Волосы у жены по-прежнему торчат во все стороны. Хайди скидывает тапки и засовывает ноги в стоящие у двери резиновые сапоги. – Я пообещала, что приду. Мы договорились встретиться. – Встретиться? Где? – Возле станции Фуллертон. – Зачем? – Нужно посмотреть на девочку. – Хайди, – произношу своим самым благоразумным тоном, – сними хотя бы пижаму. Жена опускает взгляд на сиреневые полы махрового халата, из-под которых выглядывают яркие пижамные штаны в цветочек. Хайди кивает, несется в спальню и переодевается в джинсы. Жена так спешит, что даже халат снимать не стала. Это же просто нелепо, думаю я. В мои обязанности входит подготовка презентаций и графиков, призванных убеждать клиентов, поэтому сразу представляю, как наглядно продемонстрировал бы Хайди, что она ведет себя просто глупо. На одной оси перечислил бы все причины, по которым ее поведение вызывает оторопь: странную тягу спасать всех подряд бездомных, раздачу визиток кому ни попадя, готовность выскочить из дома под проливной дождь в сиреневом халате и жуткой оранжевой куртке. На другой оси разметил бы уровни неадекватности поступков. Вне всякого сомнения, дикий наряд намного обогнал бы ситуацию с визиткой. Однако понимаю, что Хайди только рассердится, и никакого результата все равно не добьюсь. С кожаного кресла уголком глаза наблюдаю, как Хайди бежит в гардеробную, хватает сумку и зонтик и выскакивает за дверь, крикнув: – Скоро вернусь! Вяло отвечаю: – Пока. Кошки, как всегда, прыгают на подоконник и ждут, пока Хайди выйдет на улицу, чтобы проводить ее взглядами. Готовлю себе омлет. Упаковку из-под яиц отнести в специальный контейнер, естественно, забываю. Подогревая в микроволновке бекон, чувствую себя предателем – мы ведь вроде как на вегетарианской диете. Завтракаю перед телевизором. Сразу после отборочных матчей начнутся матчи НБА. Во время рекламы переключаюсь на канал CNBC – при моей работе за новостями с Уолл-стрит следить нужно постоянно. В голове все время крутится одна мысль. Деньги, деньги, деньги. Вспыхивает молния, и раздается раскат грома, от которого содрогается весь дом. Как там Хайди? В такую погоду и на улице. Остается надеяться, что жена и впрямь скоро вернется. Снова вспышка, снова гром. Молюсь, чтобы до конца игры не вырубило электричество. Примерно через час Зои доставляют домой Тейлор и ее мама. Когда дочка заходит в квартиру, я все еще в одних боксерах. Из дверного проема на меня разинув рты смотрят Дженнифер и Тейлор, обе промокшие до нитки. Да, зрелище то еще – сижу в трусах, темные волосы на груди предстали перед гостьями во всей красе. Весь растрепанный, да и помыться не помешало бы. – Зои! – восклицаю я, поспешно вскакивая и едва не проливая кофе. – Привет, пап, – выдавливает готовая сквозь землю провалиться от стыда Зои. Еще бы – полуголый отец в одной комнате с лучшей подругой. Заворачиваюсь в плед из искусственного меха и пытаюсь свести все в шутку. – Не думал, что ты так рано вернешься. Застала папу врасплох, – говорю я. Но в глазах Зои это, конечно, слишком слабое оправдание. Уверен, дочке еще неоднократно придется за меня краснеть. Зои поспешно хватает Тейлор за руку и тянет по коридору в свою комнату. Слышу, как закрывается дверь, и представляю, как Зои доверительным тоном говорит подруге: «Не обращай внимания на папу, он у меня такой лузер!» – Крис, Хайди дома? – спрашивает Дженнифер, глядя куда угодно, только не в мою сторону. – Нет, – отвечаю я. Интересно, известно ли Дженнифер что-нибудь про эту девушку? Может быть. Лучшая подруга знает про мою жену почти все. Поплотнее заворачиваясь в плед, гадаю, что Хайди рассказывает обо мне. На сто процентов уверен, что, стоит повести себя как полный козел, Дженнифер узнает об этом первой. Так что подруга жены в курсе и про мою сексапильную коллегу, и про то, что я опять уехал в командировку. – Не знаешь, когда вернется? – Нет. Дженнифер принимается теребить ремешок сумки. Между прочим, женщина она вполне интересная и могла бы выглядеть красиво, если бы не расхаживала повсюду в больничной форме. Дженнифер работает в больнице. Уверен, у нее в шкафу ничего нет, кроме форменных штанов и рубашек всех цветов радуги. Из обуви Дженнифер носит исключительно резиновые больничные сандалии. Спору нет, вещи, судя по виду, удобные, но ведь полно другой, совершенно обычной удобной одежды. Почему бы хоть иногда не надеть джинсы или, скажем, спортивный костюм? – А в чем дело? – спрашиваю у нее. – Может, я могу помочь? Вопрос вежливый, но глупый. Дженнифер типичная озлобленная разведенка и не испытывает ко мне ни малейшей симпатии по одной простой причине – я мужчина. И тот факт, что