– Над всяким, – отвечаю я и понимаю, что это прозвучало так, словно я отмахиваюсь от дочери. – Извини. На самом деле, это поиск для дела, над которым сейчас работает Кеция. Довольно срочный. – Я могу помочь? Эту идею я сразу же отвергаю. Не хочу, чтобы Ланни и близко подходила к этому. – Спасибо, но я уже почти закончила с тем, что мне нужно сверить. Сейчас сделаю последнюю проверку, и после этого я вся ваша. Можем защищать пиццу вместе. – А потом в тир вместе с Ви, верно? – Верно. – Честно говоря, я почти забыла об этом. Я хочу расспросить Ланни более подробно о том, как прошел ее день. Я хочу, чтобы она села рядом со мной и обняла меня. Но в следующую секунду меня отвлекает сообщение об идентификации фото, пришедшее из Кентукки. У меня десять возможных вариантов, но я вижу ее сразу же – в середине ряда лиц с похожими чертами. Пенни Карлсон невероятно хорошо вышла на фотографии, сделанной на права; здесь волосы ее высветлены. Вдобавок она сменила стиль макияжа на более выразительный и гламурный, выглядит старше и искушеннее, хотя согласно новым водительским правам, выданным на имя Тэмми Магуайр, на этой фотографии ей двадцать лет. Я понимаю, что мы совершенно не знаем, кто такая Шерил Лэнсдаун. Ни ее имени, ни возраста, ничего, кроме лица… а пластическая хирургия может оборвать и этот след, если у женщины окажется достаточно денег. Я не знаю, бежит ли она от чего-либо, но если это так… то на этот раз оно ее настигло. И эта ужасающая, тошнотворная перспектива заставляет меня покрыться холодным потом от воспоминаний: гниющий особняк в Луизиане, направленная на меня камера, искаженное лицо моего бывшего мужа… Я знаю, каково это – быть жертвой. И охотником. Но я по-прежнему не знаю, жертва Шерил или же охотница. Поиск не приносит больше результатов, и я решаю пока оставить его и помочь Ланни с ужином. Сэм возвращается домой в середине этого процесса и включается в него, хотя я вижу, что он устал. Он рассказывает мне о том, как прошел день, и о послеобеденной тренировке. Я чувствую, что он что-то недоговаривает, но не хочу давить на него, тем более делать это за столом. На симуляторе у него, как обычно, отличные результаты. Сэм редко делает ошибки, хотя всегда говорит, что катастрофа на симуляторе – лучший учитель. Я знаю, он беспокоится о том, что с возрастом его реакция снизится, но пока что показывает чертовски хорошее время отклика. Полагаю, лучше, чем у меня. Он о чем-то размышляет. Я тоже. Мы оба придерживаем что-то для разговора наедине – позже. Сидим, едим и беседуем. Ланни то сияет, то мрачнеет. Коннор ведет себя тихо и немного подавленно. Подростки. Я помню, как ощущала эти бури эмоций сама, и знаю, что мало чем могу помочь своему сыну пройти через все это – разве что пониманием. Однако это ранит, и я скучаю по тем дням, когда Ланни и Коннор оживленно болтали в те моменты, когда не набивали рот едой. Подростковые годы – это нелегко, а теперь у меня на руках два подростка, и, видит бог, я не знаю, что из этого получится. Но, по крайней мере, в последнее время они выглядят относительно нормально. Психотерапия волшебным образом подействовала на Коннора; судя по всему, он теперь чаще бывает спокоен, чем встревожен. Ланни все еще готова вспылить из-за любого косого взгляда, но теперь она чаще смеется и, как мне кажется, обретет душевное равновесие. Но меня пугает то, как мало времени у меня осталось, дабы обеспечить ей безопасность, благополучие и защиту, подготовить ее к самостоятельной жизни в этом мире. Ее и Коннора. Ланни съедает кусочек пиццы и говорит: – Мы с мамой