– Вот, – произносит девушка, протягивая что-то зеленое, пластиковое, прямоугольное. Моя библиотечная карточка! – В кармане нашла. Даже не пытаюсь скрыть, что это для меня неожиданность. Глупо было отдавать плащ, не проверив карманы. Вспоминаю, как вчера засунула туда карточку по пути из библиотеки на работу. В другой руке сжимала научно-фантастический триллер. Ах вот оно что – значит, девушка пришла вернуть мою карточку. – Спасибо, – говорю я и забираю ее, едва удержавшись от соблазна дотронуться до ребенка, погладить пухлую щечку или мягкие, светлые, похожие на пух волосики. – Сейчас вместе поужинаем, – объявляю я. Верчу карточку в руках, потом убираю в стеганую сумку. Девушка не отвечает. Продолжает стоять на том же месте, глядя себе под ноги. Взгляд настороженный, подозрительный. – Какое вам до меня дело? – спрашивает девушка, по-прежнему не глядя на меня. Замечаю, что руки у нее грязные. – Просто хочу помочь. Девушка ставит чемодан на пол и, зажав его между ног, поудобнее перехватывает ребенка, который вдруг ни с того ни с сего начинает вертеться. Впрочем, с младенцами так часто бывает. Должно быть, на лампы нагляделся вдоволь и теперь хочет кушать. – Главное не то, что мир может предложить тебе, а то, что ты можешь в него привнести[1], – тихо, почти шепотом произносит девушка. Растерянно гляжу на нее. Девушка поясняет: – Это из «Ани». «Аня из Зеленых мезонинов». Она цитирует «Аню из Зеленых мезонинов». Вспоминаю, как вчера она сидела на полу библиотеки с ребенком на коленях и читала эту книгу. Интересно, с какими еще произведениями детской классики она знакома? Читала ли «Ветер в ивах»? А «Таинственный сад»? – Как тебя зовут? – спрашиваю я. Девушка не отвечает. – Меня – Хайди, – представляюсь я, надеясь, что она последует моему примеру. Впрочем, так в любом случае будет правильнее – в конце концов, из нас двоих взрослый человек я. – Хайди Вуд. У меня тоже есть дочка. Зои. Ей сейчас двенадцать. Надеюсь, упоминание о Зои поможет ей проникнуться ко мне доверием. И действительно – через пару секунд девушка садится, осторожно придерживая ребенка. Неловко опустившись на банкетку, она достает из кармана пальто немытую, облепленную растворимым детским молоком бутылочку. Наполняет ее холодной водой из стакана, стоящего на столе, и подносит к ротику ребенка. Вода слишком холодная, к тому же такое питье младенцу не полезно – это вам не детское питание и тем более не грудное молоко. Сначала ребенок медлит, но потом берет соску. Видимо, привык пить простую воду. К тому же она хоть как-то помогает ослабить чувство голода. – Уиллоу, – вдруг произносит девушка. – Так тебя зовут? – спрашиваю я. Девушка медлит, затем кивает. Значит, Уиллоу. Мы с Крисом выбрали для дочки имя Зои просто потому, что оно нам обоим понравилось. Другие варианты – Джулиэт, София, Алексис – решили приберечь на потом, уверенные, что они нам еще понадобятся. А для мальчика приготовили имя Зак – хорошая бы получилась парочка, Зак и Зои. А Крис, конечно, хотел назвать сына в свою честь. Мечтали, как переберемся в домик на севере, например в Лэйквью, или на западе, в Роско-Виллидж. По закладной придется платить чуть поменьше, зато до школы и работы добираться намного дольше. Выбирая колыбельку для Зои, невольно заглядывалась на детские двухэтажные кроватки – такие хорошенькие, белые, решетчатые… Представляла, что мне еще много раз предстоит покупать стильные одеяльца, обставлять детские и переступать через разбросанные по полу игрушки. Даже решила, что дети наши будут на домашнем обучении – их образованием займусь сама. Все-таки дешевле, чем отправлять всех в частную школу вроде той, в