посреди дня расселся перед теликом в одних трусах, ее мнение только подтверждает. Дженнифер качает головой. – Да нет, это наши женские дела, – отвечает она и прибавляет: – Но за предложение спасибо. Потом Дженнифер заходит за Тейлор, и, когда они уходят, Зои обращает на меня взгляд, исполненный самого праведного гнева, на какой способен двенадцатилетний ребенок. – Папа, ну ты вообще! Не стыдно по дому в трусах ходить? Дочка убегает к себе в комнату и хлопает дверью. Отлично, думаю я. Лучше не придумаешь. Хайди носится по улицам, разыскивая каких-то бродяжек, а странным в этом доме считают меня. Хайди Не знаю, пьет Уиллоу кофе или нет, и все равно покупаю для нее мокаччино, в который прошу положить побольше взбитых сливок. Идеальный способ взбодриться. Еще беру булочку с корицей и – на всякий случай – ягодный кекс. Вдруг Уиллоу не любит корицу? Утром в субботу на улицах безлюдно, однако несусь вперед, выставив локти. Готова отпихнуть с дороги всякого, кто встанет на моем пути. Идет дождь, апрельское небо затянуто темными тяжелыми тучами. На дорогах огромные лужи, по которым проносятся машины. Разлетаются фонтаны брызг. Фары у автомобилей включены, и, хотя уже начало одиннадцатого, светофоры по-прежнему работают в ночном режиме – на дневной система не переключилась. Еще бы – темно так, что не вериться в наступление утра. Держу над головой зонтик, и все равно промокла из-за брызг. Вспоминаю разные выражения про сильный дождь: «Льет как из ведра», «Дождь стеной», «Проливной дождь». Уиллоу ждет точно на том месте, на котором обещала. Прохаживается по Фуллертон-авеню, укачивая визжащую во весь голос Руби. Обе промокли насквозь. Компания фанатичных бегунов в водоотталкивающих спортивных костюмах огибает Уиллоу по широкой дуге. Даже сходят на проезжую часть, рискуя попасть под машину, лишь бы не помогать девочке-подростку, которая за ночь будто состарилась лет на тридцать. Мешки под глазами и морщины, будто у женщины средних лет. Глаза покраснели, веки опухли. Уиллоу спотыкается о край трещины в асфальте, резко вскидывает Руби на плечо и не просто хлопает, а почти бьет ее по спинке. – Успокойся… тише… – бормочет Уиллоу, но в голосе ни мягкости, ни заботы. Больше всего ей сейчас хочется заорать: «Заткнись! Заткнись! Заткнись!» Движения резкие, сердитые. Помню, как сама изо всех сил старалась сдерживаться, когда Зои своими криками и плачем не давала спать ночи напролет. Терпения решительно не хватало. О послеродовой депрессии знаю не много – мне повезло, у меня ее не было. Однако пресса и телевидение полны шокирующих историй о женщинах, у которых в голове сами собой возникают непрошеные мысли о том, чтобы причинить вред собственным детям. Помимо воли начинают представлять, как ударяют их ножом, топят, сбрасывают с лестницы или въезжают с ними на машине прямо в озеро – причем бедных женщин самих эти картины приводят в ужас. По работе встречала женщин, которые так боялись невольно навредить ребенку, что отдавали своих детей другим людям, чтобы уберечь их. Проникаюсь к Уиллоу уважением – она ведь могла просто оставить младенца на крыльце церкви или приюта. И сейчас молодая мать сдерживается из последних сил, чтобы не накричать на дочку. Между тем бегуны озадаченно хмурятся. Думают, не рановато ли этой девочке нянчиться с младенцем. Однако упорства и самоотверженности у нее побольше, чем у многих взрослых женщин. Мне было легче – я ведь могла позвонить маме и пожаловаться или на некоторое время поручить дочку заботам Криса. Не знаю, как бы справилась без помощи или поддержки. Первый год материнства – самый трудный. По крайней мере, так думаешь, пока твоему чаду не стукнет двенадцать. – Я тебе кофе принесла, – говорю, подойдя сзади. Уиллоу вздрагивает. Можно подумать, стаканчик кофе может решить проблему! Уиллоу не место на улице. Девочка голодает, она совершенно измучена. Вот-вот подогнутся ноги. Сразу видно, что всю ночь бродила по улице, укачивая Руби. Вид у Уиллоу сонный, однако глаза сердитые, будто только ищет, на кого бы кинуться. Уиллоу резко выхватывает у меня из руки стакан. Замечаю, что координация у нее нарушена. Девушка плюхается прямо на мокрый асфальт и в одну секунду проглатывает и булочку с корицей, и ягодный кекс. – Всю ночь ревела, – яростно жуя, произносит Уиллоу. Из уголков рта вываливаются маленькие кусочки, но она ловит их на лету. Потом устраивается в дверном проеме, под синим навесом магазинчика сувениров. В витрине висят китайские колокольчики поющего ветра, под ними выставлены керамические фигурки птиц. Магазин открыт. Через окно за нами наблюдает хозяйка. – Когда она в последний раз