собираемся в тир вместе с Ви. – И со мной, – добавляет Коннор. – Я тоже еду. – Пардон, когда это ты вдруг успел снова полюбить оружие? – Ланни хмуро смотрит на него. – Разве ты не боишься его до дрожи? Это агрессия, но не злобная, и Коннор не обижается. – Потому я и хочу поехать с вами, сестренка. Потому что оно до сих пор меня пугает. Миссис Террелл считает, что если я поближе познакомлюсь с оружием, это поможет. Миссис Террелл, его психотерапевт, говорила со мной об этом. Меня немного беспокоит эффективность этого лечения. Проблема Коннора кроется не столько в невыявленных страхах, сколько в психотравме; у него была чрезмерно сильная реакция на школьные антитеррористические учения, и это еще до того как он был похищен – уже во второй раз – и оказался посреди настоящей перестрелки. Терапия отвращения кажется мне неправильным ходом. Но иногда возможность после травмы снова обрести контроль над ситуацией срабатывает. Так было со мной. Коннор хотел посещать отдельного психотерапевта, не того, к которому хожу я. Я не уверена, что готова одобрить миссис Террелл – вероятно, потому, что не могу контролировать ее участие в жизни моего сына и не понимаю некоторые советы, которые она дает. Но мои звериные инстинкты, которые никогда полностью не отступают… эти инстинкты говорят, что Коннор должен научиться хорошо стрелять. Потому что мой сын всегда будет под угрозой, учитывая, кто я такая. Учитывая, кто его отец. Учитывая, кто он сам. Будущее быстро близится к нам. Я хотела бы перевести часы назад. Замедлить их бег. Терпеть не могу это ощущение внутренней борьбы. Я люблю ясность. Определенность. И знаю, что ни ясности, ни определенности в моей душе почти никогда не бывает, если мне приходится выбирать, что будет лучше для моих детей. Ланни и Коннор смотрят на меня. И Сэм тоже. Его выражение лица труднее всего прочитать; он собирается позволить мне сделать выбор самой, без его вмешательства. Ланни, конечно же, ждет, что я скажу Коннору «нет»: она сама только недавно завоевала право учиться стрельбе, и менее всего ей сейчас хочется терять этот статус избранной. Но Ланни не пережила то, что пережил Коннор в том мрачном лагере-крепости Биттер-Фоллз. Я смотрю сыну в глаза и говорю: – Отлично. Мы поедем в тир все вместе. Но ты должен усвоить: если тебе вдруг станет не по себе, даже немного, ты должен сказать об этом мне или Сэму, и мы уедем оттуда. Хорошо? Он кивает, и я вижу, как напряжение оставляет его. Сэм все еще смотрит на меня, и когда я перевожу на него взгляд, он коротко кивает и принимается за свой салат. Ланни бросает вилку. Громко и демонстративно. Откинувшись на спинку своего стула, она складывает руки на груди. – Ничего себе! Правда? Даже не обсуждая. – Даже не обсуждая, – подтверждает Коннор. Он слишком доволен этим фактом. – Что такое? Ты считаешь, что я могу не справиться? – Как будто я вообще о тебе волнуюсь! – Ланни отодвигает свой стул от стола, встает и уходит. Я слышу, как хлопает дверь ее комнаты. – Это было по-взрослому, – говорит Коннор. – Нет, мам, не надо сейчас с ней разговаривать. С ней все будет в порядке, честное слово. Она просто зла на меня. – Из-за поездки в тир? Или из-за чего-то еще? Он пожимает плечами и смотрит в свою тарелку, и я понимаю, что здесь действительно есть что-то еще, но иногда детям нужно уладить это между собой, без моего вмешательства. Я просто качаю головой и доедаю свою пиццу. Кусок, не съеденный Ланни, мы заворачиваем в пищевую пленку и убираем в холодильник. Конечно же, она появляется, когда мы загружаемся в машину, чтобы ехать в тир. Я