Калла Би возвращается. Я стою на заднем крыльце – пытаюсь упорядочить хаотичные мысли, не укладывающиеся в голове. Стараюсь понять, как мне (точнее, нам!) жить в Пасторали дальше, но звон в ушах слишком сильный, а тело сковано неуверенностью. И в этот момент я замечаю Би. Она идет по лугу; распущенные волосы рассыпаются по плечам, прядки падают на лицо, и мне почему-то вспоминается песня с пластинки, снова и снова воспроизводимая заевшей иглой проигрывателя. Когда Би приближается, я понимаю: что-то не так. Черты ее лица искажает холодная, страшная ненависть, помноженная на ярость. – Би? Едва это слово слетает с моих губ, болезненное сомнение сдавливает мне горло и грудь. Моя сестра – вовсе мне не сестра… Би останавливается у нижней ступеньки крыльца, она молчит и что-то прячет в руке. – Что случилось? – спрашиваю я. Глаза Би красные, воспаленные; нос распухший, лицо и шея покрыты пятнами, как от волнения. Ей явно не по себе. Уж не больна ли она? Сестра молча качает головой, ее босые ступни облеплены толстенной коркой грязи. А когда она наконец поднимает голову, мне кажется, что она меня видит! Ее зрачки расширены! Могу поклясться, она смотрит прямо на меня! – Это делала я, – бормочет Би, раскрывая зажатый кулак. На ее ладони – нож с затупленным и заляпанным лезвием. – Что ты делала, Би? – Я рассекала пограничные деревья. Мой черед мотать в непонимании головой. – О чем ты говоришь? – Я проснулась в лесу… и в моей руке был нож. Я не знаю, откуда он взялся, но я… – голос Би вибрирует, как у птицы, сбившейся с тональности, – я не помню, как делала это. Но руки помнят, я это чувствую. Они помнят, как вонзались в древесину и расщепляли ее. – Не понимаю тебя. – Мой голос тоже дребезжит. – Деревья больны, это болезнь заставляет их растрескиваться. – Нет. – Би опускает руку, но все еще не выпускает из дрожащих пальцев нож. – Это я. Это всегда была я. – Ты устала, – говорю я сестре. В ее глазах страх. Я пытаюсь протянуть к ней руку, но, уловив мое движение, она вздрагивает и пятится назад, подальше от крыльца. – Я не устала, – выпаливает Би, ее голос звенит туго натянутой тонкой струной. – Я спала много лет. Би прикладывает к правому глазу ладонь и морщится: – Со мной что-то странное. В голове туман. Я приближаюсь к ней на шаг. А что, если… Может, и у Би – как у меня и Тео – стали проявляться смутные картины воспоминаний? Калейдоскоп совмещенных образов начал расщепляться на части, как старая деревяшка – на щепки? – Ты в порядке, – говорю я сестре, под веками которой уже собираются слезы. – Отдай мне нож, Би! У меня самой голова раскалывается. Слишком много параллелей сходится сразу: Би – не моя сестра. Все не так, как нам представлялось. Подбородок Би клонится набок, как будто она обдумывает мое требование. Но затем я слышу: – Нет, не могу. Он мне нужен. – Пожалуйста! – Я осторожно, стараясь не спугнуть ее шумом, придвигаюсь к Би. – Ты права, наша память нас обманывала. В глазах Би неуверенность, челюсти скрежещут. – Я не могу здесь оставаться, – бормочет она, поворачивая голову к лугу и лесу за ним, словно они ждут ее возвращения, беззвучно призывают к себе. Би отходит от меня еще на шаг, в траву. – Я тебя понимаю, – зеркально повторяю я ее движения. Я могла бы сказать ей всю правду. Что я ей не сестра, как и она мне. Но меня удерживает безумный взгляд Би. И вместо этого я, быстро метнувшись вперед, хватаю ее за руку и пытаюсь вырвать нож. Но Би, отпрянув с пронзительным вскриком в сторону, пытается от меня увернуться, взмахивает рукой, и лезвие ножа вспарывает мое предплечье. Капли теплой крови орошают траву. Отпустив руку Би, я ладонью зажимаю порез. Он глубокий, края рваной раны мгновенно расходятся, и к моим ногам уже не каплет, а стекает из-под пальцев ярко-алая струйка. Би отшатывается, в ужасе раскрыв рот. Она понимает, что сделала. Я вижу, как она дотрагивается до кончика лезвия пальцами и вздрагивает, ощутив на них липкую кровь. Глаза Би округляются от шока, по щекам льются слезы. – Все нормально, – шепчу я. – Ты этого не хотела. Би мотает головой, быстро и безостановочно, всматриваясь сквозь темноту своих незрячих глаз. Их зрачки снова замутнели, потеряли фокус. Одно непреднамеренное насильственное действие – и она впала в ступор. – Би! – Я протягиваю к ней здоровую руку. На этот раз она не отстраняется от меня; ее тело расслабляется. Но Би продолжает прижимать нож к бедру, отказываясь отдавать. – Я должна тебе кое-что рассказать, – говорю я. – Я должна сказать тебе правду. Тео Мы думали, что на нашей террасе жил незнакомый мужчина. Чужак, прокравшийся тайком в дом, а потом также незаметно его покинувший. Но этим чужаком оказался я. И я не прятался на террасе. В памяти всплывают обрывки воспоминаний: поездка в горы, ночлег на продуваемой ветром террасе, когда небо сыпало снегом. А затем, когда я узнал, что Калла – Мэгги Сент-Джеймс, я понял, что нам обоим надо уходить. Грозовой ливень хлестал по стенам фермерского дома, и Леви на террасе заявил, что не позволит мне уйти. Помню, как мы подрались, как легким