А достойный Берю издевается, разжигая свое недовольство. Он рассматривает кобуру и кольт, словно видит их в первый раз. Кольт «кобра» — никелированная игрушка со светлой деревянной ручкой. — Ну и оружие… Прелесть! Уж не подарочек ли это вашей мамаши своему супругу в день свадьбы? — иронизирует он. Затем, не обращая внимания на нетерпеливо протянутую руку Бордо, он откидывает барабан и смотрит в него. — Э, да он же пустой! Ни одной пульки! — У меня их украли. — А они были? Вы точно помните? — Конечно! Но все равно, дайте мне его. Успокоенный Берю протягивает ему оружие. — Ладно, пользуйтесь им вместо пресс-папье. Если бы знать… Кто мог подумать, что в ближайшие часы из этого пустого револьвера Кристиан Бордо убьет двух человек? Потом я долго размышлял, как же так, меня, Сан-Антонио, профессионала и виртуоза, элементарно обвели вокруг пальца? Если бы я был автором полицейских романов, то придирчивые читатели тут же обвинили бы меня в дешевых эффектах и в том, что женский пол убил во мне правдивость и чувство меры. Но… Ладно. Видимо, у меня действительно притупилось чувство осторожности. Два трупа! Но что было, то было. Берю предлагает поискать что-нибудь выпить. Он вполне освоился в доме и ранее заметил в холодильнике бутылки. Не ожидая нашего согласия, он уходит. — Пойдемте, Кри-Кри. — Куда? — В комнату вашей жены. Идем, идем. Вам не стоит оставаться в коридоре. Выпьете содовой, а потом попытаетесь уснуть. Двадцать пять минут седьмого Звонит телефон. Кристиан вскрикивает и садится на белоснежные простыни кровати своей отсутствующей супруги. Берюрье громко и беззаботно храпит, наверстывая упущенное время. Я вскакиваю с кресла и при слабом свете ночника ищу телефон. Он оказывается на туалетном столике, за целой выставкой флаконов с духами, каждый из которых стоит не меньше месячного заработка хорошего рабочего. — Слушаю. — Мне надо поговорить с… Э, да это же вы, патрон! — не сразу узнает меня Матье. — Говори, Рыжий, я — весь внимание. — Мне удалось дозвониться до директора. — Чудесно! Ну, и что же? — Аппарат Бордо заказывал, но его еще не устанавливали. — Этого я и опасался. — Я позволил себе еще немного порасспросить этого директора, без вашего разрешения. Я думаю, кто-то пробрался к вашему артисту под видом служащего этого агентства. — Я предполагаю то же самое. — Следовательно, им нужен был аппарат, в противном случае, они сразу же выдали бы себя. Да и глупо было соваться к артисту без соответствующего антуража. Надо было узнать, кто покупал такие аппараты в эти дни. — Ты — большой мудрец, Матье. — Я выяснил, что аналогичный аппарат был приобретен покупателями якобы из Швейцарии, которые очень интересовались его устройством, будто бы для установки подобных у себя. Директор лично разговаривал с ними, но сообщил мне, что с ними беседовали и другие лица. Он сообщил их имена и адреса. Что мне делать теперь? Матье доволен. Он уже вполне проснулся и, видимо, сверкает, как и его шевелюра. — Кто это? — слабо бормочет Бордо. — Мой сотрудник, не волнуйтесь. Безумная история второго июня (продолжение) Восемь часов Яркое солнце искрится на стеклах столовой. Мы смакуем жареные гренки из крестьянского хлеба, присланные Бордо из Бретани. Берю чавкает, пережевывая салат из омаров. У него от недосыпания покраснели глаза, как, впрочем, и у Кристиана, вид которого произвел бы панику в съемочном павильоне. Он почти не ест — довольствуется тем, что маленькими глоточками пьет крепкий черный кофе. Берю, который имеет привычку говорить с набитым ртом, обращается к нему: — Тебе, мек, надо бы поесть — это тебя поддержит. Понятно? Он перешел со звездой на «ты» так естественно, что тот и не думает обижаться. Наоборот, мне даже кажется, что от фамильярности Берю ему стало теплее на сердце. — Я не голоден. — Ешь насильно. — Не могу. Берю запихивает в себя фунт хлеба, намазанного не менее, чем полуфунтом шаронтского масла, и толстым слоем апельсинового варенья (у него явно проявляются бретонские вкусы с тех пор, как он начал вращаться в высшем обществе) и при этом бурчит: — Видишь ли, мек, я боюсь, что ты, и впрямь, готовишь себя к похоронам. Жизнь твоя, словно метелка, которую схватили за волосы, вместо ручки. Лучше бы ты миловался с девками, у которых полный бюстгальтер мяса, чем со своими худосочными полуфабрикатами. А за завтраком бы ел и пил. Вставал бы рано, ходил бы гулять, завел бы себе хорошего пса. И жизнь показалась бы тебе совсем другой. Не было бы и дурацких снов. Держу пари, что ты никогда не ходил ловить устриц по утрам! Ну-ка, сознавайся! Так что же хорошего ты видел? Знаешь, как хорошо в поле, когда на траве лежит роса, а ты идешь и раздвигаешь траву босыми ногами. А сморчки? Найдешь один — ищи и второй, они всегда растут парами, как полицейские на ночных улицах. Звонок телефона завершает его лирическое излияние. Луизетта выходит в гостиную и снимает трубку. — Господин Гольд? Артист метает на меня многозначительный взгляд своего единственного глаза (второй спрятан под повязкой). — Держу пари, что это — ОНИ. — Что за «они»? — спрашивает Берю. — Мои мучители. Обычно они говорят, что это — продюсер или режиссер. — Гольд — продюсер? — Вообще-то, это — Гольдштейер Мейер Леви. — И ты боишься подходить? — Каждый раз, когда я слышу их адский хохот, мне становится не по себе. Я бросаю салфетку на стол. — Разрешите, Кристиан? Он кивает головой. Я беру трубку. — Алло! На том конце провода отзывается далекий голос. — Алло! Кри-Кри? Что за дурацкие штучки? Меня подняли с кровати и заявили, что ты скончался! — Кто вам звонил, господин Гольд? Он мнется.