говорю «привет», она молча залезает на заднее сиденье – руки сложены на груди, лицо каменное. Это беспокоит меня, потому что я вижу тень той взрослой девушки, которой она вот-вот станет. Сейчас дочь не устраивает спектакль, она просто сосредоточена и не одобряет мое решение. «Пожалуйста, останься моей маленькой дочкой. Еще хоть ненадолго. Пожалуйста». Коннор, ничего не замечая, садится рядом со мной, и Сэму приходится устраиваться рядом с Ланни. Пока мы с Коннором пристегиваем ремни, я слежу за дочерью в зеркало заднего вида. Сэм наклоняется и что-то спрашивает у нее, тихо и спокойно; я вижу, как Ланни немного расслабляется и отвечает ему. Он одной рукой приобнимает ее за плечи. И она в один момент успокаивается. Мне горько от того, что я больше не знаю, как утешить ее, сделать, чтобы все было… хорошо. Иногда мы ударяемся друг о друга, словно неправильно подогнанные шестеренки – моя дочь и я. Я знаю, что это нормально, но ощущается это как поражение и вызывает у меня отчаянное желание исправить это. Ви ждет у края тротуара, и когда я останавливаю внедорожник, Сэм выходит, чтобы она могла сесть между ним и Ланни. Ви залезает в машину, сжимая в руках потертую черную сумку. Выглядит она немного взвинченной, как обычно. – Круто, круто-круто, – заявляет она, ерзая на сиденье, чтобы устроиться поудобнее. – Это будет весело! Привет, Ланта. – Привет, – отвечает Ланни. По крайней мере, в присутствии Ви она немного расслабляется. – Что у тебя в сумке? Ви залезает в свою кошелку и достает слишком большой для нее полуавтоматический пистолет. Я мгновенно ощущаю дикий прилив адреналина. В моем мозгу прокручиваются самые кошмарные сценарии. Мне представляется, как палец Ви нажимает на спуск, пуля пронзает спинку переднего кресла, мой сын истекает кровью… – Брось! – В замкнутом пространстве крик Сэма звучит резко и обескураживающе, и Ви кладет пистолет поверх сумки и поднимает руки. – Господи, Ви, никогда так больше не делай. – Сэм берет пистолет, аккуратно направляет ствол вниз и проверяет. – Заряжен. Один в патроннике. Вера… – Голос у него сердитый и мрачный. Сэм привычным движением достает патрон, находящийся под бойком, потом извлекает магазин. – А что такого? Это на случай, если появится тот тип, который письма пишет! – Мы все смотрим на нее, даже Ланни. Ви ощетинивается и забирает у Сэма разряженный пистолет, потом сует в сумку вместе с магазином и одиноким патроном. – Я просто защищаюсь, вот и все. – Ее провинциальный теннессийский акцент становится сильнее. – Не стала бы я палить в вас, и вааще. – Иногда случается всякое, – говорю я ей. – Тебе нужно научиться дисциплине обращения с оружием. Когда приедем в тир, то повторим все с начала до конца. – Сердце мое все еще неистово колотится, руки дрожат, но я делаю пару глубоких вдохов и оглядываюсь на Коннора, прежде чем тронуть машину с места. – Нужно купить тебе кейс для него. Ви бормочет что-то себе под нос – и вряд ли слова благодарности, – но мое внимание полностью сосредоточено на сыне. Он смотрит прямо перед собой, и я вижу, как сильно блестят у него глаза. – Коннор, – мягко окликаю я, – ты в порядке? – Конечно, – отвечает он голосом, полностью лишенным эмоций. – Все хорошо, мам. Это не так, но я вижу, как он делает равномерные, медленные вдохи-выдохи, потом моргает и улыбается. Это не совсем убедительно, но уже лучше. – Со мной все будет отлично. Это больно. Я хочу укутать его в вату, уложить его в кроватку и никогда, никогда не допускать, чтобы кто-то снова причинил ему боль. Но это кричат мои инстинкты, а не мой разум. За свою