стало недоставать воздуха, а потом окно разбилось, и стеклянный осколок вонзился мне в голову над левым ухом. Я до сих пор вижу шок в глазах Леви – он не хотел, чтобы все зашло так далеко. Я прикасаюсь к шраму над ухом. Как же долго эта рана мучила меня, изводила по ночам болью! А я не мог вспомнить, как получил ее. В ту самую ночь Калла зашила мне рваные края раны за кухонным столом. За месяц, что я провел на террасе в деревенском доме, в наших отношениях произошли перемены. Я влюбился в Каллу. И в ту ночь я впервые поцеловал ее. А на следующее утро, проснувшись в ее постели под лучами солнца, пробивавшимися в комнату сквозь шторы, я предложил ей покинуть Пастораль, едва растает снег. И она согласилась. Должно быть, я предполагал, что что-то произойдет. Возможно, чувствовал, что память о прошлом стирается. Потому-то я и спрятал в доме страницы из блокнота – последнее напоминание о том, кем я был до того, как мой рассудок помрачился. Но последнюю – третью – страницу я хранил в кармане несколько дней, не зная, куда ее положить, чтобы никто не смог найти. Никто, кроме меня… Это последнее воспоминание из той поры. Но теперь мужчина, которым я был прежде, начинает брать верх над тем Тео, которым я стал. Разум проясняется, как после долгого и крепкого сна. Словно живительная приливная волна накатывает и омывает, очищает мой рассудок. Я стою на кухне. Держу фотографию Мэгги и пытаюсь разглядеть жену в размытом, поврежденном образе, в нежном взгляде голубых глаз, устремленных прямо на меня. И в этот момент сетчатая дверь с шумом распахивается. Вбегает Калла – лицо бледное, рука прижата к предплечью. – Она этого не хотела, – бормочет жена. На пол течет кровь. А за Каллой, как напуганный зверек, переминается с ноги на ногу Би, прижимающая к бедру нож. Усадив жену за обеденный стол, я отвожу ее руку от раны – глубокого неровного пореза. А Би тем временем проходит к лестнице и поднимается на второй этаж. Через пару секунд до нас доносится шум хлопнувшей двери в ванную. – Это вышло случайно, – прикрыв глаза, поясняет Калла. Нож прошел сквозь кожу и слой плоти. Схватив кухонное полотенце, я прижимаю его к ране: – Пойду за Феей, рану необходимо зашить. Но Калла мотает головой: – Не надо. И я понимаю: она хочет, чтобы все происшедшее осталось между нами. Если Фея узнает, узнают и другие члены общины. Они захотят выяснить, что случилось, почему Би порезала свою же сестру. Начнутся расспросы, перешептывания, пересуды. Но именно сейчас нам этого не нужно. Вот почему, стерев кровь, я беру несколько узких лоскутов ткани и начинаю сам бинтовать рану Каллы. – Откуда у нее нож? – спрашиваю я, понизив голос, чтобы Би не услышала. Покосившись на предплечье, на котором я завязываю бантиком концы бинтов, Калла съеживается и отворачивается: – Со слов Би, это она рассекала деревья. Якобы регулярно. Би утверждает, что это не ветрянка расщепляла их ветви и стволы, а она. Я невольно оглядываюсь на дверь, за которой лес. – Для чего она это делала? – Я не знаю. Это какая-то чушь. А я думаю о болезни, затаившейся внутри деревьев у нашей границы в выжидании, когда они сбросят кору и испустят последний вздох. О болезни, отравляющей лесной воздух. Зачем Би резала деревья ножом? Что заставляло ее делать это? Мои мысли возвращаются к Леви, к цепочке и странице из блокнота, которые он пытался сжечь в камине. Он хотел, чтобы они исчезли, как Мэгги. Он пытался предать все забвению… Но безвинные люди не уничтожают свидетельства. – Похоже, нас здесь быть не должно, – прокашлявшись, говорит Калла. – Мы оставили свою жизнь за чертой Пасторали. Я стараюсь вспомнить, что меня может ждать во внешнем мире. Но вижу лишь пикап и бесконечную дорогу. Наверняка их больше: семья, друзья… Но только мне не удается их вспомнить. – Я считаю, что нам следует уйти из Пасторали, – заявляет Калла. – До того как мы снова все позабудем. В мои мысли закрадывается сомнение. Но я киваю жене, потому что понимаю: она права. Речь о наших жизнях. И нас, настоящих, кто-то ждет за стенами леса. Наше прошлое, наши воспоминания ждут нас. – Хорошо, – соглашаюсь я. Би Я сижу в ванной. От тепловатой воды кожу покалывает так, словно ее покусывают маленькие пчелки. Мне необходимо омыться водой: в складки кожи набились грязь, травинки и крошечные лепестки расплющенных полевых цветов. Они изменили ландшафт моего тела. Внутри зыблется беспокойство. Смущающая, озадачивающая потребность в чем-то, от которой я хотела бы избавиться. Но боль, которая меня сейчас терзает, смыть невозможно. Мне нужно что-то более действенное. Гвозди и проволока. Мне нужен нож – такой, как лежит на туалетном столике подле раковины. Задержав дыхание, я погружаюсь под воду. И мне вспоминаются ощущения, которые я испытывала, когда купалась в мелководье студеного ручья, а проплывавшие мимо листики щекотали мои плечи и локти под стать нежным игривым пальцам. Я выныриваю, прислушиваюсь к стрекоту саранчи, доносящемуся сквозь открытое окно в ванной и встревающему в мои мысли. И чувствую, как мое сознание раздваивается.