– А ты давай не защищай! Ишь, какая жалельщица нашлась! Тебе-то хорошо – она к тебе не придирается! Ладно, помогла, и иди себе. Спасибо. К вечеру Маруся решилась. Заглянула в кабинет к Анночке Васильевне, улыбнулась кротко, произнесла нерешительно: – Анна Васильна, а может, вы это, может, в бане хотите помыться? А что? Пойдемте к нам? – В бане? Я – в бане? – с сомнением и немножко с ужасом переспросила ревизорша, повернув к Марусе голову. – А ты что, меня на дачу к себе хочешь пригласить? – Ну почему на дачу? Нет, я домой. Мы с мамой в частном доме живем. Пойдемте, Анна Васильна! У нас баня хорошая, большая. Как натопим! А то что же – третий день не мывшись. А вдруг и сегодня в гостинице воды не будет? – Да уж. Это будет катастрофа… – задумчиво посмотрела на нее Анна Васильевна. – Ну что, пойдем, коли так! Веди меня, Сусанин! – и даже рассмеялась тихо и снисходительно, сильно откинув голову. – Только учти: никому ни слова, поняла? А то поймут не так. – Да ни в жизнь никому не скажу! Что вы! – А идти далеко? – Не-а! Четыре остановки на автобусе, потом пешком минут двадцать-тридцать… – Да уж, недалеко… – Так, может, у Владимира Николаевича машину взять? Шофер отвезет… – Нет. Не надо машину. Так пройдемся. Посмотрю хоть, что за город такой, ваш Кокуй… Мать встретила Марусину важную начальницу так, будто была с ней сто лет знакома. Без реверансов. Вышла из коровника с подойником, в белом платочке на голове, повязанном по-деревенски, со смешным узелком на лбу. Вытерла руку о фартук, протянула по-свойски для знакомства. – Ну что ж, баню так баню. Это вы, девки, хорошо придумали. Это мы счас. Это мы мигом истопим. Да ты проходи, проходи, Анночка Васильна! Не стесняйся! Будь как дома! Мы люди простые, свойские… – Ой, а это у вас что? Молоко? Настоящее? – удивленно показала пальчиком на подойник Анночка Васильевна. – А то! Конечно, настоящее. Парное. Хочешь попробовать, что ль? – Хочу-у-у… – нерешительно протянула Марусина большая начальница. У Маруси отлегло от сердца. В первый момент, когда мать так панибратски обратилась к гостье, она вздрогнула, конечно, – мало ли что… Хорошо хоть мать не совсем уж в панибратство ударилась да к «Анночке» догадалась «Васильевну» пристроить. – Тогда пойдем в дом! У меня как раз и тесто приспело, сейчас калач на поду испеку, – торопливо начала подниматься на крыльцо мать. – А как это – на поду? – заинтересованно переспросила Анночка Васильевна, поднимаясь за ней. – Ну, я гляжу, ты совсем неграмотная! – обернулась к ней мать. – Городская, что ль? – Ага. Городская. – Ну что ж, понятно… Парное молоко их гостья никак не прокомментировала. Сделала несколько глотков из большой кружки, прислушалась к себе задумчиво. Да и то, не всякий человек парное молоко пить может. Вкус у него особенный. А потом начала наблюдать, как весело управляются по кухне хозяйки, как ловко мать вытянула тесто, трижды свернула в крепких руках, как фокусник, и кинула готовый калач на под, предварительно согнав на загнетку угли. Вскоре пошел по избе теплый и сытный хлебный дух, и запахло немного жженой корочкой – Маруся и сама страсть любила эту хрусткую горячую корочку, особенно с молоком… – Ты шибко-то не наедайся, Анночка Васильна! Оставь место для ужина! А то потом париться тяжело будет! – заботливо предостерегла Надежда новую знакомую. – А что, еще и ужин будет? – с набитым ртом переспросила разомлевшая Анна Васильевна. – Ничего себе… А я думала, хлеба горячего с молоком поедим, и всё. – Ну, чего уж ты нас с Маруськой не уважаешь так! Мы гостей любим. Правда, Маруська? Сейчас вот вы с ней попаритесь от души, а я пока на стол соберу. Баня истопилась моментом. У них была очень хорошая баня, справная – дед в свое время постарался. Переодетая в чистый Марусин халатик, Анна Васильевна выглядела совсем уже не грозной, и даже не городской. И слушалась Марусю беспрекословно и с удовольствием. Забралась на верхний полок, смотрела оттуда с ласковым уважением на то, как Маруся суетится, запаривая веник, как поддает квасом для первого ароматного парку. – Какая ты вся гладкая, Марусь… Беленькая, крепенькая! Прелесть просто! И полнота тебя нисколько не портит! А я вот все худею, худею… Зачем, спрашивается? – грустно похлопала она себя по жидким ляжкам. – Скоро полтинник стукнет, а все худею… – Сколько? Полтинник? Да вы что… – удивленно