недолгую жизнь мой сын преодолел многое; он намного лучше меня справляется с тем, что не может контролировать. Мне нужно доверять ему, доверять процессу его терапии. Он сам это выбрал. Я должна уважать этот выбор, пусть даже это вызывает у меня желание заплакать. Мы едем в тир. Это не тот уютный, знакомый тир в холмах неподалеку от Стиллхауз-Лейк, который держит Хавьер; тот тир – небольшой, отлично работающий, несмотря на то, что расположен в глуши. Хави, как бывший военный, не терпит разгильдяйства. Этот тир мне не нравится. Он большой, шумный, и здесь, по моему мнению, небрежно относятся к вопросам безопасности. Но он находится близко от нашего дома, и пусть местные инструкторы не идеальны, мы с Сэмом можем обучить детей действовать правильно. Когда мы снабжаем Ви всем, что нужно – кейсом для переноски, кобурой и маленьким сейфом для хранения пистолета дома, – то возвращаемся в машину и берем оружие, которым собираемся воспользоваться: мой «ЗИГ-Зауэр» калибра 9 мм, пистолет Ви, револьвер Сэма. Все упаковано в кейсы, как и должно быть. Мы уже запираем машину, когда Ви спрашивает: – Вы знаете этого типа? Есть что-то странное в том, как она это произносит, и я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на нее через плечо. Она смотрит куда-то вправо, и я прослеживаю ее взгляд. В машине, припаркованной на противоположной стороне улицы, сидит какой-то человек, но как только я вижу его, он включает двигатель и отъезжает. Я успеваю лишь бросить на него мимолетный взгляд и отметить, что это белый мужчина в темной бейсболке. Больше никаких примет. Машина – совершенно безликая темно-синяя «Тойота» – седан; на оконном стекле я вижу наклейку автопроката. Увидеть номер не успеваю – машина отъехала слишком далеко, да и угол обзора неудобный. «Тойота» сворачивает за угол и скрывается из глаз. – А что? – спрашиваю я у Ви. Она продолжает смотреть вслед машине, но теперь переносит внимание на меня. Я вижу в ее глазах нечто странное – что-то, что она редко проявляет. Ви – это сплошная сталь и тонированное стекло… до тех пор, пока не ломается. Она нечасто показывает слабость. Но сейчас выглядит испуганной. И это пробуждает во мне некий примитивный инстинкт. Мы сейчас на виду, на открытом месте. Слишком открытом. Во рту у меня пересыхает, пульс учащается. Я обнаруживаю, что окидываю взглядом улицу, ожидая, что что-то вот-вот случится. Сверхбдительность. Это опасно. Я загоняю ее внутрь и глубоко дышу. Паника заразна. – Все в порядке, Ви, – говорю я ей. – Все хорошо. Верно? – Ну, если ты так говоришь… – Она фыркает и выхватывает у меня кейс, в котором лежит ее пистолет. – Этот – мой, правильно? Ошибиться трудно. Ви выбрала блестящий кейс неоново-яркой расцветки с узором «пейсли». Прежде чем я успеваю спросить у нее что-нибудь еще, она направляется к двери тира, словно не желает оставаться на открытом месте ни мгновения дольше. Я невероятно, отчаянно хочу оказаться внутри здания, в бетонной комнате без окон. В безопасности. Но остаюсь на месте. Чувствую на лице прохладный ветер. Слежу за уличным движением – потоком металла и огней. Я одолеваю зверя, который выкарабкивается из глубин моей души. И у этого зверя всегда, неизменно, лицо Мэлвина. Сэм позади меня спрашивает: – Гвен, ты идешь? Он произносит это мягко, как будто понимает, что творится со мной, хотя я не знаю, каким образом он это мог понять. – Да, – отвечаю я, отмахиваюсь от своих инстинктов и иду учить своих детей – в том числе и Ви, – как правильно обращаться с оружием. И молюсь о том, чтобы это оружие им никогда не понадобилось.