которой сейчас учится Зои. Иначе мы рисковали истратить на образование воображаемых детей около сорока тысяч долларов в год. Врач употребил термин «гистерэктомия». Удаление матки. По ночам лежала в кровати без сна и думала о том, что для меня означает это слово. Для врача и для Криса это была просто операция, медицинская процедура. А для меня – убийство. Не будет у нас ни Джулиэт, ни Зака, ни Софии, ни Алексис. Покупать детские одеяльца и обучать целую ораву детишек на дому мне теперь не придется. Джулиэт, конечно, была. Однако после «простой» процедуры, которая была вовсе не простой, от нее не осталось и следа. Врач сказал, что понять, мальчик это или девочка, нельзя было. Крис мне потом много раз это повторял. И все же я была уверена, что зародышем, выброшенным, точно мусор, вместе с моими женскими органами, была Джулиэт. До сих пор не могу удержаться и хожу по детским магазинам, скупая крошечные одежки: то возьму сшитый из натуральных материалов комбинезончик со зверушками, то тянусь за хорошеньким фиолетовым. Придя домой, складываю покупки в коробки, на которых нарочно написала «Хайди. Работа», и прячу в кладовку, смежную с нашей спальней. Крису и в голову не придет в них рыться. Думает, что там бумаги с удручающей статистикой по уровню грамотности или учебники по английскому. – Красивое имя, – киваю я. – А девочку как зовут? Это ведь девочка? – Руби, – после небольшой паузы выговаривает Уиллоу. – Мило. Ей подходит, – говорю я, и это не просто комплимент. – Сколько ей? Снова пауза. Потом Уиллоу нерешительно произносит: – Четыре месяца. – Готовы сделать заказ? – спрашивает неизвестно откуда выскочившая рыжеволосая официантка. Уиллоу вздрагивает и растерянно косится на меня. Папка с меню лежит перед ней нетронутая. – Мы еще подумаем, – говорю я, но предлагаю сразу заказать для Уиллоу чашку горячего шоколада. Сидя на виниловом диванчике, она ежится от холода. Обхватываю руками собственную чашку. Кофе уже успел остыть, и официантка подливает еще. – Шоколад со взбитыми сливками или без? – уточняет она. Уиллоу бросает на меня вопросительный взгляд, будто спрашивая разрешения. Забавно – стоило официантке упомянуть про взбитые сливки, и девушка сразу превращается в ребенка. Уиллоу – как знаменитая оптическая иллюзия, ваза Рубина. В зависимости от того, как посмотреть на рисунок, можно увидеть или два повернутых друг к другу профиля, или изящную вазу. Так и с Уиллоу – то перед тобой жесткая, независимая молодая женщина с ребенком, то беззащитная девочка, питающая слабость к горячему шоколаду и взбитым сливкам. – Конечно, со сливками, – объявляю я. Пожалуй, даже слишком пылко. Вскоре официантка возвращается с вожделенным напитком. Над блюдцем и белой чашкой поднимается пар, а сверху лежит похожая на сугроб горка, усыпанная шоколадной стружкой. Уиллоу тянется за ложкой и погружает ее в сливки, потом начинает слизывать, явно наслаждаясь вкусом. Должно быть, давно не приходилось баловать себя лакомствами. Как вообще могло получиться, что девочка-подросток вроде нее очутилась на улице? Одна, без заботы и опеки. Конечно, задавать вопросы напрямую не стоит, иначе Уиллоу точно сбежит. Некоторое время она просто сидит и смотрит на взбитые сливки, потом накидывается на них, отправляя в рот полные ложки и не замечая, что вся измазалась. Руби с интересом – а может, даже с жадностью – наблюдает за мамой. Потом Уиллоу подносит чашку к губам и начинает пить – слишком быстро, слишком жадно, морщась и обжигая язык. Ложечкой вылавливаю из своего стакана с водой кубик льда и бросаю в горячий шоколад. – Так быстрее остынет, – говорю я. Уиллоу отпивает глоток. Теперь напиток не такой горячий. Замечаю над ее левым глазом синяк. Пожелтевший, почти заживший. Когда Уиллоу хватается за меню, выбирая себе ужин, замечаю, что ногти у нее длинные и обломанные, края почернели от грязи. В каждом ухе по четыре дырки для сережек, включая одну наверху, в которую вдета черная заклепка. Другие украшения, спускающиеся вниз вдоль мочки, – серебристые крылья ангела, готический крест и рубиново-алые губы. Однако пара у губ отсутствует – в левое ухо снизу ничего не продето. Представляю сережку, валяющуюся на грязном тротуаре рядом со станцией Фуллертон, где на нее наступают прохожие, или на проезжей части посреди улицы, где по ней ездят машины. Длинная челка свисает Уиллоу на лоб, закрывая глаза. Когда девушка хочет посмотреть на меня, сдвигает ее в сторону, а потом челка падает снова, точно занавес или вуаль. И на руках, и на лице кожа красная и потрескавшаяся. Тут и там виднеются точки запекшейся крови. На губах тоже трещинки. У ребенка то же самое. Кажется, у Руби вдобавок экзема – на белой нежной коже виднеются красные шероховатые участки. Лезу в сумку, достаю мини-упаковку лосьона и пододвигаю к Уиллоу. – Когда холодно, всегда кожа на руках пересыхает. Вот, возьми, помогает. Уиллоу берет лосьон, и я прибавляю: – Руби тоже пригодится. Намажь ей щечки. Смахнув со лба челку, Уиллоу кивает и тут же следует моему совету. От холодного лосьона Руби морщится. Серо-голубые глаза наблюдают за мамой с любопытством и легким неодобрением. – Сколько тебе лет? – спрашиваю я. Уиллоу отвечает с такой быстротой и готовностью, что сразу становится понятно – врет. – Восемнадцать, – произносит она, не глядя на меня. До этого на все вопросы Уиллоу отвечала после долгих пауз, с запинками. Теперь же ее торопливость сразу убеждает меня, что девочка накинула несколько лет. И вот передо мной снова беспомощный ребенок с наивными глазами, мало чем отличающийся от Зои. По закону дети становятся взрослыми в восемнадцать лет. Начиная с этого возраста они могут жить независимо, родители больше не имеют над ними власти. Не обязаны они и опекать взрослых детей. Восемнадцатилетнему позволено многое, что для семнадцатилетнего неприемлемо. Например, можно, если пожелаешь, жить одному на улице. Если Уиллоу семнадцать или, что более вероятно, пятнадцать или шестнадцать, возникают определенные вопросы. Где родители девочки и почему она не с ними? Уиллоу сбежала из дома? Или ее выгнали? Взгляд снова останавливается на желтом синяке. Может, девочку били? Если Уиллоу несовершеннолетняя, ее могут против воли вернуть домой – конечно, при условии, что у нее есть дом. В противном случае ответственность за нее должны взять на себя органы опеки. Однако оставляю подозрения при себе. Пусть Уиллоу думает, что я ей поверила. Раз сказала – восемнадцать, значит, восемнадцать. – Есть специальные приюты для матерей с детьми. – Сказала же – в приют не пойду. – Я сама работаю с молодыми девушками. Такими, как ты. Они беженки, приехали из разных стран. Я им помогаю здесь устроиться. Официантка возвращается, чтобы принять заказ. Я останавливаюсь на тостах, Уиллоу решает заказать то же самое. Догадываюсь, что она в любом случае взяла бы то же, что и я. Должно быть, девушка не хочет показаться слишком наглой, заказав огромный бургер, когда я ограничилась бы салатом. Официантка забирает меню и скрывается за открывающейся в обе стороны алюминиевой дверью. – Зря ты так, бывают очень хорошие приюты. И крышу над головой дадут, и медицинскую помощь предоставят, и психологическую, и образование помогут получить. Встанешь на ноги. Там тебе подскажут, как устроиться на работу, составят вместе с тобой