– Тебе нужно отпустить нас. Сейчас же. – Я не собираюсь причинять тебе вред, – отзывается он. – Здесь ты в безопасности. Я не чувствую себя в безопасности. Я чувствую себя прикованной наручниками к клятой трубе. – Я беременна. Он на секунду замирает. Обрабатывает информацию. Потом говорит: – Тогда я сожалею о том, как обошелся с тобой. И об аварии на дороге. Но с тобой все будет в порядке. Я обещаю, что не причиню тебе вреда. – Тогда ты мог бы отпустить меня прямо сейчас. Джонатан улыбается, но за этой улыбкой ничего не стоит. Это просто движение мышц. Имитация чувства. – Я хотел бы это сделать, – произносит он. – Но я слишком уважаю тебя, Кеция Клермонт. Ты могла отказаться от этого расследования, но не отказалась. Ты хотела свершить правосудие за смерть этих девочек. Я тоже. – У нас нет ничего общего, – возражаю я – искренне, от всей души. – Ты позволил Престеру умереть. – Не я, – отвечает он. – Шерил. Она могла вызвать «Скорую помощь». Может быть, спасти его. Но она этого не сделала. Я чувствую приступ жгучего, острого, как электрический разряд, гнева. – Ты – не бог, который парит в небесах и видит все. Ты был там или поблизости. Ты мог бы остановить ее. Ты мог бы его спасти. И ты этого не сделал. Он склоняет голову набок и становится похож на богомола, разглядывающего добычу. – Тебе следовало бы лучше понимать, что я делаю. На экране движется силуэт Гвен. Я отмечаю это периферийным зрением, но не сосредотачиваюсь на этом. Я хочу, чтобы сейчас он был занят только мной. Если он говорит правду, если не намерен причинять мне вред… то если он сфокусирует внимание на мне, Гвен сможет перемещаться более свободно. – Твоя сестра погибла, – говорю я. – Я это знаю. Ты пытался спасти ее. – Он не отвечает и даже не моргает. – Того, кто это сделал, так и не нашли. Я понимаю, как это может заставить человека… – Сойти с ума? – произносит он. Слишком спокойно. – Отчаяться. – У себя за спиной я вожу пальцами вверх-вниз по трубе, пытаясь найти что-то, с чем можно работать. Я могу справиться с пластиковыми стяжками, меня обучали тому, как их разорвать, но вот освобождаться из наручников я пока не умею и не знаю, что сейчас делать. – Отчаяться найти справедливость. – Ты думаешь, будто понимаешь меня, – говорит он. – Но ты не понимаешь. Ты действительно не понимаешь. – На секунду замолкает и медленно моргает. – Сэм вот понял. Отчасти. Он – один из немногих людей, кто когда-либо приблизился к истине. «К какой истине?» Я не знаю, о чем он говорит. Не могу догадаться. Но потом это перестает иметь значение, потому что на экране что-то происходит. – Если ты издашь еще хоть звук, я убью твоего ребенка, – предупреждает Джонатан. Это спокойная, негромкая угроза, от которой меня пробирает дрожь. Я чувствую жуткую убежденность в том, что он это сделает. Джонатан отворачивается от меня. Я слышу тихий металлический перезвон, и когда опускаю глаза, то вижу небольшой стальной карабин, застегнутый на поясной петле его синих джинсов. Ключи. Связка ключей, и даже отсюда я вижу среди них ключ от наручников. «Нужно подманить его ближе», – думаю я. Но не сейчас. Он полностью поглощен тем, что происходит на экране, и когда я тоже смотрю туда, то ощущаю, что не могу отвести взгляд, словно его притянуло магнитом. «О боже, Гвен. О боже мой…» Нам вообще не следовало приезжать сюда. 25 ГВЕН Он сказал – есть и другие комнаты. Я размышляю, что он подразумевал под этим, пока иду через конвейерный цех. Из цеха есть и другие выходы – семь выходов. Я не обращаю внимания на огромные двери, через которые он втащил меня сюда: они ведут на склад, к ловушке, где я в последний раз видела Кец. Створки дверей все еще распахнуты, но проблесковые лампы погасли, сирены утихли. Я подхожу, чтобы посмотреть, но ее там нет. Мои руки испачканы в крови. И одежда тоже. И я не вполне в здравом рассудке. Однако это кажется странно уместным. – В какую дверь? – спрашиваю я Джонатана, зная, что он может слышать меня. Он играл в эту игру и раньше, со множеством людей. Я даже не знаю, сколько их было. – Выбирать тебе. Я так и делаю. Выбираю одну дверь наугад и иду к ней мимо неподвижного, смердящего рыбой конвейера. Эта дверь меньше. Она выводит меня в коридор, тянущийся вправо и влево. Опять выбор. Я сворачиваю направо. – Ты не хочешь дать мне никаких подсказок? – обращаюсь я к Джонатану. – Не очень-то интересно играть, если я не знаю, что делаю. – Ты знаешь, – возражает он. – Ты будешь знать, когда придешь туда. Я не удивляюсь, обнаружив, что коридор освещен. Конечно же, Джонатан проследил за тем, чтобы завод продолжал снабжаться электроэнергией. Он контролирует все в здании – вероятно, из той комнаты, где сейчас прячется. Мы играем в прятки. – Что ты предпочтешь: быть богатой или бедной? – Ни то, ни другое, – отвечаю я. – Просто не бояться. – Это так не работает. Есть только два варианта. – Вот почему это игра неправильная, – говорю я ему. – Потому что люди – небинарные существа. Мы сложные. Мы небезупречные. Мы… Я умолкаю, потому что в коридоре обнаруживаются три двери, все по левую руку от меня. Двери закрыты. В каждой двери есть стеклянное окно, но когда я направляюсь к средней двери, то обнаруживаю, что все они закрыты жалюзи с той стороны. Нет никакого способа определить, что находится внутри. – Три двери, – говорит он. – Три варианта. Две комнаты пусты. – А что в третьей? – Тигр, который ничего не ел несколько месяцев. Я знаю эту логическую загадку. Тигр, который ничего не ел несколько месяцев, мертв. Значит, не важно, какую дверь я открою. Поэтому я делаю это последовательно. За первой дверью обнаруживается кабинет с пустым столом, двумя каталожными шкафчиками и офисным креслом. Здесь зловеще чисто, как будто кабинет ждет прибытия нового сотрудника. За второй дверью я нахожу то же самое. В третьей комнате держали монстра, но, как и обещает загадка, этот монстр больше не опасен. Я смотрю на старый высохший труп. Не могу определить, к какой расе и даже к какому полу он принадлежал; от него осталась только ломкая кожа, обтянувшая кости, и свисающий с черепа скальп. В комнате чувствуется смрад; ковер, впитавший продукты разложения, похож на грязную посудную губку. С первого взгляда даже непонятно, отчего умер этот человек – конечности у него, в отличие от Шерил, все на месте. Труп прикован наручниками к толстой скобе, привинченной к полу. Я ничего не говорю, просто отступаю назад и закрываю дверь. Бестелесный голос Джонатана спрашивает: – Ты хочешь знать? – Просто скажи мне, где ты. Давай покончим с этим. – Этот человек похищал юных девушек, некоторые едва достигли подросткового возраста. Он насиловал и убивал их, а потом звонил их близким и насмехался над ними, – говорит Джонатан. – Я дал ему выбор: умереть от голода или отгрызть собственную руку, словно животное, попавшее в капкан. Он выбрал смерть от голода. Я поднимаю голову и вижу крошечный, словно бусина, глазок камеры, приткнувшийся в верхнем углу коридора. – Меня не интересуют твои оправдания. – Эти люди не были безвестными, – продолжает он. – Если б полиция трудилась усерднее, то могла бы сложить картину. Могла бы остановить их, но не остановила. Однажды его даже судили. Он был арестован за попытку похищения. Но дело было прекращено. – Ты – не всезнающий бог. Ты мог ошибиться. – Я позволил им сказать, кто они такие. Что они сделали. Что они способны сделать дальше. – Его голос, конечно же, звучит спокойно. Уверенно. – То, что ты сделала, говорит мне о том, кто ты такая, Джина. Если хочешь найти меня, иди теперь налево. – А ты продолжишь рассказывать мне свои истории? Потому что я предпочту умереть, чем слушать их. – Иди влево. Я направляюсь в другой конец коридора. Снова безликие двери с окошками, закрытыми жалюзи. Три двери.