ела? – спрашиваю я, но Уиллоу лишь с затравленным видом качает головой. – Не помню. Бутылочку не берет. Только кричит. – Не берет бутылочку? – переспрашиваю я. Уиллоу качает головой и принимается слизывать взбитые сливки языком, точно собака, лакающая из миски воду. – Уиллоу, – окликаю я. Но она на меня даже не смотрит. От Уиллоу пахнет чем-то затхлым – мокрой грязной одеждой, давно не мытым телом. Но запах, исходящий от подгузника Руби, еще хуже. Окидываю взглядом улицу и думаю, куда Уиллоу ходит в туалет. Работники ресторанов и баров без разговоров выставят ее за дверь, точно бродячую кошку. На некоторых окнах даже вывешены объявления: «У нас не общественный туалет». Может, общественный туалет есть в парке неподалеку? Или хотя бы биотуалет? – Уиллоу… – снова начинаю я, опускаясь на корточки рядом с ней. Девушка внимательно и настороженно глядит на меня. Отодвигаюсь в сторону, давая ей три фута личного пространства. Однако Уиллоу вцепилась в стаканчик с кофе и жалкие остатки выпечки так, будто боится, что отниму. – Уиллоу, – с трудом произношу я. – Дай подержать Руби. До чего же хочется взять на руки ребенка! До сих пор помню, как пахнут дети – молоком и присыпкой. Запах кислый и неприятный, но при одном воспоминании хочется ощутить его снова. Ожидаю резкого отказа, поэтому оказываюсь застигнутой врасплох той легкостью, с которой Уиллоу передает мне рыдающую девочку. Конечно, довериться мне она решается не сразу. Сначала окидывает внимательным взглядом. Должно быть, гадает, кто эта женщина и что ей нужно. Однако потом, наверное, вспоминает какую-нибудь цитату – как в случае с «Аней из Зеленых мезонинов». Что-нибудь про доверие. Может быть, из «Питера Пэна», про пыльцу фей, исполняющую желания. Уиллоу передает ребенка охотно, радуясь возможности отдохнуть. Все-таки всю ночь проносила на руках около тринадцати фунтов живого веса. Уиллоу сразу расслабляется и приваливается к стеклянной двери. У меня на руках Руби сразу затихает. Конечно, мое умение обращаться с детьми тут ни при чем. Скорее дело в смене положения и в том, что Руби заинтересовалась новым лицом – приветливым, улыбающимся. Отбрасываю зонтик и встаю, частично защищенная от дождя синим навесом. Осторожно покачиваю Руби и тихонько напеваю. Вспоминаю детскую комнату Зои, эти сиреневые простынки «Дамаск» и оттоманку, на которой часами сидела, держа на руках дочку и укачивая ее, хотя она давно уже заснула. Должно быть, тяжелый подгузник Руби весит фунтов десять, не меньше. Он уже начал протекать и запачкал ее комбинезончик, а теперь и мою куртку. Когда-то комбинезончик был белым, но теперь из-за различных выделений детского организма от первоначального оттенка не осталось и следа. Пастельными нитками вышито слово «Сестренка». На ощупь Руби горячая, от лобика так и пышет жаром, щечки пылают. У ребенка высокая температура. – У Руби есть сестра? – спрашиваю я, пытаясь тыльной стороной ладони определить температуру. Тридцать восемь? Тридцать девять? Не хочу пугать Уиллоу, поэтому стараюсь отвлечь ее обычными вопросами. Главное, чтобы девушка не обратила внимание, как я дотрагиваюсь губами до лобика Руби. Кажется, температура все сорок. – А?.. – растерянно переспрашивает Уиллоу. Указываю на вышитую надпись: две сиреневых «С», нежно-розовая «Е», голубая «Т» и так далее. Мимо, разбрызгивая из-под колес воду, проносится велосипедист. Уиллоу глядит ему вслед. Красная спортивная кофта, черные шорты, серый шлем, рюкзак, накачанные икры. Мне такая атлетическая форма и не снилась. – В секонд-хенде купила, – не глядя на меня, поясняет Уиллоу. – A-а, ну да, конечно, – киваю я. Глупый вопрос – в таком возрасте она просто не успела бы родить еще одного ребенка. Провожу пальцем по щечке Руби. Кожа мягкая, нежная. Девочка смотрит на меня ясным, невинным взглядом и хватается пухлым кулачком за мой указательный палец. Младенчество – единственное время в жизни, когда полнота считается милой и симпатичной. Руби засовывает в рот пальчик и принимается деловито сосать. – Она, наверное, проголодалась, – с надеждой предполагаю я, но Уиллоу качает головой. – Нет. Я же сказала – бутылочку не берет. – Дай я попробую, – говорю я и прибавляю: – Ты ведь устала. Не хочу представить дело так, будто считаю Уиллоу плохой, неумелой матерью. Не желаю ее обидеть. Но угадать, что нужно младенцу, подчас бывает сложнее, чем разобраться в международной политике и алгебре или поладить с девочкой-подростком. То ребенок хочет есть, то не хочет. Принимается плакать безо всякой видимой причины. В один день за обе щеки наворачивает пюре из груши, а на следующий даже смотреть на него не желает.