резюме, а Руби устроят в ясли. У меня там знакомые. Хочешь, позвоню? – предлагаю я. Но Уиллоу отвернулась и уставилась на пожилого мужчину, который сидит за столиком один и аккуратно разрезает сэндвич пополам. – Не надо мне помогать, – ощетинивается Уиллоу и надолго умолкает. – Хорошо, как скажешь, – уступаю я. Понимаю – если буду настаивать, она возьмет ребенка и кожаный чемодан и просто уйдет. – Хорошо, – повторяю я, на этот раз тише. Мы пришли к компромиссу – я не вмешиваюсь в ее дела, а она остается. Уиллоу доедает тосты почти в полном молчании. Руби засыпает у нее на коленях. Прежде чем отправить кусочек тоста в рот, Уиллоу подцепляет его вилкой и макает в кленовый сироп. Ест она с жадностью. Я же, наоборот, не спешу и наблюдаю за Уиллоу. Сироп течет по ее подбородку. Девушка вытирает его рукавом пальто. Интересно, когда она в последний раз нормально ела? Это всего лишь один из многих вопросов, которые меня интересуют. Сколько Уиллоу лет на самом деле? Откуда она? Как и почему осталась без крыши над головой? Давно ли живет на улице? Кто отец Руби? Откуда у Уиллоу под глазом синяк? Часто ли она заходит в библиотеку – каждый день или от случая к случаю, под настроение? Для поддержания разговора едва не упоминаю добродушную библиотекаршу из отдела художественной литературы, но вовремя передумываю. Уиллоу ведь не знает, что я ее там видела. Не знает, что я пряталась в соседнем ряду и шпионила за ней, когда она вслух читала «Аню из Зеленых мезонинов». Едим молча. Слышны только обычные во время еды звуки – как мы жуем и глотаем, как выдавливаем из пластиковой бутылки кленовый сироп, как Уиллоу роняет на пол вилку. Девушка нагибается за ней и, подняв, сразу вонзает в хлеб, будто бедняжку много дней или даже недель морили голодом. Доев, Уиллоу берется за ручку чемодана и порывается встать. – Уходишь? – спрашиваю я, не в силах скрыть боль в голосе. Конечно же Уиллоу замечает мою интонацию. – Да, – кивает она. Руби на секунду просыпается, но потом снова начинает дремать. – Подожди, – прошу я с тем же отчаянием, что и возле станции. Уиллоу снова ускользает, и я не в силах удержать ее. Выуживаю из сумки кошелек и достаю двадцатидолларовую купюру. Чтобы заплатить за наш ужин, не хватит. Придется расплачиваться картой. – Давай вместе сходим в аптеку, – почти умоляюще произношу я. – Купим самое необходимое. Детское питание, – начинаю перечислять я. – Подгузники… Мазь гидрокортизон от экземы. Полезные злаковые батончики для Уиллоу. Крем от опрелостей. Зубную пасту. Зубную щетку. Шампунь. Расческу. Витамины. Бутилированную воду. Перчатки. Зонт. Но тут сама понимаю, что идея, мягко говоря, глупая – ведь тогда, кроме содержимого чемодана, Уиллоу придется таскать с собой еще и эти «предметы первой необходимости». Девушка долгим взглядом смотрит на единственную купюру в моем кошельке. Не тратя времени на раздумья, вытаскиваю двадцатку и протягиваю девушке. – Сходи в аптеку, – прошу я. – Купи все, что нужно. Для себя, для ребенка… Секунду Уиллоу медлит, потом выхватывает деньги у меня из пальцев. Молча кивает – должно быть, это означает «да» и «спасибо». Прежде чем Уиллоу успевает уйти, прошу: – Подожди. Не подумав, хватаюсь за нейлоновое пальто. Некачественная ткань на ощупь кажется непривычной – я такие вещи не ношу. Когда Уиллоу устремляет на меня взгляд холодных голубых глаз, торопливо отдергиваю руку и прошу: – Не уходи, пожалуйста. Подожди секунду. Нахожу в сумке простую черную визитку с моим именем и телефонными номерами, написанными белыми буквами, легко читаемым шрифтом Comic Sans. Один телефон мобильный, другой рабочий. Вкладываю карточку ей в руку.