются в банкетный зал отеля «Полумесяц», где мы сегодня после полудня выставим бутерброды и напитки. Но несколько человек, которые не собираются в «Полумесяц», мешкают вокруг, чтобы выразить свои соболезнования. Соболезнование за соболезнованием, да еще без алкоголя – процесс, откровенно говоря, изнурительный. Судя по выражению лица Олли, мой муж тоже так думает, поэтому я говорю ему, что он может идти и оставить меня прощаться с последними гостями. – А как же дети? – спрашивает он. – Я займусь детьми. Иди. В конце концов он все-таки уходит со старым другом Тома. А я остаюсь на месте, за мою ногу цепляется Эди, и тут ко мне подходит очередная женщина в трауре. Молодая, лет на пять-десять моложе меня, и кожа у нее бежево-коричневая. Мужчина рядом с ней кажется мне смутно знакомым. – Вы Люси, – говорит женщина. – Да, – отвечаю я. Мой взгляд возвращается к женщине. Сомневаюсь, что видела ее раньше, но, с другой стороны, сегодня здесь было много людей, которых я не узнала. – Мы встречались? Она улыбается. – Я видела вашу фотографию в доме Дианы. – На ней черное платье с длинными рукавами, черные сапоги и изумрудно-зеленый платок. – Я Гезала. Это мой муж Хакем. – Приятно познакомиться с вами обоими. Как вы познакомились с Дианой? – Я была беременна, когда приехала в Австралию, – говорит Гезала. – Диана была добра ко мне. Она была рядом, когда я родила своего сына Араша на кухонном полу. – Так это были вы?! – восклицаю я. – Да, я слышала об этом. Диана сидит на полу, да еще принимает роды – такую картинку трудно забыть. Гезала улыбается. – Она была очень хорошей женщиной. – А вы чем занимаетесь, Люси? – спрашивает Хакем. – В настоящий момент сижу дома с детьми, – отвечаю я. Меня сегодня много об этом спрашивали. («Что поделываешь, Люси? Чем намерена заняться теперь, когда с деторождением покончено?») Обычно меня не слишком волнует, что думают другие, но, учитывая наш новый статус банкротов и размер нашего долга, я не могу не задаваться вопросом… А чем я, собственно, занята? Я была так решительно настроена сидеть дома с детьми и заниматься хозяйством, так стремилась делать то, что делала моя собственная мама, что никогда не сомневалась в своем выборе. А теперь вдруг усомнилась. – Когда-то я была рекрутером… – начинаю я, но Хакем меня прерывает: – Наверное, у вас это семейное. Несколько лет назад Диана нашла мне работу, когда никто в этой стране даже не приглашал меня на собеседование. Теперь благодаря Диане я снова стал инженером. И тут я понимаю, откуда я его знаю. Я видела его однажды в доме Дианы. Я помню, как он ее благодарил, помню меру его благодарности. Я помню, как Диана отмахнулась от нее, точно это не такая уж большая услуга. – На самом деле, нас с Хакемом как раз вчера пригласили занять места в попечительском совете благотворительной организации Дианы, – говорит тем временем Гезала. – Она пожелала, чтобы в совет вошли представители беженцев. – Меня это не удивляет, – говорю я. – Диана была увлечена благотворительностью. – Мы позаботимся о том, чтобы ее наследие не угасло. Она еще будет нами гордиться. Я молчу, думая о том, что это все, чего я хотела очень долгое время, – чтобы Диана мной гордилась. Гезала берет меня за руку. – Диана много трудилась, чтобы каждый человек получил свой шанс, – говорит она. – Но, возможно, она была так занята решением мировых проблем, что забыла дать шанс тем, кто находился прямо у нее под носом. Я улыбаюсь Гезале, и вот так, после ее смерти, чуть лучше начинаю понимать Диану. 36 ДИАНА ПРОШЛОЕ… – Ты уверена, что с тобой все в порядке? – говорит Том, пока я снимаю больничный халат. – Да все со мной нормально! Я просто слегка ударилась головой. Столько шуму из ничего. И в больнице меня оставили на ночь только на случай, если я подам на них в суд из-за скользких полов или что-то в этом роде. Я надеваю брюки, которые привез мне Том. – Я все еще не могу поверить, что Люси тебя толкнула. – Она волновалась за Харриет, Том. Как и все мы. На этом надо сейчас сосредоточиться, а не на глупой шишке у меня на голове. Надев рубашку, я начинаю застегивать пуговицы. – Заглянем в палату повидаться с Харриет перед уходом? – спрашивает Том. Я колеблюсь. – Сомневаюсь, что мне следует это делать. – Чушь. Ты же ее бабушка. – Люси ясно дала понять… – Люси была вне себя. Она не имела в виду того, что сказала или сделала. Она, наверное, извинится, когда тебя увидит. Том – вечный оптимист, но я не разделяю его уверенности. Он не слышал эмоций за словами Люси. Со вчерашнего дня единственной новостью было сообщение от Олли: «Харриет очнулась. Результаты МРТ хорошие». От Люси – ни слова, хотя я звонила три раза. – Я в этом не уверена, Том. – Мы зайдем по пути к машине, – твердо говорит он. – Все будет хорошо, вот увидишь. Когда мы подходим к палате Харриет, Люси сидит на стуле, придвинутом к кровати дочери. Она сидит к нам спиной. С порога я слышу, как она напевает «Мерцай, мерцай, звездочка», хотя Харриет, кажется, крепко спит. Должна признать, она хорошая мать. Мне приходит в голову, что я никогда ей этого не говорила. Том поднимает руку, чтобы постучать, но я перехватываю ее прежде, чем она успевает коснуться двери. – Я просто хочу посмотреть на них, – шепчу я. – Давай просто понаблюдаем. Поэтому мы наблюдаем. И впервые я действительно вижу Люси. Не девушку, которой все преподнесли на блюдечке. А девушку, которая знает, чего хочет. Семью. Девушку, которая всегда была рядом, всегда поддерживала моего сына и их детей, и даже меня, невзирая на все трудности. Девушку, которая гораздо крепче и упорней, чем я думала. Я вспоминаю все разговоры с Джен, Лиз и Кэти о невестках. Мы всегда сосредотачивались на том, насколько они отличаются от нас, насколько они иные как матери, насколько у них иной подход. Мы никогда не говорили о том, насколько мы похожи. Как женщины. Как жены. Как матери. Мне вдруг приходит в голову, что в нас гораздо больше сходства, чем различий. – Пойдем, – говорю я Тому. Он смотрит на меня так, будто собирается протестовать, но я оттаскиваю его от двери прежде, чем он успевает открыть рот. Люси не захочет видеть нас здесь сегодня. А сегодня я думаю как раз о том, что нужно ей.