подняла на нее глаза Маруся. – Никогда бы не подумала. – Так стараемся, чего ж! Все по салонам да по массажам деньги разбрасываю! А так подумать, положа руку на сердце, и впрямь – зачем? – Ой, да как это – зачем? Да у вас фигурка – как из журнала! – Ну да. Как из журнала. Только кто его читать станет, тот журнал. Некому читать-то. – Ой, да прямо… – простецки махнула на нее рукой Маруся. – Скажете тоже… – Ну да. Скажу. Ни мужа у меня, ни детей. Одна только работа всю жизнь. Все карьеру торопилась делать, знаешь ли. Дура была. Карьеру вот сделала, а толку нету. Ой, ой, горячо! – завопила она вдруг, пытаясь защититься руками от идущей в ее сторону волны горячего пара. – Ты что делаешь, Марусь! Я же сварюсь так! – Ничего. Не сваритесь. Так надо. Терпите. Сейчас еще поддам, и парить вас буду. В дом Анночка Васильевна вернулась совсем разомлевшая. Бухнулась на стул, вытянула ноги, выдохнула сладко: – О-о-о-о… Как будто все у меня внутри переместилось, на новое место встало. – Ну так и хорошо, что встало! Значит, все на пользу пошло! – хохотнула весело Марусина мать. – Давайте-ка, девки, к столу. После баньки обязательно полагается рюмочку пропустить. Ты шаньгой, шаньгой лучше закусывай! – торопливо подсказала она гостье, когда та зашлась от крепкого глотка первача и начала отчаянно рыскать глазами по столу, заставленному тарелками. – Надо обязательно горяченьким закусить! – Ой, а что это было такое крепкое, я не поняла. Виски, что ли? – Да сама ты виска. Самогонка это! Чистая, как слеза! Погляди! – А-а-а… Самогонка… – моргнула осоловело гостья, откусывая порядочный кусок картофельной шаньги. – Ой, а булочка какая вкусная. А это что, омлетик такой, да? Какой странный, жиденький. – Ну, попробуй… – хитро улыбнулась Надежда, подставляя ей поближе тарелку с желтоватым, слегка дрожащим, как холодец, продуктом. – Ой. Нет, не омлетик. Какой вкус странный… А что это такое, интересно? – Так это молозиво. – Что?! – Ну, молозиво. Молоко такое. Самое первое, только для родившегося теленка. Оно густое всегда, жирное, а когда застывает, как холодец становится. На этот, как его… На модный жидкий сыр похожее. – Ну да, похожее… – торопливо отодвинула от себя тарелку Анночка Васильевна и слегка содрогнулась. – А ты что, моргуешь? – Что? Как это – моргуешь? – Ну, брезгуешь, значит. – Нет, я не брезгую. То есть не моргую. Просто непривычно… – Так зато полезно! Аксинья вчера как раз отелилась, вот я и взяла у нее немного молозива. Как знала, что гости будут! – А Аксинья, это… – А это корова наша. Аксиньей зовут. У нас их две вообще-то. Аксинья и Дуняшка. – Хм, имена какие странные. Прямо Шолохов, «Тихий Дон»… Может, и Наташка тоже есть? – Нет. Наташки нету. Да я и сама была против, чтоб их бабьими именами называть! Вон Маруська настояла! – Ой, как хорошо тут у вас, господи! Баня, коровы-бабы, молозиво… – Что, еще хочешь? Так кушай! – подвинула ей Надежда тарелку с необычным молочным продуктом. – Нет! – торопливо выставила ладонь, отказываясь от угощения, гостья. – Нет, я уже это попробовала! Спасибо! Я вот лучше кефирчику попью. Ведь это кефирчик такой густой, да? Я не ошибаюсь? Он не из молозива сделан? – Нет. Это простокваша обычная. Ну, можно сказать, и кефир… – Ой, а вкусная какая! Как творог. А это… – А это масло. – Масло?! Такое желтое? Такого не бывает… – Ну, давай поучи меня, какое масло бывает. У вас там, в городских магазинах, такого масла и не видали никогда! Ты попробуй, попробуй! Так в творческих познаниях деревенского натурального хозяйства прошел для Анны Васильевны вечер. Потом, когда гостью совсем сморило, Маруся отвела ее спать в светелку. Кончилось дело тем, что остаток своей командировки провела городская гостья у них в доме, возвращаясь после трудового дня вместе с Марусей. – Ой, Надь, а можно, я с тобой пойду? – увязалась она на следующий вечер за Надеждой, когда та, повязавшись платочком, направилась в коровник на вечернюю дойку. – Я хочу на Аксинью посмотреть. И на эту, на Дуняшку тоже… – Что ж, пойдем, – удивленно посмотрела на нее Надежда, – только туфли свои модные сыми, замараешь. Чуни вон надень. – Чуни? Это какие чуни? Молча бросив ей под ноги глубокие резиновые галоши с острыми носами, Надежда стояла, смотрела сурово, как Анночка Васильевна осторожно и неуклюже сует в них ноги, потом произнесла строго: