Увидав в своем агентстве человека с шишкой, я хмурюсь. Накануне, у Кристиана Бордо он взирал на меня явно враждебно, но сегодня утром он предупредителен, как торговец коврами. Он протягивает мне свою коротенькую, толстую и потную руку, я чисто рефлекторно пожимаю ее, после чего он смущенно заявляет мне, что ему надо поговорить со мной о чем-то весьма важном. Я отпускаю его руку и открываю дверь в кабинет. Стоя, человечек производит еще более худшее впечатление, чем когда сидит. Вероятно, от того, что ноги его очень коротки, искривлены и не соответствуют величине туловища. — В чем дело? Я вас слушаю, господин… — Роберт Поташ. Он начинает неистово хохотать, думая рассмешить и меня, но мое лицо сохраняет каменное выражение. — Я пришел из-за Кри-Кри, — наконец заявляет Поташ, так как я продолжаю молчать. Сглотнув слюну, он продолжает: — Я хотел бы поговорить с вами о том, о чем Кри-Кри не сказал вам. Есть люди, которые очень озлоблены на него. Вы, конечно, поняли, что сны — это выдумка артиста. Я полагаю, что он черпает их из угроз, адресованных ему. — Кем? — Я вам говорю: людьми. Нам они не известны, но он давно уже потерял сон и аппетит. Они намекают ему о конце его жизни. — Каким образом? — Всякими. — Например? Поташ пожимает клетчатыми плечами, громко причмокивает и даже пытается, как моряк, присвистнуть. — Ну, например: при его появлении звонят погребальные колокола. — Еще? — Ему звонят в любое время дня и ночи, особенно, если он в студии. Его вызывают к телефону и говорят, что звонит продюсер или жена, импресарио или редактор газеты. Когда он подходит, вместо разговора звонят колокола, либо раздаются странные звуки. — Какого рода? — Любого: то зловещий хохот, то клаксон машины, то лошадиное ржание. Вы представляете? А потом трубку вешают. Он сходит с ума, пытается выяснить, кто звонил. Но как это сделать, если его жена, продюсер и импресарио звонят ему довольно часто? — Есть ли еще какие-нибудь враждебные проявления, господин Поташ? — Фотомонтажи. Он находит их в своих вещах, получает по почте. Однажды, в его уборной на студии, к стене прикололи большую фотографию, будто какой-то малыш с невероятным выражением лица набивает ему трубку. — Может быть, из него пытаются выудить деньги? — Нет, до сих пор этого не было, но может быть, будет. Как вы полагаете? Без всякого приглашения появляется Берюрье со штанами на плечах, как в сырую погоду накидывают макинтош. — У тебя нет французских булавок? — спрашивает он. — У меня сломалась молния. — Оставь меня в покое! Кабан снисходительно улыбается и говорит карлику, тыкая через плечо в меня свой указательный палец: — Он не очень-то вежлив и покладист, как ты думаешь? Затем он натягивает на себя штаны, а так как молнии нет на ширинке, прикрывает это место рубашкой. — А вы-то кто такой, господин Поташ? — начинаю я с той безжалостностью, с которой журналисты добиваются интервью с интересующими их лицами, чтобы в дальнейшем разоблачить их. — То есть, как это? — Я говорю о вашем занятии. — Я — артист мюзик-холла. — Какого направления? — Я работал в иллюзионе на пару с товарищем, но он влюбился в одну девицу, которой понадобилось мое место, и я очутился за бортом. Потом я работал в кино, помощником по звуку, там встретился с Кри-Кри. Мы почувствовали взаимную симпатию и ему нужен был секретарь. — Значит, вы — его секретарь? — Именно так. — А в чем заключаются ваши секретарские обязанности? Игра в белот и включение телевизора? Он краснеет. Его лицо, за исключением шишки, пылает. Тогда я нажимаю на кнопку, которой пользуюсь, чтобы вызвать Матье. Я нажимаю, как и условлено, три раза. Вскоре появляется рыжий Матье с данными на Поташа. Дело вот в чем: на нашей двери весит табличка «Входите без звонка». Прибывший волнуется. Если это — клиент, то Матье, после того, как его усадит (клиента, разумеется, а не Матье), уже снимает отпечатки пальцев и справляется о досье на посетителя. На квадратике картона я читаю: «Роберт Поташ, родился в Понтено, воспитанник сиротского приюта. В 16 лет осужден за угон машины. В 25 лет участвовал в вооруженном нападении (в банде был шофером). В 28 лет осужден на 18 месяцев тюрьмы за подлог чеков. В заключении сошелся с Мартивэ Жозефом — профессиональным фокусником. Вместе разработали номер. После освобождения доработали его. С тех пор данные о нем отсутствуют». Кивком головы благодарю Матье. Хороша птичка! А мой рыжий — вот настоящий фокусник. Он деликатно выходит, а я протягиваю Поташу карточку. — Что-нибудь забыто? — спрашиваю я. Он внимательно читает текст, изредка подмигивая мне. Когда кончает, спрашивает: — Черт возьми, как вы узнали все это? — Это — мое ремесло, дружок. Ну, так как? Он качает головой. — Старая история. Сами понимаете, когда растешь беспризорником, то… Я забираю у него карточку, рву и выбрасываю в корзину для бумаг. Видимо, это успокаивает моего собеседника и производит на него впечатление, что прощаются его прошлые поступки. Нет ничего отраднее отпущения грехов, независимо, где и как оно происходит. — А не ты ли провоцировал муки Кри-Кри? — спрашиваю я. Он подскакивает. — Не говорите так, патрон! Замечательно, он назвал меня патроном — вероятно, за мое всезнание его прошлого. — Я всем обязан Кри-Кри. Он — великий человек. — Значит, ты волнуешься за него! — Очень! Он ерзает на стуле и добавляет: — Я боюсь не только за второе июня. Второе июня — это сон есть сон. Не так ли? Жестокая действительность Ролан, шатаясь, выходит из ванной. Он делает вид, что ему море по колено. Удивительно то, что, находясь в таком состоянии, он лезет напролом, как осел, нажравшийся возбудителя. Причем, он весьма уверен в своих возможностях. Сам по себе, это — классический пример «души общества». Нос с легкой горбинкой, полноватая фигура, симпатичный, очень общительный. Убежден, что при случае он может и постоять за себя. Но это — не тот человек, ради которого могут чем-то пожертвовать, хотя он, вероятно, преданный друг, скромен, готов прийти на помощь и в хорошем, и в плохом. Он — сильный, крепкий, с развитой мускулатурой, очень подвижен. Он трудолюбив и безотказен даже в опасном поручении. Жить с ним, несомненно, легко. Он всегда наготове: и в холод, и в жару, и в снег, и в бурю. Но не думаю, что он способен на безумство, на порыв. Вообще, он — француз, как по характеру, так и по поведению. В данный момент его бросает от одной стены к другой. — Ух, мне стало лучше! — говорит Ролан. — Видишь ли, все дело не в том, СКОЛЬКО выпьешь, а в том, ЧТО пьешь. А я пил все подряд. Спиртное я переношу хорошо, но когда смешаю — нет! Если бы только водка и ликер. Но вклинивается пиво, и дело — швах! Я перестаю его слушать, потому что в этот миг на улице раздается вой сирены. Похоже, сюда мчится полицейская машина.